На практике это выглядит примерно так: лаборатория целенаправленно работает на удовлетворение потребительских запросов, которые становятся известны ей благодаря деятельности СМИ; потребитель готов нести расходы на продукцию, отвечающую его запросам; благодаря этому предприниматель получает прибыль, которую он в свою очередь инвестирует в лабораторию, тем самым запуская новый цикл обновления технологии; СМИ формируют у массового потребителя все новые запросы, вызывая интерес к беспрерывной замене уже имеющихся изделий и технологий на новые, более эффективные, более полезные, более привлекательные…
В целом роль общества в функционировании контура технонауки отнюдь не ограничивается тем, что связано со СМИ. К этому блоку следует отнести и то, что касается выработки и реализации государственной политики в области новых технологий, и анализ тех рисков, которые могут возникнуть при разработке и применении той или иной технологии, и выстраивание систем нормативного регулирования в этой области, и многое другое.
С точки зрения интересующей нас темы – разработки и применения новейших технологий для «улучшения» человека – особое значение имеет ориентированность технонауки на отдельного индивида. В предшествующие столетия отнюдь не человек был основной мишенью новых технологий, скорее они были направлены на изменение того мира, который окружает человека, и лишь косвенно – на него самого. Существенным исключение долгое время оставались медицинские (а с некоторых пор – биомедицинские) технологии, которые, впрочем, мыслились в контексте восстановления нарушенной нормы, облегчения болей и страданий, т. е. как технологии терапевтической направленности.
По мере формирования и развития того комплекса, который мы обозначаем как технонауку, терапевтические технологии становились все более эффективными, а вместе с тем и востребованными, они порождали у людей все более широкий спектр надежд и ожиданий. Параллельно с этими изменениями в общественном восприятии нарастала и другая тенденция, которую принято называть медикализацией. Одно из ее проявлений – отнесение к числу нездоровых, требующих медицинского вмешательства и коррекции все большего количества состояний и параметров – физиологических, экономических, поведенческих – человеческого организма.
Сфера применения биомедицинских технологий становилась все более широкой и все менее строго очерченной. Например, за последние десятилетия симптомами нездоровья и соответственно объектами терапевтических воздействий стали излишний вес, повышенная активность и несобранность мальчиков детского и подросткового возраста, повышенное беспокойство или, наоборот, чрезмерно вялая реакция на внешние раздражители. Оборотной стороной такого размывания границ между здоровьем и болезнью оказалось то, что биомедицинские технологии начали применяться в повседневной жизни для решения мало связанных с терапией задач. Со временем все более привычным становился такой ход мысли, согласно которому вскармливаемые технонаукой биомедицинские технологии могут применяться для преодоления свойственных человеческому организму природных ограничений, иными словами – для улучшения человека. Надо сказать, разнообразные технологии улучшения пользуются весьма высоким спросом: впрочем, следует иметь в виду, что этот широкий спектр включает и то, что уже применяется в целях «улучшения», и то, что ближе к другому полюсу спектра, который заполнен преимущественно ожиданиями.
В качестве иллюстрации того, насколько далеко отстоят друг от друга эти полюса, попробуем сопоставить весьма нехитрую технологию «улучшения» с помощью такого фармацевтического препарата, как риталин, с одной стороны, и замысел трансгуманизма – с другой. Препарат риталин был разработан как средство против встречающегося у мальчиков синдрома дефицита внимания и гиперактивности. Такое его применение можно считать вполне терапевтическим. Однако с недавнего времени риталин стали использовать студенты в качестве препарата, который позволяет меньше отвлекаться при подготовке к экзаменам. В этом случае мы, очевидно, имеем дело с технологией «улучшения».
Другим полюсом представляется трансгуманизм в том виде, например, как его характеризует уже упоминавшийся нами Оттуа. Он отмечает, что трансгуманизм, «сосредоточенный вокруг идеи улучшения, отказывается от исключительного господства терапевтической парадигмы как основы для оценки биомедицинских инноваций». Противопоставляя трансгуманизм традиционному гуманизму, Оттуа подчеркивает: «Гуманизм, даже современный и светский, не претендует на то, чтобы коренным образом изменить человеческую природу и ее границы. Для трансгуманизма характерна готовность эффективно бороться с конечностью существования человека и смертью. Он подчеркивает тот факт, что многие техно-научные исследования проводятся в области старения и долголетия животных и человека. Религии и философии никогда не переставали «оправдывать» смерть, поскольку она считалась заранее предрешенной, тем, против чего в действительности невозможно что-либо сделать… Отныне религии и философии, которые оправдывают или защищают конечность человека, становятся негативными силами, поощряющими бездействие и фатализм»[147]. Есть серьезные основания усомниться в обоснованности отнесения результата такого трансгуманистического «улучшения» к человеческому роду.
