я Р. Лётер и Е.-М. Энгельс. В этом случае, правда, временной разрыв между первым появлением термина «биоэтика» и его вторым рождением оказался больше примерно на десятилетие[238].
14. Этика жизни в России: путь к глобальной биоэтике?[239]
Памяти моего друга Александра Огурцова
8 мая 2014 года на семьдесят восьмом году жизни скончался замечательный российский философ Александр Огурцов. Он был исключительно продуктивен как исследователь: список его публикаций включает сотни книг и статей по исключительно широкому кругу проблем во многих областях науки. Среди своих российских коллег Александр получил признание как энциклопедически образованный человек, который обладал редким даром извлекать из своего богатого запаса знаний именно те данные, факты и имена, которые наиболее соответствовали рассматриваемой проблеме.
Одной из главных черт его творческой личности был подчеркнутый интерес к вновь возникающим темам и областям исследования. Поэтому для меня не стало неожиданностью, когда в конце восьмидесятых Александр оказался среди тех, кто начал заниматься в СССР/России проблемами биоэтики. В 1989 году Александр вместе с группой коллег получил возможность посетить ведущие центры по биоэтике в США, включая Гастингс-Центр и Институт этики им. Кеннеди в Джорджтаунском университете. Там А. Огурцов впервые (и из первых рук) получил представление о биоэтических проблемах. Через несколько лет он организовал и провел круглый стол по биоэтике для ведущего российского философского журнала «Вопросы философии»[240]. Публикация этой дискуссии стала первым шагом в знакомстве широкой публики в России с биоэтической повесткой.
Его постоянное участие в исследованиях по истории науки и философии привело его к поиску истоков идей и концепций, которые можно было бы считать предвестниками биоэтики. В частности, Огурцов изучал некоторые достаточно оригинальные направления русской мысли конца XIX – начала ХХ вв., которые были связаны с «этикой жизни». Таким образом, по сути, он изучал приблизительно тот же период времени, который рассматривал и Фриц Яр, когда развивал свою концепцию биоэтики. В статьях Яра, посвящённых биоэтике[241], мы можем найти отсылки преимущественно к немецким источникам. Яр упоминал многих авторов, философов, биологов и т. д., которые рассуждали о необходимости защищать жизнь животных и растений.
Сходным образом, А. Огурцов обсуждал идеи русских философов об этике применительно к живому миру в целом. В статье «Этика жизни или биоэтика: аксиологические альтернативы» он сравнивал, с одной стороны, биоэтику как она понималась прежде всего в США, как исследование этических проблем, которые ставит медицинская практика и новые биомедицинские технологии, и с другой стороны – более широкое понимание биоэтики, восходящее к Ван Ренселлару Поттеру. «Прежде всего, – писал он в статье, – биоэтику пытаются отождествить с биомедицинской этикой, ограничив ее содержание этическими проблемами отношений «врач-пациент». Существует и более широкое понимание биоэтики, включающее в себя ряд аксиологических проблем профессиональной деятельности, смежной с врачебной, ряд социальных проблем, связанных с системами здравоохранения и, наконец, проблем, выражающих отношение человека к животным и растениям. Тем самым биоэтика включает в себя этические регулятивы отношения к животным и тот круг проблем, который ранее относился к экологической этике. Кроме того, термин «биоэтика» указывает на то, что она ориентируется на исследования живых существ независимо от того, находят ли они свое применение в терапии или нет»[242]. Огурцов принимает это широкое понимание биоэтики; более того, он утверждает, что нечто сходное может быть распространено на русскую этическую мысль в целом, которую «можно назвать этикой жизни. Для нее характерно прежде всего осознание самоценности жизни, нравственное освящение жизни как фундаментальной ценности»[243].
Александр различал два направления в русской мысли по этому вопросу. Одно из них основывается главным образом на предпосылках, заимствованных из религиозных и философских источников, а другое движимо достижениями естественных наук. Разумеется, каждое из них включает в себя множество мыслителей с совершенно разными взглядами. Некоторые из них основывали свои идеи на идеях Русской Православной Церкви, но впоследствии пришли к совсем иным взглядам: философы Владимир Соловьёв (1853–1900), который разработал космистскую этику всеединства (соборности), христианский экзистенциалист Николай Бердяев (1874–1948), Николай Фёдоров (1829–1903), который выдвинул проект воскрешения умерших («отцов») и победы над смертью, христианский социалист прот. Сергий Булгаков (1871–1944).
