– Держи, это тебе, – снял с жилистой руки и протянул деду трофейную «Омегу» Дим. – Хорошие часы, не штамповка.
– Не, – отрицательно повертел головой тот. – То вам подарок, добре бьете германа.
– Бери-бери, – расплылся в улыбке Жора. – Мы себе еще достанем.
Потом взревел сильный мотор, и моряки поволокли добычу за собой обрадовать страждущих.
Спустя час, довольно переговариваясь, взвод наворачивал из котелков наваристый суп, а потом подкреплялся сочными, зажаренными на шомполах кусками свинины. Как водится, поделились и с другими, привлеченными аппетитным запахом. И никто не ведал, что в это время на столе командования уже лежал очередной приказ, подписанный лично Сталиным.
Впечатленный последней встречей в Кремле с видным деятелем Коминтерна, лидером болгарских коммунистов Георгием Димитровым, он проникся особой заботой о «братушках», повелев строго пресекать «любое самоуправство со стороны отдельных военнослужащих РККА в отношении гражданского населения и их имущества».
О полуголодных, плохо обмундированных и часто недовооруженных красноармейцах в приказе не упоминалось. О работающей абы как службе тыла – тоже. Зато содержалось иное: отныне не только стервятникам-мародерам, которые, как известно, есть в любой армии, но и слишком инициативным грозил военный трибунал.
Под эту раздачу и попал Дим Димыч. Слух о кабане достиг ушей высокого начальства в лице бригадного замполита.
– Подать сюда этого махновца! – приказал тот. – Я ему покажу, как нарушать приказы Верховного!
Виновный был немедленно вызван в политотдел вместе с командиром роты. А там уже собралось что-то вроде «особой тройки»: военный прокурор, начальник «СМЕРШа» и председатель трибунала.
– Ну что, допрыгался, герой? – взял быка за рога начпо и, подойдя к старшине, заложил руки за спину.
– Не понял, товарищ подполковник! – вытянулся Дим. – Если можно, поподробнее.
– Можно и так, – переглянулся главный чекист с прокурором, после чего зачитал бумажку, назвав таковую оперативным донесением.
Из нее следовало, что старшина Вонлярский при участии краснофлотца Дорофеева двое суток назад доставил в подразделение свинью, отобранную у населения.
– Было или нет? – вопросил председатель трибунала.
– Точно так, было, – кивнул чубатой головой Дим. – Нам хозяин ее отдал безвозмездно.
– Ты, лишенец, его просто запугал, – прозрачно взглянул смершевец на старшину. – Давай, колись сам, пока я добрый. – А вы все записывайте, – скрипнул ремнями в сторону двух писарей – своего и прокурорского.
Дим мучительно соображал, с чего начать, а потом сделал рожу ящиком и выдал:
– Она хрюкала на товарища Сталина!
У замполита отвисла челюсть, трибуналец икнул, а прокурор промокнул лоб платком. Такого они еще не слышали.
– Ну да, – упрямо сказал Дим. – Хрюкала, и мы ее пристрелили. А вы записывайте, чего рты открыли? – пробубнил в сторону писарей. – Чтобы все было слово в слово. Иначе не подпишу. И точка.
Дело в том, что когда они с Жорой обихаживали свинью, то обратили внимание на недожеванную ей газету. Она была на болгарском, и там действительно был портрет Сталина, запечатленного с Димитровым. Вот это Дим и решил использовать в свою пользу.
Удар попал в точку. Ставить в протоколах рядом имя великого вождя и свиньи было смерти подобным. После длительной паузы все взгляды обратились на бледного командира роты.
– Он у тебя не того? – покрутил у виска пальцем военный прокурор. – Контузий не наблюдалось?
– Было дело, – наморщил капитан лоб. – При форсировании Днестра Вонлярского ранило в голову, но в госпитале он не лежал, может, это последствия?
– Точно, контузия, – буркнул председатель трибунала. – После нее и не то бывает.
– Ладно, можете быть свободными, – бросил начальник политотдела Диму с капитаном. – Но чтоб мне ни-ни! – И погрозил пальцем.
Когда потные старшина с ротным вышли из помещения, снаружи их встретили Морозов и Дорофеев.
– Во! А вы чего приперлись? – удивился Дим.
– На всякий случай, – был ответ. – Думаешь, мы бы тебя так просто отдали?
Глава 8. Вверх по Дунаю
«…В октябре 1944 года более четко обозначился замысел немецко-фашистского командования в Югославии. Оно не только спешно отводило свои войска на север, но и форсировало строительство оборонительных рубежей по рекам Драва, Сава и Дрина. Эти рубежи, по-видимому, предназначались для того, чтобы прикрыть отход гитлеровских сил из Италии и Югославии в Венгрию и Австрию. На линии Триест, Марибор, Братислава тоже спешно готовились хорошо укрепленные позиции, или, как их называли сами немцы, «рубежи решительного сопротивления». Они должны были обеспечить сплошной фронт немецко-фашистских войск от Италии до Венгрии. Противник ждал, что советское командование будет вбивать клин в этот фронт, и готовился к противодействию…»
(Из книги генерала Штеменко С.М. «Генштаб в годы войны». Москва. Воениздат 1989)
Продвигаясь по железной дороге, 83-я бригада миновала болгарские города Ямбол, Стара Загора и Пловдив, пару суток простояла в Софии и у небольшого городка Цареброд пересекла болгаро-югославскую границу.
