[324]. Однако наряду с психоэмоциональной значимостью «марута-технология» имела и социальный смысл. Конечно, человеку, вообще говоря, было бы трудно всерьез воспринимать другого как бревно, но постоянное и жесткое подкрепление такой идентификации со стороны окружающих может привести к тому, что он действительно станет видеть реальность именно таким образом, то есть отождествлять некоторые категории людей с бревнами.
Известно, что в отряде 731 японцы пользовались такой довольно распространенной для подобного рода ситуаций практикой, как употребление чисел вместо имен пленных, используемых в качестве испытуемых. Такую практику можно назвать деперсонализацией – при этом человек перестает восприниматься как индивидуальная личность. Но марута-технология идет дальше: в этом случае мы можем говорить даже о дегуманизации, в результате которой пленные в некотором существенном смысле вообще перестают восприниматься как человеческие существа. Эта терминологическая инновация – именование пленных бревнами – яркий пример социального конструирования, за счет которого на свет появляются новые сущности, новые объекты. Хотя те, кого обозначают этим термином, и обладают некоторыми свойствами, присущими людям, они не воспринимаются как люди в подлинном смысле слова, скорее в них видят не-совсем-людей. Конечно, сам факт использования определенного слова для обозначения людей, принадлежащих к иной категории, чем «мы», вполне обычен. Можно напомнить, в частности, о том, что нацисты использовали применительно к евреям слово «паразиты». Но наш случай представляется исключительным в том отношении, что термин «марута» применялся именно в контексте биомедицинских исследований.
Моримура дает возможность более отчетливо увидеть этот процесс дегуманизации.
«В жандармерии, до отправки в отряд, каким бы жестоким допросам их ни подвергали, они [пленные] все же были людьми, у которых был язык и которые должны были говорить. Но с того времени, как эти люди попадали в отряд, они становились всего лишь подопытным материалом – «бревнами» – и никто из них уже не мог выбраться оттуда живым»[325].
Среди документов, представленных на Хабаровском процессе, были выдержки из руководства по проведению допросов военнопленных, в которых описывалось использование самых безжалостных пыток для получения достоверной информации[326]. Но в таких случаях допрашивающие все-таки должны были видеть в пленном, пусть даже враге, человека, обладающего знаниями, способного понимать вопросы и отвечать на них и т. д.
Эти специфически человеческие характеристики оказываются излишними, когда людей превращают в бревна для проведения экспериментов. Здесь уже не имеет значения, были ли они врагами Японии. Начиная с этого момента главным, если не единственным, значимым свойством испытуемых становится состояние их здоровья. Персонал отряда 731 прилагал значительные усилия для обеспечения тех, кто выживал при проведении эксперимента, наилучшим лечением и питанием. Но делалось это исключительно с целью восстановить их здоровье для проведения следующего эксперимента. Возникала, таким образом, парадоксальная ситуация: действия, которые в обычной повседневной жизни являются выражением подлинного гуманизма – обеспечение нуждающихся медицинской помощью и пищей – превращаются в свою противоположность, в проявление жестокости и подготовку к новым бесчеловечным экспериментам. Как писал Моримура, «нужны были здоровые “бревна”. От подопытных требовалось только здоровье. Больше ничто человеческое за ними не признавалось»[327]. Здоровье и питание относятся к числу самых фундаментальных человеческих потребностей; и тем не менее нет сомнений в том, что испытуемые едва ли ответили бы согласием, если бы их проинформировали и спросили, хотят ли они пройти курс лечения, но с перспективой последующих новых страданий. Ведь само такое «лечение» представляет собой еще один уровень антигуманности – удовлетворение фундаментальных потребностей с тем, чтобы затем вновь превратить людей в «бревна».
Эксперименты на человеке, о которых стало известно в ходе Хабаровского процесса, представляют собой показательный пример такой модели антропологии биомедицинского исследования, которая с теми или иными модификациями превалировала в течение долгого времени. Эта модель ограничивает рамки биомедицинского исследования изучением биологического организма. Естественным следствием такой установки является то, что этические соображения рассматриваются только как помеха на пути получения истинного (и предположительно очень полезного) знания. Исследования, проводившиеся японскими медиками и военными в отряде 731 и других подразделениях, представляют собой крайнее выражение подобного подхода.
