[253]. Этические идеалы не противопоставляются жизни, подобно тому, как это делали неокантианцы, противопоставляя сферу должного сфере сущего. Наоборот, они должны быть выведены из жизни, из первичных форм стройностей, существующих в органической жизни и развивающихся до высшей формы – этических идеалов добра и любви»[254]. «Величественная задача гения человечества – охранение, утверждение жизни на земле»[255].
Стоит отметить несколько сходств, а также и различий между подходами Н. Умова и Ф. Яра. Оба стремились обосновать более широкое понимание этики, чем считалось принятым; оба были настроены включить жизнь в целом, а не только человеческую жизнь, в сферу компетенции этики. Что же касается различий между этими авторами, мы можем обратить внимание на противоположные направления их рассуждений: Умов начал с жизни как наиболее общего этического понятия, в то время как Яр отталкивался от этики, понимаемой как область межличностных, межчеловеческих отношений, и расширил ее до более общей, если угодно, более глобальной, путем включения в нее отношений человека ко всей сфере животных и растительных организмов.
Еще один хорошо известный представитель «натуралистического» направления в «этике жизни», идеи которого обсуждает Огурцов – русский философ, анархист, географ, биолог, историк природы, который стал одним из наиболее активных сторонников дарвинизма в России, князь Пётр Кропоткин (1842–1921). Я укажу некоторые важные элементы его этической концепции. Подобно многим российским мыслителям, пытавшимся выработать разные версии этики жизни, и подобно Ф. Яру[256], Кропоткин находился под сильным влиянием Ч. Дарвина. Для Яра наиболее важным элементов дарвиновского учения было родство людей с животными и растениями. Кропоткин относился к Дарвину серьезнее: он описывал и обсуждал взаимоотношения не только между людьми и другими видами, но и между различными не-человеческими видами, а также выводил из этих взаимоотношений основания этики. Он развил этику альтруизма, которая должна была основываться на естествознании, и прежде всего – на теории эволюции Дарвина.
Я хотел бы обратить внимание, что дарвиновская концепция происхождения видов путем естественного отбора не только оказала глубокое влияние на научное понимание жизни, но и была источником, или опорой, для разных версий натуралистической этики. Весьма интересная черта этих интеллектуальных процессов состоит в том, что бросаются в глаза межкультурные различия в принятии и распространении этих вариантов натуралистической этики. Прежде всего, интересно, что распространение дарвинизма в России часто было связано с резким отторжением идей «борьбы за существование» и «выживания наиболее приспособленного».
Наиболее характерный пример такого отторжения можно найти в концепции эволюции Кропоткина. Согласно Кропоткину, эволюция происходит не столько посредством борьбы за существование, сколько через взаимную помощь: он признавал борьбу за существование только в форме исключительно тяжелой «борьбы за существование, которую большинству животных видов приходится вести здесь против безжалостной природы»[257]. Однако взгляды Кропоткина представляли собой лишь одно из множества выражений тех же идей, которые были широко распространены среди русских зоологов, ботаников и биологов в целом, а также и среди широкой публики. Многие русские биологи были яростными оппонентами идеи преобладания этоса борьбы, и в то же время поддерживали идеи гармонии во взаимоотношениях между не только биологическими организмами, но прежде всего между людьми[258].
В своей работе «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1902) Кропоткин сам ссылался на «очень известного русского зоолога, бывшего декана Петербургского университета, профессора К.Ф. Кесслера». Как писал Кропоткин, прочитав лекцию Кесслера, он «увидал, что она проливает новый свет на весь этот вопрос. По мнению Кесслера, помимо закона Взаимной Борьбы, в природе существует еще закон «Взаимной Помощи», который для успешности борьбы за жизнь, и в особенности для прогрессивной эволюции видов, играет гораздо более важную роль, чем закон Взаимной Борьбы»[259]. Взгляды Карла Кесслера (1815–1881) были впервые представлены в лекции «О законе взаимопомощи», прочитанной на съезде русских естествоиспытателей в январе 1880 года. Кропоткин упоминает также и других русских зоологов, которые собрали множество свидетельств взаимной помощи в отношениях между видами, в особенности между птицами.