Мы уже отмечали, что термин «улучшение» несет в себе неизбежный оценочный момент, подразумевая сравнение с некоторым предшествующим улучшению состоянием, качеством и т. п. Коль скоро мы говорим об улучшении именно человека, то пределом такого улучшения будет состояние транс-, пост-, сверхчеловека. В связи с этим имеет смысл обратиться к предложенному философом-трансгуманистом Марком Уолкером различению двух концепций совершенства (понятого как предел, к которому мы стремимся, занимаясь улучшением) – совершенства типа и совершенства свойства[148]. Первая концепция состоит в том, что индивиды, лучше всего реализующие существенные свойства того типа или биологического вида, к которому они принадлежат, являются наилучшими выразителями идеала совершенства. Вторая концепция – индивиды, лучше всего реализующие некоторое свойство или свойства, лучше всего выражают идеал совершенства. Опираясь на это различение, мы можем провести четкую грань между собственно улучшением человека (в этом случае мы остаемся в рамках типа) и трансгуманистическим выходом за пределы типа, когда какие-то свойства «улучшенного» индивида будут столь совершенными, что мы утратим возможность считать его человеком.
Мы видим, что реальные «физические» улучшения, доступные на сегодня, весьма скромны, особенно на фоне горячо обсуждаемых ожиданий. Но это обстоятельство отнюдь не следует истолковывать в том смысле, что действительно серьезные проблемы, касающиеся «улучшения» человека, тоже находятся в более или менее отдаленном будущем. Напротив, эта проблематика уже с нами, ибо во многом именно от наших оценок и суждений, от наших решений и действий зависит то, каким станет человек завтра и послезавтра. Дискутируя и задумываясь о том, какие технологии его улучшения допустимы, а какие – неприемлемы, мы тем самым вовлекаемся в герменевтический процесс конструирования не только человека (либо постчеловека?) будущего, но и самих себя. Таким образом, изменение, преобразование, т. е. «улучшение», человека может быть понято как метод его познания.
Когда-то Дж. Вико утверждал, что человек может понять лишь то, что сделано им самим. Если попробовать приложить эту максиму к познанию человеком самого себя, то попытки его технологического «улучшения» можно представить как довольно своеобразную методологию его экспериментального изучения. Вопрос в том, насколько далеко мы готовы зайти в этом умопомрачительном эксперименте.
8. Социальные технологии, их производство и потребление[149]
Модус существования современного общества со значительной долей определенности может быть охарактеризован как технологический. Мы все больше привыкаем воспринимать окружающий мир, не только природный, но и социальный, а зачастую и самих себя как поле для осуществления самых разнообразных технологических воздействий. Между тем, укорененная традиция побуждает нас ассоциировать технологии прежде всего с тем, что построено на основе естественнонаучных знаний, хотя такое представление все меньше соответствует сегодняшним реалиям. В данной статье мы попытаемся нащупать некоторые связки, переходы, а вместе с тем и различия между естественнонаучными и социально-гуманитарными технологиями.
Термин «технологии» зачастую понимается чрезвычайно широко, его относят если не к каждой отдельной, то по крайней мере ко всякой более или менее регулярно повторяющейся человеческой деятельности. Учитывая это, имеет смысл найти такие контуры, которые позволяли бы как-то отграничивать то, что следует относить к технологическому. Эта проблема также будет затронута нами.
Начнем со следующей констатации: современная наука все более отчетливо выступает как деятельность, направленная прежде всего на генерирование новых технологий. Применительно к технологиям, возникающим на базе естественных наук, эта констатация представляется едва ли не самоочевидной (хотя далеко не все последствия такой роли науки столь же очевидны).
Для того чтобы уточнить нашу трактовку технологии и технологического, обратимся прежде всего к хорошо известной оппозиции «естественного» и «искусственного». Оба члена этой фундаментальной для всякой культуры оппозиции несут в себе очень мощный ценностный заряд, который для каждого из противопоставляемых понятий бывает либо положительным, либо отрицательным.
1. «Естественно