Необходимо, впрочем, отметить и глубокие различия между двумя рассматриваемыми способами использования экспериментальной установки.
В первом случае, в контексте исследования, ее созданием и применением движет мотив искания нового и притом истинного знания. Конечно, перед лицом современной философии науки этот тезис требует существенных оговорок. Учитывая, к примеру, неоднозначный характер взаимосвязей эмпирического и теоретического уровней познания, точнее было бы говорить не об истинности, а о большей или меньшей обоснованности, достоверности знаний, получаемых за счет использования экспериментальной установки. Но, как бы то ни было, именно этот мотив достижения новых знаний с определенными качественными характеристиками стоит за ее применением в контексте исследования.
Во втором случае, если говорить о технологическом контексте, вопросы истинности, качества знания отходят на задний план. Можно утверждать, что в этом контексте интерес представляет не знание как таковое, не та или иная интерпретация эффекта, производимого установкой, а сам по себе этот эффект – те преобразования и превращения, которые он обеспечивает.
Вывод, к которому приводят наши рассуждения, представляется весьма радикальным: когда речь идет о науке как источнике новых технологий или же о технологиях, порождаемых развитием науки, эти выражения следует понимать не только и, может быть, даже не столько в том смысле, что за новыми технологиями стоят результаты научных исследований, но прежде всего в смысле заимствования из науки тех схем и структур деятельности, которые способны порождать воспроизводимые в тех или иных отношениях полезные эффекты. Опираясь на эти соображения о природе технологического в целом, можно более обстоятельно и содержательно обсуждать специфические характеристики гуманитарных технологий.
Прежде всего, следует уточнить наше понимание терминов «гуманитарные» и «социальные» применительно к технологиям. Различие между ними довольно простое – там, где речь идет о технологических воздействиях на индивида (или на индивидов), имеет смысл говорить о гуманитарных технологиях; там же, где речь идет о воздействиях на социальные общности любого масштаба, имеет смысл говорить о социальных технологиях. По сути дела это означает, что очень часто одни и те же воздействия можно относить и к одному, и к другому виду.
Эффективное использование тех и других технологий, как и их широкое распространение, во многом обязаны тому, что общество вступило в стадию информационного общества: информация является «субстанцией» этих технологий, а возможности их эффективного применения, вообще говоря, тем шире, чем больше людей могут подвергаться их воздействию.
Если обратиться к развитию социальных и гуманитарных технологий в нашей стране, то нельзя пройти мимо творчества видного отечественного философа и методолога Георгия Петровича Щедровицкого (1929–1994). Напомнив рассмотренное ранее различение естественного и искусственного, сразу же отметим, что Щедровицкий был непримиримым противником «естественного» и, напротив, приверженцем «искусственного». Методологическая работа для него и была необходимым условием проектно-конструкторско-технологического отношения к миру. Объектом его резкой критики, в частности, был натурализм, свойственный традиционной науке: «Традиционные науки не дают знаний, необходимых для этой (организационно-управленческой. – Б.Ю.) деятельности; объясняется это прежде всего сложным, синтетическим или, как говорят, комплексным, характером этой деятельности и аналитическим, или “абстрактным”, характером традиционных научных дисциплин (курсив мой. – Б.Ю.)»[151]. Иными словами, существующие научные знания в силу своей абстрактности заведомо не подходят для решения новых задач; необходимы новые формы функционирования науки и новые способы ее подключения к тем сферам деятельности, которые становятся наиболее значимыми для жизни общества. Далее дается характеристика методологической работы как работы, основной смысл которой – генерирование новых средств и инструментов деятельности: «Суть методологической работы не столько в познании, сколько в создании методик и проектов, она не только отражает, но также и в большей мере создает, творит заново…»[152].
А затем еще более четко: «И этим же определяется основная функция методологии: она обслуживает весь универсум человеческой деятельности прежде всего проектами и предписаниями. Но из этого следует также, что основные продукты методологической работы – конструкции, проекты, нормы, методические предписания и т. п. – не могут проверяться и никогда не проверяются на истинность. Они проверяются лишь на реализуемость»[153]. В данном случае речь идет о методологии, о методологической работе, но ясно, что такую работу Щедровицкий понимал чрезвычайно широко. Можно даже утверждать, что, с его точки зрения, она включает в себя едва ли не всю социальную сферу социальных и гуманитарных наук, но, конечно, не аналитических, «абстрактных», а понятых особым образом: «Научно-техническая революция… поставила сейчас, в начале 1970-х гг., задачу синтеза в инженерии, без ориентации на гуманитарные науки, на мой взгляд, просто невозможно. Но синтез такого рода сегодня упирается, как мне кажется, в неадекватность самих гуманитарных знаний»[154].