Некоторые аргументы Кропоткина относятся к особенностям российской живой природы, в особенности в наиболее отдаленных и суровых частях России – таких, как Восточная Сибирь и Забайкалье, где наблюдатель может по-настоящему уловить важность взаимопомощи и социальных инстинктов (общительности) для борьбы за выживание в таких природных условиях. Этот аргумент Кропоткин использовал для того, чтобы обосновать не только собственные взгляды на предмет, но и заключения, к которым приходили многие русские зоологи. Соревнование и межвидовая борьба могут быть более подходящими для условий изобилия, в то время как кооперация и взаимная помощь необходимы в менее благоприятных условиях, характерных для многих частей России. Эти соображения интерпретировались как доказательства (эволюционного) превосходства взаимной помощи.
Другая линия аргументации в работах Кропоткина относится к пониманию межвидовых отношений у животных как модели для объяснения отношений между людьми. Эти соображения исключительно важны не только вообще для натуралистической этики, которая набрала популярность после Дарвина, но и для особой ее версии, которую развивал сам Кропоткин. В то же время, в других случаях аргументы, которые были заимствованы из описания социальных взаимоотношений между людьми, использовались как возможный способ построения объяснений эволюции у животных. К примеру, ссылаясь на исследование французского философа и социолога А. Эспинаса, Кропоткин замечает: «Эспинас обратил внимание на такие общества животных (муравьев и пчел), которые основаны на физиологическом различии строения в различных членах того же вида и физиологическом разделении между ними труда; и хотя его работа дает превосходные указания во всевозможных направлениях, она все-таки была написана в такое время, когда развитие человеческих обществ не могло быть рассматриваемо так, как мы можем сделать это теперь, благодаря накопившемуся с тех пор запасу знаний»[260]. В этом наблюдении мы можем видеть, как Кропоткин на самом деле воспринимает прогресс в науке о человеческом обществе (и даже понятий из неё) как необходимое условие для понимания и объяснения феноменов животного поведения.
Другой ключевой аспект аргументации Кропоткина состоит в том, что он различает два подхода к исследованию живой природы: «Едва только мы начинаем изучать животных – не в одних лишь лабораториях и музеях, но также и в лесу, в лугах, в степях и в горных странах, – как тотчас же мы замечаем…»[261]. Кропоткин проводит здесь четкое различие между двумя позициями – позицией исследователя, который получает знание с помощью экспериментов в лаборатории, и, следовательно, вмешивается в природу, и позицией натуралиста (или историка природы), который проводит свое время в экспедициях и обретает знание через «чистое», не вмешивающееся наблюдение природы. Очевидно, Кропоткин предпочитает именно вторую позицию. Та же ценность проявляется, когда Кропоткин обращается к авторитету выдающегося натуралиста Гёте: «Важность фактора Взаимной Помощи, «если только его общность может быть доказана», – не ускользнула от внимания Гёте, в котором так ярко проявился гений естествоиспытателя. Когда Эккерман рассказал однажды Гёте, – это было в 1827 году, – что два маленьких птенчика королька, убежавшие от него, после того, как он подстрелил их мать, были найдены им на следующий день в гнезде реполовов, которые кормили птенчиков-корольков наравне со своими собственными, Гёте был очень взволнован этим сообщением. Он видел в нем подтверждение своих пантеистических взглядов на природу и сказал: «Если бы оказалось справедливым, что подобное кормление чужаков присуще всей природе, как нечто, имеющее характер общего закона, – тогда многие загадки были бы разрешены». Он возвратился к этому вопросу на следующий день и упрашивал Эккермана (он, как известно, был зоолог) заняться специальным изучением этого вопроса, прибавляя, что Эккерман, несомненно, сможет таким образом приобрести «драгоценные неоцененные результаты»[262].
Строго говоря, рассуждение Кропоткина в данном случае некорректно, поскольку наблюдение Гёте касается помощи не индивиду того же вида, а чужаку. Тем не менее, этот пример дорог Кропоткину, поскольку он демонстрирует «естественность» такого благородного и, можно сказать, этического поведения в животном мире.
Представив некоторые концепции «этики жизни», разработанные российскими мыслителями второй половины XIX – начала ХХ вв., я хотел бы привлечь внимание к тому, что слово «биоэтика» имеет греческое происхождение, и в английском будет звучать именно как «этика жизни». Этот факт можно интерпретировать в том смысле, что русские философы и ученые предложили целый ряд разных перспективных подходов к глобальной и интегративной биоэтике.
В работах Фрица Яра я обнаружил лишь одну ссылку на русского автора. В опубликованной в 1928 году работе Яр писал: «слова Льва Толстого: «от убийства животного до убийства человека – один шаг», возможно, слишком сильны; однако его позиция выражает в себе подход и взгляд Канта»