О том, как отбирают, распространяться не стал. Просто ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь и оставив начальника в недоумении.
Повторную беседу в тот же день, вел с Вонлярским сам военком – убеленный сединой полковник.
– Слушай, – сказал он без всякого официоза, и сразу переходя на «ты». – Тут у меня некоторые «герои тыла» бегают за каждой юбилейной медалью, а ты…
– Вы меня извините, товарищ полковник, – мягко прервал его Димыч. – Я у майора немного сорвался. Но ведь нельзя же задним числом за каждое ранение медаль вешать. Другая цена боевым наградам. Я ведь все войну в разведке прошел. Знаю!
– Да я в курсе, – сделал военком успокаивающий жест. – А Вас что, обидели?
– Никто меня не обижал! – ответил Дим. – И «Красное знамя» у меня было, и два ордена «Отечественной войны» с «Красной Звездой», не говоря о медалях.
– Что значит были? А где же они? – комиссар даже привстал от удивления.
Пришлось Вонлярскому обо всем поведать. Коротенько так, минут за тридцать.
Выслушав все внимательно, полковник долго молчал, а потом отключил телефон, запер изнутри кабинет на ключ и извлек из сейфа бутылку «Армянского».
– Ну, моряк, давай, – разлил коньяк в два граненых стакана, которые они молча сдвинули.
Когда посуда опустела, диалог продолжился, но уже в более конструктивном духе.
– А знаешь что? – рубанул военком воздух рукою. – Напиши-ка, браток, на самый верх бумагу. Ну, чтобы вернули тебе твои боевые, законные!
– Да ну их, – Димыч выразительно показал на потолок, – на хер! Какая мне теперь, собственно говоря, разница!
– Нет! Ты напиши, – демонстрировал полковник явно бульдожью хватку. – Все, что рассказал мне. А мы поддержим!
Через пару дней, вернувшись из очередного рейса, Дим принял решение и написал письмо. Опять в Президиум Верховного Совета СССР, но на этот раз другому Председателю Президиума – Климент Ефремович Ворошилов уже лежал под Кремлевской стеной, став историей.
Ответ пришел, когда он про письмо и думать забыл – через четыре года. Не возражаем, мол, товарищ Вонлярский. Получите свои ордена в наградном отделе Моссовета. Словно речь о зонтике из камеры забытых вещей шла. Просто и обыденно.
За все свои проделки и опыты над народом власть в нашей стране никогда не извинялась. Однако некоторые похожие на то жесты все же иногда себе позволяла. Правда, весьма своеобразно. Дозналась, например, о желании Дима вступить в партию. В 1944-м, на фронте. И разъяснила, что теперь достоен, тем более что решается вопрос о назначении его на международные перевозки.
От этого доверия на Вонлярского вновь накатило былое. Вспомнил, как отвернулись от него боевые комиссары, узнав о репрессированном дяде Мише, словно от прокаженного. Ну а после трибунала и побега из харьковской тюрьмы вопрос отпал сам собою. Это на передовой боевому старшине предоставлялась честь погибнуть за Родину коммунистом. Правда, потом им едва не стал ударник труда «Вавилов». В Кыштыме на «особой» Уральской стройке. Доросшему до замдиректора транспортной организации шоферу рекомендации дали, ни много ни мало, непосредственный начальник – майор Цевелев и главный инженер объекта подполковник Дмитриев.
Однако – слава родным компетентным органам! Вовремя они разоблачили истинное лицо «врага народа» и живенько переместили самозванца на нары, где с единодушного одобрения все той же ВКП(б) в общем зековском хоре дружно «куковали» и вице-коммунисты, и вечно беспартийные.
И вот теперь ее обновленная преемница КПСС великодушно предлагала Вонлярскому местечко в своих рядах, еще более дружных и сплоченных. Перевоспитался, мол, перековался. Стало быть, пожалуй к нашему спецстолу под красным плюшем! Ну, прямо, как когда-то майор Емельянов после форсирования Днестровского лимана.
Только ведь бывший гвардии старшина ни на фронте, ни после войны главному в себе не изменял. И спасения не искал. Ни в плену, ни в сталинских лагерях, где до конца разуверился в Руководящей и Направляющей.
Все эти свои мысли на собеседовании в райкоме, куда его пригласили «для проработки», он озвучивать не стал. По принципу «не мечи бисер перед свиньями». А высказал главное:
– Извиняйте за прямоту. Партия ваша меня предала. А потому быть в ее рядах у меня желания нет! Прощайте.
И уехал «остывать» в очередной рейс, прихватив с собой жену Лидушку, свою последнюю любовь – показать просторы Родины.
Как всегда, бесконечная лента дорог и убегающий горизонт оставляли позади городскую суету и обыденность, в кабину врывался свежий, напоенный запахом полевых цветов и трав, ветер странствий. На ночевки останавливались в самых красивых местах: у озер, в тени дубрав и на берегах светлых речек. Ужинали у костерка, любовались вечерней зарей и слушали сонный посвист птиц в листьях. А росными утрами снова в путь при первых лучах солнца. Ровно гудел дизель железного коня (теперь это был двухсотсильный «Камаз»), за окном открывались новые просторы, в кабине по «Маяку» лилась душевная песня.
