К этому времени фронтовиков в лагерях сильно поубавилось. За предшествующее пятилетие «естественная» лагерная убыль отправила на тот свет не одно войсковое соединение бывшей Армии-победительницы. Оставшиеся же продолжали вести свою последнюю войну, оставшись один на один с системой.
Не желал сдаваться и Дим, все более ожесточаясь. Вскоре после освобождения Рудого он повздорил с новым «бугром» (тот сразу же лег под воров), и «борзого» перевели на шахту бурильщиком.
Золотоносный горизонт был на глубине ста метров, в темных забоях хлюпала, превращаясь в воду, вечная мерзлота, потрескивали деревянные стойки крепи.
Труд бурильщика являлся ответственным и тяжелым. Пневматический «баран» весом в четверть центнера, в нем трехметровая стальная штанга с коронкой, и все на пуп. Такая вот механизация.
За смену, которая тянулась с утра до ночи, приходилось бурить в груди забоя многочисленные шпуры, которые заряжались и отпаливались взрывниками, после чего золотоносная порода убиралась, и все начиналось сначала.
Так что Дим гнал план. Чем больше шпуров, тем больше отпалов, и, соответственно, тонн ценного сырья, поднятого на поверхность. А от плана добычи не только судьба жалкого зека зависела. От него карьера самого гражданина начальника «Индирлага» полковника Смулова на ниточке повиснуть могла. Не зря и сам полковник, и его боевые помощники зорко держали «на прицеле» производственный процесс и были вменяемо воинствующими реалистами. В том смысле, что хорошо ведали, где при бессовестно завышенной норме-выработке была грань, за которой, хоть сгнои и замордуй в руднике всех стахановцев Советского Союза, нужной цифры не достигнешь. А вот с дописками, приписками, подчистками – если с умом, конечно, не по-наглому – тут и «грудь в крестах, и голова не в кустах».
Поэтому начальство в процессе материализации планового результата весьма охотно закрывало глаза на «липу» в документах, вымогало в промывочный сезон у зеков заначенное в руднике «рыжье» (в зону золотишко не носили – за это полагался расстрел) и прозревало лишь в исключительных случаях. Вроде того, анекдотичного, когда проверочная комиссия вдруг обнаружила в давно закрытых нарядах оплату «разгонки дыма бушлатами», «кантовку фраеров» и «вывоз пьяных десятников на тачках за зону на расстояние сто метров».
Болезненных для себя осечек начальство «серой скотинке» не прощало. Но толковых организаторов в этой среде, знающих производство, да еще владеющих искусством «грамотной отчетности», привечало, позволяя им жить, чуть вольнее дышать и ударно вкалывать.
Всегда друживший с головой Дим все это – и организовывать, и оформлять – умел мастерски. Что убедительно доказал, когда сначала вышел в бригадиры, а потом дорос и до мастера участка. А бригадирство его началось после разборки с бандеровцами в «кондее», куда он попал за пререкания с охраной.
Пятерым сидящим там угрюмым «хлопцам» шестой сразу же не понравился независимым поведением и видом. А когда те узрели на его руках и теле флотские наколки, старший, здоровенный детина, сказал: «ось ты и прыплыв, комуняка, зараз будэмо вбываты».
Однако «вбываты» не получилось. Всю эту шоблу Дим отходил до поросячьего визга, чем вызвал изрядное удивление вертухаев – очень уж неравное было соотношение сил, и впечатляли результаты. Те, как положено, доложили начальству, и оно положило глаз на умелого воспитателя.
Дело в том, что «героев УПА» тоже определили в шахту, но пахать в забое они не желали, предпочтя ей кондей и штрафную пайку. В результате с Димом состоялся предметный разговор по поводу руководства новой бригадой из слегка покалеченных бандеровцев.
– Согласен, – чуть подумав, согласился он. – При условии, что «битие определяет сознание».
– Можешь, – тут же согласилось начальство. – Но план вынь, да положь. Кровь из носу.
После этого по просьбе нового «бугра» бригаду усилили тройкой подобранных им фронтовиков, и она стала давать стране золото ударными темпами.
Дальнейшее карьерное продвижение на должность мастера участка в «воровском лагере» было невозможно без согласования с блатными авторитетами. И на состоявшемся по этому поводу толковище те дали добро, поскольку удовлетворились ответом. Он состоял в том, что Дим заявил прямо: хочу, мол, и сам побыстрей «откинуться», и людей за собой вывести: имеется такой план, пока в мыслях.
То, что «колымский фраер» – это «материковый вор» (то есть не ниже авторитета в обычной зоне), «Вавилов» народу быстро доказал. Сразу же, как заработала его «подсистема».
Отличалась она простотой и эффективностью. Первым делом к двум вольнонаемным бурильщикам Дим «пристегнул» двух зеков. В результате на ломовой, но хорошо оплачиваемой вольным работе те получили возможность делать живые деньги. Часть суммы через того же Дима возвращалась в бригаду на подкормку «мужикам», ведь у зеков с их мизерной зарплаты в «фонд освобождения» вычитали буквально за все: «кормежку», «обмундирование», «охрану». Выдирали даже «за похлебку для вохровских собак» и уж отдай не греши в виде подписки на очередной государственный заем. «Подкормка» работяг в колоде Дима была важным козырем. Попасть под его начало считалось большой удачей. Зеки знали: у «Вавилова» надо вкалывать. Но зато он как никто другой умеет и организовать, и условия создать.
