– Какой секрет, – махнул рукой сосед. – Мне дали срок за мародерство.
– И чего же ты намародерил?
– Пару недель назад вызывает меня к себе ротный и говорит «готовься, дед, в запас». Я был автоматчиком в пехотном взводе. Ну, ребята, кто помоложе, надарили мне разного шмотья, а к нему золотой портсигар с сережками. А потом в казарме случился шмон, все это обнаружили, подключилась прокуратура, и мне влепили три года.
– Это они умеют, – сжал губы Дим. – А чего же твой ротный и те дарители? Очко сыграло?
– Через сутки, как меня забрали, нашу часть отправили в другое место, – вздохнул солдат. – Так что вступиться за меня было некому.
– Ясно, – ответил старшина. – Налицо закон подлости.
Еще через несколько минут в зал вошел охранник и заорал «все на выход!». Помывка закончилась.
Спустя сутки эшелон с бывшими военными, а ныне заключенными, двинулся на восток. Гремели колеса на стыках, паровоз тревожно ревел в ночи, мирным сном почивала освобожденная Европа.
Как водится в дороге, люди быстро сошлись, чему способствовало боевое прошлое. Еще при посадке были назначены старшие вагонов. В том, куда попали Дим с Егорычем (так звали автоматчика) им определили Героя-летчика. Тот сразу же установил в теплушке воинскую дисциплину, что остальные восприняли с пониманием. Сказалась сила привычки.
Впрочем, не обошлось без эксцесса. Двое бывших воров, попавших на фронт из лагерей, сначала отказались подчиняться.
– Это ты там был командир и Герой Советского Союза, – встав перед летчиком, блеснул фиксой первый.
– А теперь мы едем в страну Лимонию, где закон – тайга, медведь – хозяин, – нарисовался рядом с дружком второй, плечистый крепыш с одним ухом. После чего обвел взглядом вагон и процедил: – Кому что не ясно?
– Мне, – сказал Дим и по-кошачьи спрыгнул с верхних нар, оказавшись перед блатными.
– Разъясни ему, Колян, – тряхнул косой челкой фиксатый.
– Ща.. – осклабился крепыш, поводя широкими плечами, но в следующий момент получив резкий тычок в дых, закатив глаза, повалился на пол.
Второго сгребли еще двое солдат и молча заработали кулаками.
– Будет с них, – сказал через пару минут комэск. – Парни немного погорячились.
– Ага, погорячились, – прогундел, утирая разбитый нос фиксатый, когда его отпустили. – Вставай, братан, – наклонился к зевающему ртом Коляну. – Нас тут не понимают.
По Европе поезд шел несколько дней с короткими остановками. Они были, как правило, на полустанках или запасных путях станций. Там поездная бригада заправляла паровоз водой с углем, а конвой с автоматами оцеплял эшелон, после чего заключенным производили оправку. Назначенные старшими вагонов дневальные выносили и опорожняли под насыпь параши, затем делали вторую ходку, доставляя арестантам скудный харч, положенный по норме.
– Да, с такой жратвой долго не протянешь, – разбирая хлебные пайки, вздыхали недавние фронтовики, запивая их пустым кипятком из котелков и кружек.
Потом следовал длинный гудок, конвой занимал свои места на площадках вагонов, по составу звенел лязг сцепок, и, провернув колеса, паровоз трогался с места.
За решетчатыми окошками теплушек бледнело осеннее небо, в которым к югу тянули журавлиные клинья, на душах было муторно и тоскливо. Тревожный сон в дороге перемежали разговорами, пускали по кругу цигарки с последней махрой и наблюдали как Колян с фиксатым (того звали Грек) режутся с желающими в карты.
Оба не держали на соседей зла и оказались в общем-то неплохими ребятами. На фронте они были с 42-го, воевали в артиллерии и имели награды, а после победы закуролесили. Для начала, уйдя в самоволку, несколько дней пьянствовали в пригороде Шопрона, а когда их попытался задержать комендантский патруль, набили морду лейтенанту.
– Вам-то ничего, – глядя на неунывающую пару, сказал штопавший гимнастерку Егорыч. – Следуете, можно сказать, в родные места. Небось, там дружки дожидаются.
– Ага, дожидаются, папаша, – невозмутимо ответил Грек, ловко тасуя колоду. – Приедем и нам сразу устроят «правилку» вроде второго суда, но только воровского.
– Это как? – удивился один из зрителей. – Расскажи, интересно.
– Все просто, – сказал сидевший по-турецки рядом с приятелем Колян. – Мы теперь посученные.
– Ну и слова у вас, какие-то басурманские, – натянув на костистое тело гимнастерку, застегнул ворот Егорыч. – Или не можете по-русски?
– Почему? Могем, – принял из рук соседа цигарку Грек и разбросал карты.
– Там, куда мы едем, – выдул из ноздрей синеватый дым, – всем заправляют воры.
– Брешешь, – свесил вниз голову старший лейтенант-танкист. – А как же лагерная администрация?
– Администрации на это наплевать, главное, чтобы зэки пахали и строили светлое будущее. Воры, кстати, ей в этом помогают.
– И каким же образом?
– Они держат всех «мужиков», ну, в смысле тех, кто работает, в узде, чтобы ударно трудились и не возникали. А если что – перо в бок и «гуляй, Вася».
