б экспериментах на людях и о разработке биологического оружия. В ответ американцы приступили к более тщательному изучению этих проблем. Одним из результатов этого нового расследования стал доклад патологов Эдвина Хилла и Джозефа Уиктора, работавших в американской военной биологической лаборатории Форт-Детрик. В октябре 1947 г. они побывали в оккупированной Японии, где встречались с Сиро Исии, возглавлявшим японские работы по созданию бактериологического оружия. В подготовленном ими докладе, заключение которого воспроизводит Цунейси, подчеркивалась научная ценность японских экспериментов:
«Свидетельства, собранные в ходе этого расследования… представляют собой данные, которые были получены японскими учеными, затратившими миллионы долларов и годы работы. Была получена информация о восприимчивости человека к болезням, вызываемым определенными дозами инфекционных бактерий. Такую информацию невозможно получить в наших лабораториях из-за щепетильного отношения к экспериментам на человеке (курсив мой. – Б.Ю.)»[281].
Согласно Г.Г. Пермякову, который был главным переводчиком на Хабаровском процессе, советские власти были разочарованы некоторыми итогами Токийского трибунала. Он вспоминал, что в 1946 г. официальный советский обвинитель С.А. Голунский предложил передать трибуналу большое количество документов, описывающих «бактериологические преступления» Квантунской армии в Маньчжурии. Однако американские обвинители не захотели приобщать к делу эти материалы. Вследствие этого в ноябре 1948 г. советские власти решили провести новое судебное разбирательство[282].
Со своей стороны, советские представители также проявляли интерес к японской программе биологического оружия. После окончания войны с Японией СССР и США вступили в жесткую конкуренцию за получение японских научных данных. Кен Алибек, известный советский специалист по биологическому оружию, ныне живущий в США, пишет:
«Документацию, захваченную у японцев, отправили в Москву для более тщательного изучения. В ней содержались чертежи комплексов заводов по производству биологического оружия, которые были и больше, и совершеннее тех, что имелись в то время в нашей стране. В Свердловске в 1946 г. по приказу Сталина был построен новый военно-исследовательский комплекс. При его создании советские инженеры и конструкторы активно использовали чертежи и знания японцев»[283].
Э.И. Колчинский отмечает, что советские ученые, участвовавшие в разработке биологического оружия, не были склонны вспоминать об этом, и отмечает, что их молчание нельзя объяснить одной лишь секретностью проводившихся ими исследований.
«Как и их американские коллеги, участвовавшие в разработке биологического оружия <…> советские ученые, помня о судьбе экспериментаторов над людьми в Японии и Германии, сами предпочитали помалкивать о своих заслугах в деле повышения обороноспособности страны. В этом они резко отличались от отечественных и западных создателей атомного и водородного оружия, ракет и т. д.»[284]
В ходе войны и после ее завершения Красная Армия взяла в плен около 600 тыс. японских военнослужащих.
«Советскими органами госбезопасности была проведена огромная работа по «фильтрации» всей этой массы пленных и выявлению среди них лиц, имевших отношение к японским исследованиям в области БО. <…> Были выявлены даже жандармы, занимавшиеся «спецотправками» и расстрелами подопытных людей[285]».
По воспоминаниям Пермякова, которые цитирует биолог М.В. Супотницкий,
«В 1946 г. из Москвы пришла шифровка – просили Хабаровский краевой центр МВД собирать материал о бактериологическом оружии, то есть допрашивать военнопленных и брать письменные показания. И тут мы «раскопали» 731-й отряд. И установили, что в нашем лагере для военнопленных находятся три генерала, которые руководили этой работой. Они стали давать показания. Но не сразу.
Всего мы беседовали с 1000 военнопленных. От показаний рядовых солдат мы шли к допросам старших чинов и, в конце концов, с помощью очных ставок «раскололи» этих трех генералов. Мы выезжали в Харбин, опрашивали китайцев. Мы собрали огромный материал, которым гордились <…> Весь этот материал мы готовили для Токийского процесса – восточного «Нюрнберга». Но там он не был использован[286]».
И вот в октябре 1949 г., вспоминал Пермяков, он был вызван к начальнику УМВД по Хабаровскому краю генералу Долгих, где были собраны и другие переводчики.
«Совещание вел полковник Карлин, которого МВД СССР уполномочило провести процесс над офицерами японской армии, применявшими бактериологическое оружие. В интересах его личной безопасности он был надолго засекречен. Был засекречен и я – главный переводчик этого процесса <…>
Уже на следующий день после совещания началась изнурительная для следователей и переводчиков работа. Мы допрашивали 12 обвиняемых, среди которых были генералы, старшие офицеры и младшие чины[287]».