В Югославии бойцам повсюду открывались следы партизанской войны с оккупантами – мосты и туннели взорваны, станции сожжены. Разрушенные участки пути обходили пешим маршем, потом снова забирались в вагоны. В Белграде, освобожденном от немцев всего две недели назад, выгрузились на платформы.
С этого рубежа бригада моряков превратилась в длиннющую походную колонну, состоявшую из пеших батальонов, рот и растянувшуюся по шоссе конных обозов.
Путь проходил вдоль Дуная. Извилистая дорога прижималась к берегам и повторяла все изгибы великой реки. Стояла глубокая осень. Хмурые облака низко висели над свинцовыми волнами. На поросших ивами и кустарником берегах не было ни судов, ни лодок, да и людей было незаметно. Все кругом казалось унылым, пустым и безжизненным.
По утрам Дунай затягивало плотным как дымовая завеса туманом. Холодные ветры без труда пронизывали отсыревшие шинели и бушлаты, прохватывая до костей. В разбитых сапогах хлюпала вода, плащ-палатки напитывались влагой и совсем не защищали от сырости. Не просыхающее от затяжных дождей шоссе бесконечно и скучно тянулось под ногами.
– Шире шаг! – простужено звучали командные голоса. – Подтянуться!
Еще через несколько дней приписанное к Дунайской флотилии соединение погрузилось на бронекатера и двинулось дальше по воде, попав в родную стихию.
Эти малотоннажные корабли проекта «1125» как нельзя лучше были приспособлены для боевых действий в прибрежных водах, заливах, а также речных акваториях.
При длине 22 метра, водоизмещении в 30 тонн и мощных двигателях, развивавших скорость до 18 узлов, они выполняли задачи по охране и патрулированию водных районов, уничтожению береговых объектов противника, постановке мин, высадке разведгрупп и десанта. Имея достаточно сильное вооружение, состоявшее из танковой 76-мм пушки, двух спаренных ДШК и башенного пулемета, такой катер представлял собой грозную боевую единицу и мог взять на борт взвод десантников.
Гоня перед собой буруны и трепеща флагами на гафелях, катера со стоящими на палубах бойцами неслись вперед на запад. На правом берегу в районе городов Вуковар, Илок и Опатовец противник создал глубоко эшелонированную оборону, опиравшуюся на мощные приречные пункты и узлы сопротивления. Сосредоточенные в них две пехотные и одна танковая армии группировки «Сербия» сражались, выгодно расположившись на капитально оборудованных позициях, на которые нашим предстояло наступать с открытой местности.
Умело навязанная противником тактика существенно сгладила имевшийся на тот момент перевес советских войск, 1-й болгарской армии и соединений Народно-освободительной армии Югославии в живой силе и технике. Из-за этого продвижение шло тяжело, и каждая пядь земли доставалась большой кровью. Впрочем, для высшего командования людские потери в ряду прочих неизбежных на войне трат занимали по своей значимости далеко не первое место. Теперь был не роковой сорок первый, когда Красная Армия испытывала небывалую нужду буквально во всем: от самолетов до цинка с патронами. Сейчас и того, и другого хватало. Но, тем не менее, вооружение, техника и другое имущество ценились гораздо дороже жизни солдата. По принципу «бабы еще нарожают». Так, в общем-то, учил великий Сталин. Этому учили Партия большевиков и многие ее полководцы, и армия свято верила. Так были воспитаны советские люди.
Прижавшись к стылой броне башни, Дим напряженно вглядывался во мрак, вдыхал запах перегорелого соляра и вместе с другими ждал высадки. Кто мог предвидеть, что по ошибке взятого на борт лоцмана из местных роту десанта старшего лейтенанта Жени Ларикова и следовавшую с ней группу Вонлярского высадят вместо дунайского берега на остров.
Сбросив обороты до «самого малого», катера ткнулись форштевнями в камыши, а по переброшенным туда командой доскам-трапам застучали каблуки десанта.
Вслед за этим, дав реверс, «бэкаэры» упятились назад и, совершив циркуляцию, исчезли, словно их и не было. Когда же выяснилось, что кругом вода, и до берега через протоку целых сто метров, комроты стал непечатно выражаться. Затем последовала команда «вперед!» (приказ подлежал выполнению любой ценой), и самые отчаянные, держа над головами оружие, ринулись в воду. Но тут же провалились по пояс в донный ил, и их едва вытащили. Пройдя ниже, попытались еще раз. Аналогичная история.
– Кранты, старшина, – выливая из сапога воду, сказал Диму Лариков – Скоро рассвет, а тут все как на ладони.
– М-да, – выкручивая портянки, кряхтел Дим. – Фрицы устроят нам легкий крик на лужайке.
Приняли решение окопаться и стоять до конца. Будь что будет.
А спустя час из тумана снова возникли бронекатера: начальство докумекало, что произошла ошибка.
Дальше отряду пришлось разделиться. Роту Ларикова с минометами высадили у местечка Опатовац, где она исключительно удачно оседлала дорогу, по которой немцы перебрасывали подкрепления, а группу Вонлярского оставили на берегу для глубинной разведки и совершения диверсий.