Однако такая модель антропологии биомедицинского исследования не является единственно возможной. Развитие механизмов этического регулирования этих исследований знаменует собой появление новой модели, когда испытуемые воспринимаются не как всего лишь биологические организмы, а как личности, имеющие собственные ценности, интересы, желания и права. Верно, что этические соображения, которые ныне должны самым серьезным образом приниматься во внимание с самого начала проведения любого биомедицинского исследования, иногда затрудняют получение нового знания. Тем не менее такой подход открывает и новые возможности для исследований и, тем самым, для более глубокого и многомерного понимания человека.
17. Биоэтика в России: история и проблемы сегодняшнего дня[328]
Можно сказать, что в биоэтической проблематике львиная доля приходится на биомедицинские исследования и их этическую оценку. Поэтому мы посвящаем основную часть этой статьи биомедицинским исследования в России и историческому обзору их этического и правового регулирования. Мы начнем с описания некоторых направлений развития медицинской этики в России, которые за рубежом малоизвестны. Рассматривая этику медицинской профессии, мы отмечаем этические проблемы, возникающие из практики биомедицинских исследований. Затем мы обсудим начальные фазы возникновения биоэтики в нашей стране и предложим довольно краткое описание некоторых проблемных зон в сегодняшней российской биоэтике.
Стоит начать с самого начала прошлого века: в 1901 году в журнале «Мир божий» были впервые опубликованы «Записки врача» доктора и писателя Викентия Вересаева (1867–1945)[329]. Они тут же вызвали огромный интерес, который не стихал многие годы. Вскоре после первой публикации появились переводы на английский, французский, немецкий языки.
В этой книге Вересаев подверг жесткой критике этические нарушения в медицинской практике и медицинских исследованиях. В главе, посвященной медицинским экспериментам (в особенности в венерологии), он подробно рассмотрел случаи неэтичных экспериментов, обнаруженных результате внимательного изучения опубликованных в медицинских журнала статей. Систематический поиск статей был проведён врачом Вячеславом Манассеиным, редактором журнала «Врач». В течение многих лет книга Вересаева была в центре острых дискуссий как в российской, так и в западноевропейской литературе.
Вересаев проявил исключительную беспристрастность и искренность, а главное – редкое гражданское мужество, сообщив широкой читающей публике немало тщательно оберегаемых секретов медицинской профессии. Таким образом он подверг сомнению, помимо прочего, существующие представления о том, что публика должна и что – не должна знать о врачах. Вересаев исходил из того, что сохранение корпоративных секретов – не самоцель, особенно когда дело идет о таких ценностях, как здоровье, права и достоинство пациентов.
Значительная часть затронутого в книге Вересаева ничуть не потеряло значимости сегодня. Его «Записки» могут выступать отличным пособием для изучающих медицинскую этику. Автор проливает свет на многие острые и сложные проблемы, которые встают перед врачами. Позиция, которую он занимает на протяжении всей книги, очень важна и в значительной степени актуальна для нашего времени: он ни в коем случае не берет на себя роль всезнайки, имеющего готовые решения для всех моральных конфликтов интересов, с которыми врач постоянно сталкивается в своей работе. Напротив, он уважительно показывает, что во многих реальных жизненных ситуациях просто не существует варианта, который был бы морально безупречным: врач не способен избежать решений, которые могут не одобрить его коллеги и пациенты, и он должен нести полную ответственность за эти решения.
Одним из основных мотивов книги Вересаева является его решительный протест против того факта, что зачастую сильнее всего пренебрегают правами и достоинством бедного человека, занимающего самое низкое положение в обществе и наиболее беззащитного. Стоит напомнить, что этот мотив вообще в значительной степени свойственен гуманистическим традициям российской медицины.
Проблема медицинских экспериментов на пациентах или, как он выражается, «врачебных опытов на живых людях»[330] занимает заметное место среди обсуждаемых Вересаевым вопросов. Его аргументы и взгляды на этот вопрос особенно актуальны и важны сегодня в качестве базы для сравнения с современными практиками биомедицинских исследований, а также как фундамент для этических стандартов и требований, которые должны соблюдаться при проведении биомедицинского исследования.
Стоит отметить, что книга Вересаева была вновь открыта на Западе в 1972 году, когда американский медицинский эксперт Дж. Кац опубликовал большую сборник статей под названием «Эксперименты над людьми» – по сути, хрестоматию по этическому анализу практики экспериментирования над людьми во всех ее аспектах. Публикация обширных фрагментов из «Записок врача» Вересаева сопровождается особой сноской: «Цитаты из книги Вересаева были по возможности сверены с оригинальными источниками; во всех случаях подтвердилось, что они точны»