Издалека долго
Течет река Волга
Течет река Волга
Конца и края нет
Среди хлебов спелых
Среди снегов белых
Течет моя Волга
А мне уж тридцать лет…
– Ну, мне допустим чуть больше, – озорно подмигивал жене Димыч, врубая очередную скорость и прибавляя газу.
– Чуть, – задорно улыбалась та, соглашаясь.
Было ему уже за пятьдесят, но выглядел Вонлярский на сорок и при этом отличался на удивление отменным здоровьем. Мог сутками вертеть баранку в рейсах, не уставая, по утрам дома, шутя, играл двухпудовой гирей и был чемпионом автобазы по борьбе на руках, или как ее теперь называли – армрестлингу.
– Ну и силен ты отец, – удивлялись побежденные им крепкие мужики (в дальнобои хилых не брали), тряся посиневшими ладонями.
– Есть сильнее, – по-доброму улыбался тот. – Следующий!
После смерти Брежнева, чье правление новым генсеком Горбачевым на отчетном съезде ЦК было определено как застой, Димыч несколько удивился. Непрерывно колеся по Союзу с запада на восток и с юга на север, он видел новые возведенные города и грандиозные стройки народного хозяйства, процветающие совхозы и колосящиеся поля, а также светлые людские лица. Плюс оборонную мощь страны, когда приходилось бывать в спецкомандировках.
Наблюдал и просчеты, которых было немало. Но в целом СССР двигался вперед и был действительно Великим. А тут «застой». Однако!
Когда же, объявив «перестройку», пятнистый генсек, приказал вырубить по всей стране виноградники, Димыч понял, что что-то не так. А потом убедился на собственном опыте.
Выполняя из последних сил все растущий план перевозок, его автопредприятие последние пять лет практически не получало нового автотранспорта. Дирекция несколько раз обращалась по этому вопросу в Мостранс и даже выше – в Министерство. Побоку.
Теперь подключился рабочий класс в лице Димыча (от трудового коллектива). Как самый заслуженный и пользующийся авторитетом (грамот и трудовых наград было не счесть), он по поручению взял и накатал письмо в Кремль на имя Горбачева. Мол, вы говорите перестройка, а в нашем министерстве застой. Работаем на технике с тройным пробегом. Сколько обращались, новой не дают. Хотя она есть. Какая же это перестройка?
Комиссия по письму приехала на удивление быстро. С весьма ответственным представителем ЦК и хозяином Мостранса со свитой.
– Ну, что тут у вас? Показывайте, – недовольно прогудел тот, хотя положение дел знал отлично.
Показывал директор с главным инженером и от трудового коллектива Димыч. При полном параде. В костюме с галстуков и при всех орденах с медалями, до пупа. Директор с парторгом и мужики попросили надеть. Может хоть это проймет высокое начальство. И дадут новые машины, чтобы двигать экономику вперед. Надел, скрепя сердце.
Вальяжно походив по территории автокомбината и глубокомысленно выслушав «просителей», главный транспортник с партийным боссом попросили Димыча показать, на чем работает он лично.
– Не верят, гады, – пронеслось в голове. Но виду не показал, сдержался.
– Вот, это мое орудие «перестройки», – подведя сановников к своему видавшему-виды «Камазу», похлопал по его кабине Димыч. Возраст – пятнадцать лет. Почему до сих пор ездит, даже механики не понимают.
– М-да, – пожевало губами высокое начальство.
Потом человек из ЦК ткнул пальцем в кабину (там виднелась аккуратно заклепанная строчка дырок), – мол, что это такое?
– Это по мне душманы шмальнули, – просто ответил ветеран. – Когда возил в Афганистан медикаменты с медоборудованием.
– Ясно, – поежились идеолог с чиновником. – Новую технику вы получите. Обещаем.
И обещание сдержали. Последней модели «Камазы» получили только Димыч и еще пара водителей. Остальным – «от хрена уши».
А «перестройка» меж тем двигалась дальше. Организовав в экономике бардак, ставропольский хлебороб перешел к обороне. Мол, Запад нам друг, нужно разоружаться. И развалил Армию с Флотом, а заодно «Варшавский договор», вышвырнув сотни тысяч офицеров на улицу.
Затем провозгласил всеобщую демократию, и пролилась первая кровь. Империя погрузилась в хаос.
Как и подавляющее число советских людей, Димыч этого не принимал, скрипел зубами и жалел, что у него нет любимого «дегтяря» для вылазки в Кремль. Пообщаться с главным демократом. Такого не понадобилось.
«Горби», как называли полюбившие его американцы, по-большевистски «урыл» бывший член ЦК вышедший из партии Борис Ельцин при поддержке московских диссидентов с интеллигентами и маргиналами. Тот сразу объявил «мир хижинам – война дворцам», чем вызвал всеобщее ликование.
– Димыч, а почему ты не ходишь на митинги? – спросил в один из таких дней Вонлярского, только что вернувшегося из рейса, один из его соседей, тоже ветеран войны, прибывший оттуда со счастливыми глазами.
– Не верю я этим партийным сукам, – был ответ. – Все они одним миром мазаны.