– Так сами что же, ничего получается, не делают, эти самые воры? – спустился с нар танкист, устроившись рядом с игроками.
– Вор работает только на свободе, лейтенант, – многозначительно изрек Грек, выдав карту, сидящему напротив узкоглазому казаху. – По специальности. А в зоне ему пахать западло. С работы кони дохнут.
– Ну, дела, – переглянулись сразу несколько слушателей. – Чего делают гады.
– Так, а вы с дружком, кто были по специальности? – поинтересовался Егорыч. – Не иначе душегубы?
– Обижаешь, – повертел башкой Колян, после чего шмякнул свои карты на брезент мастью вверх, – очко! Ваших нету.
– Мы, батя, – честные воры, – стал собирать колоду в очередной раз Грек. – Я был домушником, а Колян шнифером. Работа умственная и, можно сказать, культурная.
– И в чем она состояла? – скептически вопросил Егорыч. – Эта самая работа.
– Я чистил сейфы и сберкассы, – приняв цигарку от приятеля, затянулся Колян, а Грек – квартиры состоятельных граждан.
– Ясно, – сказал лейтенант. – Вы ребята почти Робин Гуды.
– Ты полегче бросайся словами, танкист – заиграл желваками Грек. – Мы можем и обидеться.
– Робин Гуд был старинный английский герой, – хлопнул его по плечу лейтенант. – Отбирал у богатых и отдавал бедным.
– Ну, если так, то тогда ничего, – переглянулись дружки. – Только мы хрен кому чего давали. Толкали барыгам.
По вагону пробежал смех, а потом лежавший до этого молча Дим, пожелал узнать, за что их будут судить в лагере.
– Больше не мечу, – передал колоду соседу Грек. – Без интереса скучно.
И задумался.
– По нашим законам, – сказал он спустя минуту, – вор не должен работать на государство и брать в руки оружие. Ну а кто это сделал, считается сукой. Таких братва судит и строго карает. Мы же с Коляном пошли на войну и взяли оружие. Теперь за это придется отвечать на сходке. По полной.
– И что вам светит? – нахмурился танкист, а слушатели воззрились на Грека.
– Да много чего, – криво улыбнулся тот. – Могут и зарезать.
– Только хрен им в нюх, – отвлекся от игры Колян. – Кое-что изменилось.
– В смысле?
– Сейчас в лагеря гонят много фронтовиков из бывших заключенных. Только в этом эшелоне, таких как я с Греком, человек двадцать. Сами сделаем авторитетам козью морду.
– Правильно, – заблестел глазами танкист. – Мы четыре года в окопах, а они там жируют, гниды. Надо взять эту погань к ногтю!
– Точно! – зашумели в вагоне. – Приедем, поубиваем как фашистов!
– Ну, это уж как получится, – переглянулись Грек и Колян. – А что жмуров будет много, это точно.
Глава 2. Казенный дом
Статья 28. Местами лишения свободы являются:
А. Изоляторы для подследственных.
Б. Пересыльные пункты.
В. Исправительно-трудовые колонии: фабрично-заводские, сельскохозяйственные, массовых работ и штрафные.
Г. Учреждения для применения к лишенным свободы мер медицинского характера (институты психиатрической экспертизы, колонии для туберкулезных и др. больных).
Д. Учреждения для несовершеннолетних, лишенных свободы (школы ФЗУ индустриального и сельскохозяйственного типа)».
(Из исправительно-трудового кодекса РСФСР 1933 года)
Когда пересекли советско-румынскую границу в районе Унген, заключенных под маты конвоя и лай овчарок перегрузили в новый состав, к нему подогнали отечественную «сушку», и поезд двинулся дальше к востоку. Воздух родины наполнил очерствевшие сердца ностальгией, а Грек по этому поводу даже сплясал чечетку.
С одесского кичмана, бежали два уркана,
Бежали два уркана, да домой,
Лишь только уступили, в Пересыпь на малину,
Как поразило одного грозой!
засунув руки в карманы галифе и сделав рожу ящиком, лихо звенел он подковками по доскам.
– Радэнькый що дурнэнькый, – покачал бритой головой, усатый сапер-украинец. Исполнитель же, томно закатив глаза, продолжил дальше
Товарищ мой верный, болят мои раны,
Болят мои раны на груди,
Одна прекращает, вторая начинает,
А третья открывается изнутри!
У зарешеченного окошка теплушки на верхних нарах постоянно менялись желающие увидеть родные просторы, по которым с боями они шли на запад. В пустых осенних полях краснела ржавью разбитая немецкая техника, раз от раза возникали пепелища сожженных деревень и поселков.
– Да, сколько поднимать придется, – глядя в окошко, вздохнул Егорыч. – Тем, кто вернулся, да бабам с ребятишками.
– И без нас, – добавил сапер-украинец. После чего возникло тягостное молчание.
– Ладно, кончайте за упокой, – нарушил его первым комэск. – Давайте я вам лучше расскажу одну историю.
– Валяй, майор, тисни, – тут же оживились Грек с Коляном. – У тебя это здорово получается.
Коротая долгие вечера под стук колес, многие делились воспоминаниями о прошлой жизни, один солдат – в прошлом студент, читал стихи, но с особым вниманием слушали комэска. Ему было далеко за тридцать, он воевал в Испании, после нее год провел в Бутырке, много чего знал и видел.