После работы в сорокоградусный мороз ребята из «вавиловской» бригады возвращались в хорошо протопленный дневальным барак, где их всегда ждала жратва – хлеб, каша, сладкий чай. Не «Метрополь», конечно, но и не за пустую баланду «на рекорд шли» за очередной день жизни.
Немалые «бабки» уходили горновому. Для него отстегивали даже принципиально не работающие, но числящиеся в бригаде воры Мишка Лысый и Витька Колбаса. В качестве доли они тащили Диму выигранные в карты деньги, тряпки и продукты из передач, которые счастливчики получали с воли.
Горновой для Дима был ферзем, ключевой фигурой. С его помощью бригадир перепрыгивал проклятую завышенную норму-выработку. Ублаженный мастер в момент косел и, почти не вникая, подмахивал наряды, где кроме основной значилась целая куча другой, якобы дополнительно выполненной работы: уборка, приборка, актирование шахты, вывоз грунта и тому подобное.
Деньги в «подсистеме Вавилова» были лишь средством. Самое важное заключалось в другом: в зачете рабочих дней, вычитаемых из срока, когда в зависимости от «ударного труда» день неволи шел за полтора, два или три дня отсидки. «День за полтора» получали «придурки»: дневальные, нарядчики и прочая кантующаяся у котлов публика. Бригадиру же нужен был предел – 141 процент выработки. За этой цифирью ежесуточно стояла 800-граммовая горбушка ржаного (очень ценная вещь для истощенных зеков), а еще приварок и небольшая дополнительная сумма денег, которая до выхода на волю аккумулировалась в «фонде освобождения» – тоже не последнее дело при выходе на волю. Главное же, именно такой процент давал зачет одного дня «за три».
И поэтому самое важное, о чем мог сказать каждый ударник «вавиловской» бригады: «Ага! Двенадцать месяцев отбарабанил – два года с меня ушло». Это была тяжелая, но единственно возможная дорога к свободе.
О нереальности других путей лагерное бытие подтверждало каждый день. Как и о том, что начальственный произвол и человеческая подлость пределов не имеют. Под этим топором ходили все, даже «передовики» Дима.
…Зимой пятьдесят второго из лагеря вдруг побежали. Но что странно: на улице мороз – минус пятьдесят, хороший хозяин собаку за дверь не выгонит. А тут любители смертельного моржевания объявились. И самое интересное: среди беглецов почти все свой срок фактически отсидели.
Данное обстоятельство Дима смущало больше всего. Как так? Человеку полгода-год осталось, а он вдруг на верную смерть срывается. Непостижимо. Сумасшествие какое-то. Потом понял. История с Олегом Васильевым, дружком его закадычным, глаза открыла. Да и свидетели невольные нашлись: слышали, как один вертухай другому по пьяни болтал в пылу откровенности.
Оказывается, слишком долго в зоне тихо было. Никаких тебе разборок, заварух и побегов. Начлаг от того нервничал, спецов из оперчасти напрягал, а те, в свою очередь, своих стукачей пришпоривали. От сексотов, естественно, ничего путного не поступало: им объективно нечего было докладывать. Да и лишний раз «светиться» не резон. Братва если расколет, к такому приговорит – о легкой смерти мечтать будешь.
Одного такого сучонка к Диму под бок подсунутого, ребята быстро вычислили. Так долго не цацкались. Во время смены в шахте перебили ему ломом ноги и под закол – кусок нависшей породы – засунули. Тот «мама, мама!». А мужики закол долбанули и всю глыбу обрушили… Поднявшись на гора, доложили: «Обвал. Несчастный случай». В руднике такое частенько бывало.
Начальство, конечно, истинный подтекст раскусило. Не пальцем деланное. Виду, однако, не показало. Не пойман – не вор. Как в той пословице. Но зуб на «контингент» нарисовало и отыгралось, когда случай подвернулся, да с довеском. Правда, Олег Васильев вообще ни к каким делам причастен не был, да и не заваривалось в тот период в лагере никакой бузы. Просто решили начальники, что давненько они не доказывали вышестоящим товарищам от какого коварного и опасного врага Отчизну оберегают. Вот и решили оправдать перед державой свое казенное существование и численность немалую.
Настроили соответственно вохру. А той два раза говорить не надо: вывели студеным утром подальше за зону Олега и еще несколько зекачей – кандидатов на скорое освобождение (якобы этап в другой лагерь) – и в упор расстреляли. Убиенным в теплые еще руки вложили оружие, а потом объявили: «Пытались завладеть и бежать. Попытка пресечена охраной».
Дим со временем узнал, что подобные провокации с «без пяти минут вольными» повторялись неоднократно и в разных лагерях. Уж больно выгодное это дело и для начальства, и для системы. Ведь как не поверни, сразу двух зайцев убивали: и звезду себе на погон, и на воле без очередной партии отбывших срок «врагов народа» воздух чище.