Предварительное следствие длилось чуть больше двух месяцев, при этом из Москвы были присланы следователи высокого ранга. Допросы шли с 9 утра до 12 ночи. Выматывались все – и следователи, и переводчики, и заключенные. Чем же был вызван такой аврал после нескольких лет достаточно неспешного расследования?
В ходе процесса перед судом предстало 12 японских военнослужащих: главнокомандующий Квантунской армией генерал Отозоо Ямата, начальник санитарного управления той же армии генерал-лейтенант медицинской службы Рюдзи Кадзицука, начальник ветеринарной службы той же армии генерал-лейтенант ветеринарной службы Такаацу Такахаси, начальник отдела бактериологического отряда № 731 генерал-майор медицинской службы Киоси Кавасима, начальник отделения отряда № 731 майор медицинской службы Томио Карасава, начальник отдела отряда № 731 подполковник медицинской службы Тосихидэ Ниси, начальник филиала отряда № 731 майор медицинской службы Масао Оноуэ, начальник санитарной службы 5-й армии генерал-майор медицинской службы Сюндзи Сато, научный работник бактериологического отряда № 100 поручик Дзенсаку Хиразакура, сотрудник того же отряда старший унтер-офицер Кадзуо Митомо, санитар-практикант филиала № 643 отряда № 731 ефрейтор Норимицу Кикучи, санитар-лаборант филиала № 162 отряда № 731 Юдзи Курусима.
Все они обвинялись по статье 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников»[288]. Необходимо отметить крайнюю суровость этого указа. В статье 1 отмечалось, что приговоры по ранее действовавшим правовым актам (которые включали и наказание в виде смертной казни) недостаточно строги, и была введена смертная казнь через повешение. Кроме того, указ вводил такую меру наказания, как каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. Впрочем, 26 мая 1947 г. был принят другой Указ Президиума Верховного Совета СССР, приостановивший смертную казнь.
Вопрос о сроках проведения процесса заслуживает особого внимания. Хабаровский процесс проходил в декабре 1949 г. По утверждению Пермякова, было необходимо закончить процесс до Нового года:
«Москва торопила следователей. В высоких кругах МВД знали, что в следующем, 1950 году в СССР снова будет введена смертная казнь. Поэтому сверху было дано указание провести Хабаровский бактериологический процесс еще до конца 1949 г.: в то время между Москвой и Токио шли нелегкие переговоры о судьбе японских военнопленных. И ясно, что Япония особенно беспокоилась о высших чинах Квантунской и Корейской армий[289]».
Последнее вечернее заседание суда, проходившее 30 декабря, закончилось поздно ночью, когда был зачитан приговор. Очевидно, еще до начала подготовки процесса было решено, что подсудимые не получат суровых приговоров. И действительно, уже 12 января 1950 г. был опубликован указ, возвращавший смертную казнь для тех, кто совершил особо опасные преступления против государства.
Дело рассматривалось в открытых судебных заседаниях Военным трибуналом Приморского военного округа под председательством генерал-майора юстиции Д.Д. Черткова. В процессе участвовала и экспертная комиссия, дававшая заключение по бактериологическим и медицинским вопросам. В нее входило шесть специалистов по проблемам эпидемиологии, иммунологии, микробиологии, паразитологии и ветеринарным наукам. Возглавлял ее Николай Николаевич Жуков-Вережников, действительный член Академии медицинских наук с 1948 г.; во время процесса он был вице-президентом АМН. Областью его научных интересов была профилактика чумы и холеры. В те годы, как известно, доминирующее положение в отечественной биологической науке занимали Т.Д. Лысенко и его сторонники, к числу которых принадлежал и Жуков-Вережников. Лысенковцы выдвигали довольно-таки экзотические теории; соавтором одной из них – о переходе возбудителя чумы в псевдотуберкулез – был Жуков-Вережников[290].
Процесс проходил в Окружном доме офицеров. По словам Пермякова, попасть на слушания было довольно легко. Впрочем, журналист Е.П. Шолох утверждает, что для посещения суда было необходимо специальное разрешение: «Процесс был показательным… для советских граждан, которых по разнарядке посадили в зал заседаний. Для тех, кому не хватило места, вывели на зимнюю улицу громкоговорители»