Перед нами проект создания гуманитарного знания нового типа – знания по своей сути не предметного, а технологического. Вообще говоря, традиционное гуманитарное знание ориентировано на понимание социального и человеческого мира, а выражением его результативности являются прежде всего интерпретации и переинтерпретации этого мира – постольку, поскольку эти интерпретации получают признание. Интерпретации, получившие признание, могут затем становиться основаниями, определяющими человеческие действия (становятся материальной силой, если воспользоваться известным выражением). В таком их функционировании уже заложены элементы технологичности гуманитарного знания, трактуя его не как знание о тех или иных предметах вне нас, а как рецептуру наших действий, направленных на достижение преследуемых нами целей.
Принципиально важным в этом смысле представляется проводимое Щедровицким различение и даже противопоставление результативности и истинности; здесь он прямо апеллирует к Марксу: «продукты и результаты методологической работы в своей основной массе – это не знания, проверяемые на истинность, а проекты, проектные схемы и предписания. И это неизбежный вывод, как только мы отказываемся от узкой, чисто познавательной установки, принимаем тезис К. Маркса о революционно-критическом, преобразующем характере человеческой деятельности»[155].
Хотелось бы обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, Щедровицкий в этих рассуждениях характеризует познавательную установку с ее ориентацией на истинность не только как абстрактно-аналитическую, но и как узкую, стало быть, – ограниченную. Проблема истинности гуманитарного знания отнюдь не является простой и при традиционном его понимании как знания не столько объясняющего, сколько интерпретирующего, понимающего. Тем не менее, познавательная установка с ее необходимостью так или иначе полагать объект, подлежащий пониманию и интерпретациям, пусть даже самым различным, как нечто существующее независимо от конструирующего мышления, задает ограничения, которых нет перед установкой проектно-деятельностной. Теперь же оказывается, что эта познавательная установка ограничивает возможности применения социально-гуманитарного знания.
Во-вторых, речь у Щедровицкого идет – а это для того времени было совершенно новым и в силу такой новизны трудно фиксируемым – о том, что неадекватен сам традиционный процесс (или путь) получения гуманитарных или социально-гуманитарных знаний. Возможность не просто их применения, но и производства в сугубо технологической, утилитарно-функциональной перспективе представляет собой глубокий разрыв с существовавшими тогда представлениями о том, как устроено и как «работает» гуманитарное знание.
Ныне же мы являемся свидетелями того, как находит свое воплощение многое из того, что в 1970-е гг. могло видеться лишь как более или менее отдаленная перспектива. Социальное и гуманитарное знания все чаще выступают в технологических формах, будучи направленными не столько на объяснение, сколько на изменение реальности. Деятельностная установка основательно потеснила натуралистическую.
В наши дни, говоря о социальных и гуманитарных технологиях, нет надобности далеко ходить за примерами: многие из них сегодня стали ходовым товаром. Они, что называется, на слуху, а некоторые даже вызывают самое широкое негодование. Сколько гневных слов, скажем, было обращено в адрес политтехнологов, т. е. тех, кто переводит на технологические рельсы решение каких-либо политических задач. Задачи эти, как правило, носят ограниченный и вполне конкретный характер. Чаще всего речь идет об обеспечении благоприятных для «клиента» итогов выборов.
Эти ограниченность и конкретность – обязательные атрибуты любой технологии. Результат ее применения уже в исходной точке должен быть задан со всей определенностью, позволяющей оценить, действительно ли удалось его достичь.
Характерной особенностью современных социальных и гуманитарных технологий является то, что в большинстве случаев результатом, на получение которого они направлены, является та или иная поведенческая реакция индивида (опять-таки, зачастую массового) – скажем, голосование за определенного кандидата в случае применения выборной политтехнологии. В определенном смысле политтехнологом можно было бы назвать идеологического работника недавнего прошлого; однако между ним и современным технологом имеются серьезные различия.
Задачей идеологического работника было воздействие на глубинные слои личности, формирование и