В. Соловьёв, обсуждая отношение человека к природе, писал: «Цель труда по отношению к материальной природе не есть пользование ею для добывания вещей и денег, а совершенствование ее самой – оживление в ней мертвого, одухотворение вещественного… В общей жизни человечества борьба с внешнею, земною природой и покорение ее есть только необходимый переход, а не окончательная норма деятельности: нормальная деятельность здесь есть культивирование земли, ухаживание за нею ввиду ее будущего обновления и возрождения»[244]. На мой взгляд, эти слова достаточно живо выражают те же интуиции, которые можно обнаружить в биоэтических статьях Ф. Яра.
Другой линией русской философской мысли, которую обсуждает Огурцов, была так называемая «жизненная этика», которая близка к буддизму. Она была представлена прежде всего живописцем, писателем, археологом и философом Николаем Рерихом (1874–1947). «Согласно Рериху, наша планета вступила в эпоху Огня, в которой возрастает роль психических и космических энергий. Овладение психической энергией предполагает нравественное преобразование природы. Сердце – средоточие психической энергии, которая является частью общей, космической, энергии. Необходимо объединить сердца и, соответственно, психические энергии в «хоровод согласия». Поэтому духовное преображение человека совершается не в одиночестве, а в общине, в сотрудничестве с космической иерархией»[245]. Таким образом, согласно А. Огурцову, этика Н. Рериха была «этикой взаимной солидарности, милосердия и справедливости, основанной на религиозных и философских ценностях буддизма»[246].
Интересно, что отец-основатель космонавтики Константин Циолковский (1857–1935) «также связывал свою «космическую этику» с буддизмом… Он разработал философию панпсихизма, которая исходит из идеи одушевленности Вселенной, допущения бессмертия духовных атомов, блуждающих в мире и переселяющихся в разные организмы»[247]. Согласно Огурцову, «Циолковский рассматривает этику как путь преодоления смерти и человеческих страданий, как путь одухотворения природы. Ведущим принципом этики является требование, чтобы «все живое благоденствовало», ведь «жизнь непрерывна, смерти нет»[248]. Как можно видеть, как и в случае Ф. Яра, развитие идей «этики жизни» в России также получило некоторый импульс из восточных религиозных и философских источников.
Огурцов обсуждает также еще одно направление в русской «этике жизни», которое он назвал «натуралистическим», имея в виду его ориентацию на естественные науки, и прежде всего – на биологию. Все эти концепции объединяло то, что они «осмысляли жизнь как природно-исторический феномен и обосновывали этику из идеи борьбы со смертью»[249].
Российский физик и математик Николай Умов (1846–1915) был одним из наиболее интересных представителей этого направления. Умов настаивал на том, «что жизнь специфична по своей организации, и для ее постижения недостаточно физикалистских понятий и методов»[250]. Специфика жизни состоит в ее постоянной борьбе с энтропией, «с тем, что Умов называет «нестройностью».
Этот термин по своей сути тождествен тому, что в современной физике называют хаосом, неорганизованностью, беспорядком»[251]. Как писал Умов, «нестройность есть то вероятное состояние, к которому стремится неорганизованная природа. Напротив, стройность движений есть основа организованной материи… Картину превращения нестройности в стройность представляет и историческая жизнь человеческого общества… Прирожденные нам стройности заключают уже в себе элементы этики. Нравственные принципы не могли бы руководить поведением существ, природа которых была бы образована из нестройностей»[252].
Умов критиковал неокантианское ограничение этики «анализом нравственного поступка личности и нравственных отношений между людьми, разрыва между теоретическим и практическим разумом. Умов проводит мысль о том, что этика должна основываться на осмыслении специфичности жизни, что этика неразрывно связана с естествознанием… Сохраняя ориентацию на науку, на естествознание (высоко оценивая, в частности, значение теории эволюции Дарвина), Умов настаивает на том, что основная цель этики – в стремлении устранить бедствия человеческой жизни с помощью деятельного вмешательства в жизнь природы, в превращении хаотических сил природы в организованные, «стройные». Он выдвигает новую заповедь новой этики: «Твори и созидай на основе научного знания»