Вопрос: Это значит, что вы обманули этого человека? Говоря ему, что вы сделаете ему укол с целью лечения, вы в действительности ввели цианистый калий, это было так?
Ответ: Правильно»[303].
На основании определения суда от 28 декабря перед судебно-медицинской комиссией было поставлено четыре вопроса. В заключении комиссии, в частности, было отмечено:
«Все <…> изыскания (проводившиеся в отрядах 731, 100 и 1641) завершались опытами на полигоне, направленными на оценку эффективности того или иного вида бактериологического оружия или способа его применения. В процессе осуществления этих опытов, точно так же, как и в лабораторных условиях, в качестве «подопытных объектов» использовались живые люди. Бактериологическое оружие считалось пригодным для испытания его в боевой обстановке, если уже в условиях полигона применение этого оружия приводило <…> к насильственному заражению и гибели людей. Так, испытывались бомбы, начиненные микробами чумы и сибирской язвы, изучалась эффективность бомб, снаряженных чумными блохами»[304].
Вечером 30 декабря был объявлен приговор суда. Все обвиняемые были признаны виновными и приговорены к различным срокам заключения в исправительно-трудовом лагере. В своей заключительной речи государственный обвинитель предложил приговорить Ямаду, Кадзицуку, Такахаси, Кавасиму и Сато к 25 годам лишения свободы, Карасаву, Ниси, Оноуэ, Хиразакуру и Митомо – к срокам от 15 до 20 лет, а Кикучи и Курусиму – к 3 годам лишения свободы. Для некоторых из подсудимых приговор суда оказался более мягким. Так, Сато был приговорен к 20 годам, Оноуэ – к 12, Хиразакура – к 10, а Кикучи – к 2 годам.
Наблюдатели предлагали различные объяснения столь необычной мягкости приговоров Хабаровского суда. По воспоминаниям Пермякова, которые цитирует Супотницкий, когда в начале 1950 г. вышел указ о введении смертной казни, «мне стало понятно, что бактериологических преступников просто спасли от высшей меры, которую они заслуживали. Значит, они были нужны живыми»[305]. Но почему же был необходим такой мягкий приговор?
Журналисты Р. Уоркинг и Н. Чернякова в 2001 г. предложили такое объяснение: «Очевидно, Сталин боялся, что Япония расправится с советскими военнопленными, если в Хабаровске будут казнены ее военные врачи»[306]. Такое объяснение, впрочем, не представляется сколько-нибудь убедительным. Во-первых, во время войны с нацистской Германией Сталин считал всех военнопленных (включая своего собственного сына) предателями, и большинство из тех советских военнопленных, которые были освобождены Красной армией, из немецких лагерей попадали прямиком в советские. Поэтому трудно представить Сталина испытывающим страхи по поводу советских военнопленных в Японии. Во-вторых, не менее трудно представить и то, что в Японии в конце 1949 г., через четыре с лишним года после ее капитуляции, могли оставаться какие-либо советские военнопленные.
Несколько позже, уже в 2004 г., Е. Шолох задался вопросом:
«Почему же лютый сталинский трибунал так мягко обошелся с теми японскими «спецами» из отряда 731, которых удалось-таки отловить? Думается, здесь кроется та же причина, как и в случае, когда янки «взяли под микитки» руководство этого отряда. В обмен на полезную информацию трибунал в Хабаровске сначала «пожурил» их небольшими сроками и вполне сносными условиями содержания в лагере, а затем их и вовсе отпустили на историческую родину <…> Иначе трудно понять такую гуманность советского правосудия и спецслужб»[307].
Такое объяснение выглядит намного более убедительным.
Рассмотрев несколько примеров экспериментов над людьми, представленных в ходе Хабаровского процесса, мы можем теперь обратиться к вопросу о том, чем обосновывались эти деяния, осуществлявшиеся японскими военными медиками и прежде всего Сиро Исии. Юрист М.Ю. Рагинский приводит фигурировавшее на процессе весьма характерное свидетельство. Описывая деятельность противоэпидемической лаборатории Вакамацу-Цио в Токио, Рагинский ссылается на показания бывшего сотрудника этой лаборатории, капитана медицинской службы, свидетеля, выступившего «на Хабаровском процессе под псевдонимом Накагава Посирии»[308]. По словам Посирии, Исии говорил сотрудникам лаборатории, что «военная медицина состоит не только в лечении и превентизации, подлинная военная медицина предназначена для нападения»[309].
