Далее в этой статье Яр предлагает своеобразную градацию этических обязательств по отношению к живым организмам. «Требования в отношении животных, – пишет он, – значительно менее сложны как в количественном отношении, так и в содержании, – чем требования в отношении людей. Это еще более справедливо применительно к растениям, так что этические обязательства в отношении растений, которые (если не вообще, то, по крайней мере, в практическом смысле) меньше, чем требования в отношении животных, являются и менее трудными для их выполнения»[226].
В этом практическом смысле этика выражается в сочувствии, которое предостерегает, например, от того, чтобы во время прогулки размахивать тростью направо и налево, сбивая верхушки растений, или от того, чтобы сначала срывать цветы с тем, чтобы вскорости без всякого сожаления их выбрасывать. В своих действиях, заключает Яр, мы должны руководствоваться тем, что он называет био-этическим императивом: «Уважай каждое живое существо исходя из того, что оно является целью само по себе, и по возможности относись к нему соответствующим образом!»[227]
В основном своем содержании статья «Науки о жизни и преподавание этики», хотя она и была опубликована в журнале «Средняя школа», никак не касается проблем школьного образования. Лишь в ее названии да в последнем абзаце Яр обращается к этой теме: складывается впечатление, что название и этот абзац служат лишь чем-то вроде формальной привязки для публикации статьи именно в этом журнале. Но это не совсем так, поскольку в этом абзаце Яр высказывает два важных соображения.
Во-первых, он полагает, что преподавание естественнонаучных дисциплин на основе биоэтического императива позволит превратить и эти дисциплины, наряду с гуманитарными, в средство формирования личности. В частности, это позволит своевременно привлечь внимание учащихся к проблемам охраны природы. Во-вторых, отмечает Яр, охрана природы важна не только с эстетической точки зрения, т. е. во имя присущей ей красоты, но и с точки зрения налагаемых в этой связи на человека обязательств морального характера.
Таким образом, Яр переосмысливает кантовский категорический императив, выводя область его приложения за рамки взаимодействий между людьми, в сферу отношений человека к животным и растениям. Свой вариант императива, как мы видели, Ф. Яр именует био-этическим. Сравнивая два этих императива, Х.-М. Сасс отмечает, что если для императива Канта «характерна роскошь одной лишь формальности», то императив Яра очень богат по своему содержанию[228].
По словам Сасса, «моральный императив Канта был категорическим и только формальным. Биоэтический императив Яра условный и ситуативно ограниченный, в той мере, в какой Яр признаёт различия в силе обязательств и сострадания по отношению к собратьям-людям, с одной стороны, и нечеловеческим формам жизни, с другой: его императив призывает рассматривать последние как “по мере возможности, цели сами по себе”. Эта оговорка “по мере возможности” и является условием, ограничивающим сферы применимости императива Яра. Объединяет же Яра и Канта признание того, что этика и биоэтика категоричны, в том смысле, что обе они не зависят от взаимности. Для Канта моральный императив безусловен безотносительно к тому, отвечают ли собратья-люди взаимностью. По Яру, мы не можем ожидать взаимности от нечеловеческих форм жизни, а, к несчастью, подчас и от людей. И для Канта, и для Яра именно человеческое достоинство, выражающееся в достоинстве личного сознания, требует морального действия и отношения, в плане как сострадания, так и связывания этики с экспертизой»[229].
Богатство содержания биоэтического императива Яра Сасс видит в том, что этот императив предполагает сочувствие, любовь и солидарность со всеми формами жизни, в то время как золотое правило нравственности, а также и категорический императив Канта, говорят лишь о взаимности и носят формальный характер. Обе эти максимы, согласно Яру, являются формальными, потому что ничего не говорят о мотивах наших действий, так что мотивом благого действия может оказаться «даже грубый эгоизм, то есть взаимный контракт: не делай ничего мне, и я не сделаю ничего тебе»[230].
В целом, как нетрудно убедиться, яровское понимание биоэтики гораздо ближе к поттеровскому, чем к тому, которое было предложено Хеллегерсом. Действительно, в своих размышлениях Яр совсем не касается этических проблем медицины и здравоохранения, его интересы сосредоточены на этике отношения человека к животным и растениям.
Интересна в этом смысле его интерпретация заповеди «не убий». Яр отмечает, что «термин “убийство” всегда обозначает убийство чего-то живого. Однако живыми существами являются не только люди, но также животные и растения. Поскольку пятая заповедь не содержит в явном виде запрета на убийство исключительно людей, не было ли логичным ее применение также к животным и растениям?»[231].
