.
Оценивая суммарный военный эффект японских усилий в этой области, Супотницкий замечает, что даже
«…официальные коммунистические китайские историки, заинтересованные в «сгущении красок», указывали на то, что бактериологическому нападению со стороны японцев было подвергнуто 11 уездных городов <…> В 1952 г. китайцы исчисляли количество жертв от искусственно вызванной чумы с 1940 по 1944 г. приблизительно в 700 человек <…> Оно оказалось даже меньше количества загубленных «бревен»! В советских же войсках вообще не было ни одного заболевшего чумой, хотя они вели боевые действия в ее природных очагах и входили в города, охваченные чумой»[315].
Уже цитировавшийся Кэйити Цунейси приходит к аналогичным выводам о весьма низкой эффективности программы Исии. Описывая одну из ее ранних стадий, крупномасштабную атаку на город Ниньбо 27 октября 1940 г., он отмечает:
«В ходе этой атаки было убито более ста людей, она стала одной из наиболее смертоносных в этой серии атак на китайские города. Однако если учесть, что эта атака была проведена тяжелыми бомбардировщиками, летевшими на рискованно низких высотах, эти результаты следует счесть военной неудачей. Две главные причины привели к этой неудаче. Во-первых, используемые бактерии были столь инфекционными, что это немедленно вызвало тревогу среди жертв нападения. Во-вторых, попытка не удалась из-за преувеличенных ожиданий способности искусственно вызвать эпидемию <…> Ожидалось, что патогены, сброшенные над густонаселенной областью, такой, как Ниньбо, будут быстро распространяться от человека к человеку, но эти ожидания не оправдались»[316].
Затем Цунейси дает сходную оценку и некоторых из последующих стадий программы:
«В апреле [1942 г.] Япония начала операцию Чжецзян, в ходе которой Исии и его сотрудники проводили массированные атаки с помощью биологического оружия. Главным используемым патогеном были бактерии холеры, результатом атак стали более 10 тыс. жертв. Сообщалось также, что некоторые из жертв были заражены дизентерией и чумой. Умерло более 1700 солдат, главным образом от холеры. Все это можно было бы рассматривать как большой успех группы Исии, но дело в том, что все жертвы были японскими солдатами»[317].
В этой связи имеет смысл заметить, что некоторые авторы говорили о высокой эффективности японских испытаний биологического оружия. Согласно оценке, которую приводит Ш. Харрис в «Фабриках смерти», «к концу 1942 г. счет жертв проведенных открытых испытаний безусловно шел на сотни тысяч»[318]. Однако один из рецензентов «Фабрик смерти» отметил, что Харрис заимствовал сведения о количестве жертв из ненадежного источника, журналистской и ненаучной книги Д. Бергамини, опубликованной в 1971 г.[319]
Как отмечает Супотницкий, Исии откровенно преувеличил военную значимость своего отряда в глазах командования Квантунской армии. Действительно, один из свидетелей на процессе в Хабаровске, бывший начальник отдела кадров Квантунской армии полковник Тамура, прибывший в мае 1945 г. с инспекционной проверкой, показал следующее:
«Исии рассказал мне, что эффективность бактерий проверена в опытах над живыми людьми как в лабораторных условиях, так и в полевых, и что бактериологическое оружие является наиболее мощным оружием в руках Квантунской армии. Он информировал меня о том, что отряд находится в полной боевой готовности, и в случае необходимости <…> в состоянии обрушить непосредственно на войска противника громадные массы смертоносных бактерий, что отряд может также при помощи авиации провести операции по бактериологической войне в тылу противника над его городами»[320].
После этого Тамура, по его словам, сообщил в докладе главнокомандующему Квантунской армии Ямаде о том, что отряд находится в полной боевой готовности. Супотницкий реагирует на эти слова с очевидной издевкой:
«Это Исии говорил так о своих 10 старых самолетах, когда советская армия уже готовила для войны с Японией 3800 самолетов новейших моделей.
Теперь посмотрим, могло ли японское бактериологическое оружие нанести ущерб советским войскам. Предположим, японский самолет прорвался через систему ПВО и нанес удар бактериологическими бомбами по позициям советских войск. Причем температура и влажность воздуха были оптимальными для максимальной активности блох. Блохи были «блокированы», а при взрыве бомбы у них не оторвались лапки. Допустим и то, что наши солдаты не видели расползающихся чумных блох и подверглись их укусам. Все равно результат бактериологической атаки для японских военных был бы не тем, которого они ожидали. Еще до войны многим русским и китайским жителям Харбина было известно назначение «госпиталя» у поселка Пинфань. Информация о нем регулярно поступала в Генконсульство СССР. Секрета в том, что Япония ведет бактериологическую войну, в 1945 г. ни для кого не было. <…> Поэтому нет ничего удивительного в том, что к бактериологическим атакам советская армия заблаговременно и тщательно готовилась. Весь личный состав Дальневосточного округа был проиммунизирован высокоэффективной <…> вакциной»[321].