Это в высшей степени своеобразное понимание медицины нашло свое воплощение в обширной программе исследований, включавшей жестокие эксперименты на живых людях. Правда, японские попытки разработать эффективное бактериологическое оружие оказались не очень-то успешными. Например, генерал-лейтенант Кадзицука вспоминал о своей встрече с Исии в феврале 1941 г.:
«…Исии сказал мне, что после всех проведенных под его руководством исследований он пришел к выводу, что умышленное распространение эпидемии – не такая легкая вещь, как кажется некоторым людям и как ранее считал он сам. В природе естественное распространение эпидемии происходит очень легко, но искусственное распространение эпидемии встречает целый ряд препятствий, которые приходится преодолевать иногда с большим трудом. Успех подобных предприятий зависит, по его мнению, от индивидуальной подверженности людей различным инфекционным болезням, и он решил заняться изучением этой проблемы»[310].
Ясно, что изучение «индивидуальной приверженности» требует проведения исследований на множестве испытуемых.
Главной целью экспериментов, проводимых в отряде № 731, было определение наиболее эффективных методов доставки патогенных организмов к предназначенным целям. В ходе проводимых в отряде исследований, свидетельствовал Кадзицука, Исии говорил:
«Недостаточно иметь одни только патогенные возбудители, чтобы при помощи их можно было создать эпидемию, нужно хорошо знать физиологические условия и физиологические особенности людей. И он говорил, что только при условии изучения физиологических особенностей человека можно узнать условия возбуждения искусственной эпидемии»[311].
Разработка бактериологического оружия (в особенности изучение физиологического действия различных типов патогенов) требовала подготовки и проведения дополнительных экспериментов и, следовательно, вовлечения все большего количества испытуемых. Проводилось, в частности, изучение действия патогенных бактерий на различные этнические группы. Помимо исследований, проводившихся на испытуемых китайского, русского, корейского и монгольского происхождения, к участию в экспериментах привлекались и американские военнопленные. Согласно свидетельствам одного из обвиняемых, майора Карасавы, эксперименты на них проводились в маньчжурском городе Мукдене:
«Вопрос: Скажите, занимался ли отряд 731 выяснением иммунитета американцев к заразным болезням?
Ответ: Насколько я припоминаю, это было в начале 1943 года. <…> Ко мне приехал навестить меня научный сотрудник отряда Мината, который… рассказал о том, что он находится в Мукдене для изучения вопроса об иммунитете американцев. Мината специально командировался отрядом 731 в лагеря союзных военнопленных для исследования иммунитета англосаксов к заразным болезням»[312].
Таким образом, руководимые Исии японские исследователи, определяя уязвимость различных этнических групп к различным типам бактерий, стали развивать то, что можно обозначить как «антропологию подверженности человека инфекционным болезням».
Несмотря на все эти обширные испытания, успех попыток Исии создать эффективное бактериологическое оружие оказался весьма сомнительным. Супотницкий в своих «Очерках истории чумы» обсуждает некоторые трудности искусственного вызывания эпидемий в человеческих популяциях. Он пишет, что в начале 1930-х годов идея использовать опасных возбудителей инфекционных болезней для массового поражения людей буквально носилась в воздухе. Была большая уверенность в том, что использование патогенных агентов для распространения инфекционных заболеваний может быть очень эффективным: достаточно только научиться подталкивать эпидемический процесс, после чего он будет развиваться сам по себе. Лабораторные эксперименты по аэрогенному инфицированию модельных животных, продолжает Супотницкий, породили в среде военных ученых убеждение в том, что массовое заражение людей можно вызвать с помощью так называемого «бактериального тумана» или «дождя», создаваемого либо с помощью специальных боеприпасов, либо летящим на определенной высоте самолетом[313].
По мнению Супотницкого, «неудача Исии кроется не в отсутствии смертоносного потенциала у бактерий и вирусов, а в том, что он у них слишком глубоко запрятан природой». Он добавляет далее, что японские экспериментаторы выбрали самый тупиковый путь в развитии своего биологического оружия – керамические бомбы, начиненные чумными блохами.
«На полигоне, на ровной местности с какого-то раза у японцев получалось подорвать керамическую бомбу на заданной высоте над привязанными к столбам пленниками. Те, в свою очередь, «ждали», когда на них заползут чумные блохи и т. п. Но в условиях противодействия противника и на пересеченной местности такой прием уже не проходил»[314]