К сожалению, в 1934 г., когда Яр переосмысливал эту заповедь, он никак не мог знать о работе Льва Толстого «Путь жизни», которая была написана в 1910 г., но впервые опубликована лишь в 1956 г. Толстой писал: «Не убий относится не к человеку только, но и ко всему живому. Заповедь эта была записана в сердце человека прежде, чем она была записана на скрижалях»[232].
Такая трактовка моральных обязательств по отношению к животным, согласно Яру, диктуется отнюдь не утилитаристскими соображениями, то есть не тем, что они полезны и необходимы для существования человека. Далее он замечает: «Потенциальная осуществимость таких моральных обязанностей по отношению ко всем живым существам может показаться утопией. Но мы не можем игнорировать того, что моральные обязательства по отношению к живому существу связаны с его “потребностями” (по Гердеру) либо “предназначением” (по Краузе). Но у животного потребностей намного меньше, а их содержание менее сложно, чем у людей»[233].
Еще меньше потребности у растений, так что и удовлетворить их легче. «Необходимо, – продолжает Яр, – принимать во внимание и принцип борьбы за существование, который ограничивает наши моральные обязательства даже к людям, не говоря уж о животных и тем более растениях. Но и при этих ограничениях остается достаточно много пространства для биоэтических действий»[234].
Здесь, как мы видим, Ф. Яр вводит понятие «биоэтического действия», под которым он понимает действие, осуществляемое в соответствии с биоэтическим императивом. Думается, это понятие вполне применимо и безотносительно к яровскому императиву. Оно может быть полезно в тех случаях, когда требуется обратить внимание на то, что действие, о котором идет речь, было произведено на основе его предварительного осмысления с использованием концептуальных средств, наработанных в биоэтике. Следует только иметь в виду, что охарактеризовать то или иное действие как биоэтическое – это еще не значит поддержать его. Ведь биоэтический дискурс никоим образом не перекрывает возможности для существования множества различающихся по своим ценностным и культурным основаниям позиций.
Хотелось бы обратить внимание еще на один момент. В ряде своих статей Яр говорит о том, что идеи защиты животных, а в значительно меньшей мере – также и растений, получают все большее распространение и признание. В качестве одного из показателей этой тенденции он ссылается на появление в уголовных кодексах культурных стран статей о защите животных. Ближайшим примером при этом оказывается «новый закон о защите животных, принятый германским рейхом»[235]. Действительно, такой закон был принят в нацистской Германии 24 ноября 1933 г. Вообще, как свидетельствует статья Википедии «Animal welfare in Nazi Germany», лидеры нацистского режима, включая Гитлера, Гиммлера и особенно Геринга, были страстными защитниками животных. Геринг, будучи премьер-министром Пруссии, в августе 1933 г. провел закон о полном запрете вивисекции – первый в мире. При этом нарушителям закона он грозил не меньше чем заключением в концентрационные лагеря. Статья из Википедии воспроизводит карикатуру, опубликованную в немецком сатирическом журнале «Kladderadatsch» (Трах-тарарах), на которой животные отвечают Герингу нацистским приветствием[236]. Парадоксальным образом принятие самых решительных мер по защите животных может сочетаться с полным пренебрежением к страданиям и жизням людей, в том числе тех, кого нацисты использовали в жестоких и зачастую смертельных экспериментах.
Бросается в глаза то обстоятельство, что развиваемые Яром биоэтические соображения во многом близки к установкам этики благоговения перед жизнью, которую на несколько лет раньше начал развивать другой немецкий протестантский теолог – Альберт Швейцер. К сожалению, Ф. Яр, судя по отсутствию упоминаний имени и работ А. Швейцера, не был знаком с его работами[237].
Вообще же судьба биоэтики Яра удивительным образом напоминает судьбу открытия Г. Менделя – в обоих случаях должны были пройти десятилетия, прежде чем новая идея получила признание.
Правда, авторство законов Менделя никогда не отрицалось, между тем как появление биоэтики на протяжении нескольких десятилетий связывалось с именами Поттера и Хеллегерса.
Законы Менделя, первая публикация о которых увидела свет в 1866 г., были, как известно, переоткрыты в начале ХХ в. одновременно немецким ботаником К.Э. Корренсом, австрийским генетиком Э. Чермаком и голландским ботаником Х. де Фризом. Если же говорить о биоэтике Ф. Яра, то ее, как мы уже отмечали, вернули из небыти