Итак, мы приходим к выводу о том, что, во-первых, японцы не могли вести разработку бактериологического оружия без непрерывного увеличения количества подопытных людей и, во-вторых, что весь проект был обречен на неудачу.
Обратимся теперь к вопросу о том, каковы были этические ценности и моральные посылки, позволявшие без какой-либо щепетильности проводить эти эксперименты в массовом, или даже индустриальном масштабе. Этот вопрос можно сформулировать и таким образом: а как вообще понимали человека те, кто считал допустимым подвергать жестокостям и пыткам большое количество людей? Если единичный акт такой жестокости можно было бы считать случайностью, то эксперименты, проводимые в таких огромных масштабах, должны были опираться на некоторые обоснования, позволяющие считать приемлемым их проведение. Увы, этот случай далеко не уникальный: человеческая история изобилует примерами массовых зверств. Здесь мы коснемся этой темы лишь в той мере, в какой подобные зверства реализовывались в сфере биомедицинских исследований.
Прежде всего злоумышленникам необходимо было найти способы провести различия между «мы» и «они». «Мы» – это те, кто проводили эксперименты наряду с теми, кого экспериментаторы относили к той же самой категории.
«Они» принадлежат к другой категории и в какой-то мере могут рассматриваться как «нелюди». На моральном уровне такая предпосылка дает предлог для того, чтобы отстраниться от «золотого правила» морали или по крайней мере смягчить его действенность.
Чаще всего основанием для такого противопоставления бывают расовые или этнические различия. Дж. Д. Доуэр пишет о теории расовой иерархии, которая доминировала в то время в Японии. Согласно этой теории, в Азии существует три уровня существ:
«Первая – это раса господ, к которой принадлежат японцы; вторая – родственные расы, такие, как китайцы и корейцы, и третья – расы переселенцев, составленные из островных народов, таких, как жители Самоа. Все неяпонские расы рассматривались как низшие формы жизни, которые должны быть в подчинении у японцев»[322].
Такое мировосприятие открывает возможность жертвовать людьми, принадлежащими к «низшим» этническим группам.
Мы видели, что расовый вопрос играл существенную роль при выборе подопытных. В материалах процесса нет упоминаний о каком-либо использовании в качестве испытуемых японцев; однако большинство экспериментов в отряде 731 проводилось на китайцах, т. е. членах одной из родственных рас. Следовательно, в распределении людей на «мы» и «они» расовый критерий был не единственным.
Другим критерием был выбор испытуемых из числа врагов нации, актуальных или потенциальных. Так называемые «законы военного времени» очень часто используются в качестве оправдания для всякого рода жестокостей, включая ужасные эксперименты, проводившиеся в отряде 731. Дополнительный аргумент, как мы видели, предложил Исии, который считал, что военная медицина предназначена не только для лечения и предотвращения болезней у людей, но и для того, чтобы нападать на них.
Японские военные медики использовали все эти критерии для различения между «мы» и «они» (включая сюда и такие категории, как пленники и преступники). Что является действительно уникальным и может быть рассмотрено как серьезная инновация в области социально-психологических «технологий» – это создание понятия «марута» (бревно) для обозначения испытуемых.
Как мы видели, Кавасима свидетельствовал о том, что именование «бревна» применялось «в целях конспирации». Представляется, однако, что соображения конспирации были отнюдь не единственной причиной. С. Моримура вспоминает, что один из бывших сотрудников отряда 731 как-то сказал ему:
«Мы считали, что «бревна» не люди, что они даже ниже скотов. Среди работавших в отряде ученых и исследователей не было никого, кто хотя бы сколько-нибудь сочувствовал «бревнам». Все: и военнослужащие, и вольнонаемные отряда – считали, что истребление «бревен» – дело совершенно естественное»[323].
Таким образом, подчеркивалась «нечеловеческая» природа испытуемых – они воспринимались, как всего лишь неодушевленный материал для испытаний. Безусловно, такую категоризацию можно интерпретировать с точки зрения психологической защиты исследователей и служащих отряда. Х. Акияма, служивший в отряде 731, в своей книге вспоминает, что ему, как и его сослуживцам, потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть ко всему и стать равнодушным к чужим страданиям