Мы можем полагать, таким образом, что в целом Дж. Хаксли имел в виду не столько радикальную переделку человека, о которой говорят многие из современных приверженцев трансгуманизма, сколько максимально полную реализацию тех потенций, которые уже заложены в его природе. Вместе с тем есть один существенный вопрос, в отношении которого его позиция представляется двойственной. С одной стороны, по словам Дж. Хаксли, «человек останется человеком». Но, с другой стороны, «новая форма существования» человека «будет столь же отличной от нашей, как наша отлична от пекинского человека».
Эта двойственность, впрочем, характеризует не столько позицию Дж. Хаксли, сколько саму обсуждаемую им проблему. Последняя же заключается в определении границы между человеческим существом и гипотетическим созданием, которое можно обозначить как «постчеловек», в выяснении того, можно ли и если да, то до какой степени считать постчеловека человеком.
Проблема эта имеет вполне очевидную ценностную составляющую, которая обнаруживается тогда, когда мы задаемся вопросом: а является ли создание постчеловека благом? Или, говоря несколько иначе, как следует относиться к концепции трансгуманизма в целом? Действительно, в ценностном отношении он может трактоваться либо как продолжение и развитие традиций гуманизма (коль скоро человек остается человеком), либо, напротив, как преодоление ценностей гуманизма, отказ от гуманистических традиций (если учитывать предполагаемые глубокие отличия новой формы человека от нашей). Соображения по поводу трансгуманизма, высказанные Дж. Хаксли, оставляют открытыми обе возможности.
Надо сказать, что это столкновение двух противостоящих ценностных установок особенно актуально для современных дискуссий по поводу трансгуманизма. Ведь сегодня, в отличие от 50-х годов прошлого столетия, когда последний был, по большому счету, всего лишь дерзкой мечтой, мы имеем немало конкретных трансгуманистических проектов, в том числе и разработанных весьма детально. Это и иммортализм, то есть обеспечение бессмертия индивидуального человеческого существа, и создание нейропротезов, и разработка ноотропов, т. е. средств, активирующих память и улучшающих когнитивные способности, и создание экзокортекса, т. е. по сути дела размещаемого вне организма усилителя мозга, и – как венец всех усилий в этой области – создание постчеловека[420]. Американский философ Ф. Фукуяма обсуждает четыре класса технологий, которые могут быть использованы для создания постчеловека. Это, во-первых, технологии манипулирования с мозгом человека с целью изменить его поведение; во-вторых, нейрофармакологические воздействия, то есть применение лекарственных препаратов, позволяющих модифицировать эмоции и поведение человека; в-третьих, разнообразные технологии, направленные на существенное продление жизни человека; в-четвертых, технологии генной инженерии, с помощью которых может осуществляться самая радикальная переделка человека[421].
Важно зафиксировать и еще одну отличительную черту современных дискуссий вокруг трансгуманизма. Во времена Дж. Хаксли трудно было бы помыслить, что публикация статьи даже такого авторитетного ученого с обоснованием идей трансгуманизма может привести к финансовой поддержке исследований в этой области. Между тем в наши дни не то что победа, которую одержали бы сторонники трансгуманизма в дискуссиях со своими оппонентами, но даже само по себе оживленное обсуждение этой темы выступает в качестве важного фактора, обеспечивающего как социальную, так и финансовую привлекательность выдвигаемых в этой области проектов.
Дело в том, что сегодняшняя наука в значительной своей части выступает как технонаука – своеобразный контур, в котором тесно взаимосвязаны научные исследования и технологические разработки, финансирующий их бизнес (предпринимательский капитал), а также массовый потребитель. Именно на него ориентирована преобладающая доля производимых в ходе этих исследований и разработок технологических продуктов[422].
Важнейшим элементом этого контура являются средства массовой информации, которые не только доносят до потребителя (привлекают его внимание) сведения о новейших технологических продуктах и активно возбуждают его интерес к ним, то есть заранее формируют спрос на то, чем еще только собираются заняться в лаборатории. Наряду с этим СМИ выявляют, а в то же время и формируют ожидания массового потребителя и доводят эту информацию до сведения как бизнеса, так и исследователей и разработчиков. А затем она становится одной из важных детерминант в определении тематики будущих исследований и разработок.
Формирование технонауки, помимо всего прочего, меняет мотивы и установки бизнесмена, финансирующего лабораторию. Современный предприниматель не может пассивно ждать разработчика, который станет убеждать его в коммерческой привлекательности подготовленного проекта научно-технологического новшества. Напротив, сегодня предпринимателю приходится искать разработчика, способного предложить и реализовать перспективные идеи. Впрочем, в роли того и другого зачастую выступает одно и то же лицо, когда специально для реализации проекта создается венчурное предприятие.
Таким образом, информация об ожиданиях массового потребителя, поступающая в технонаучный контур, оказывается той субстанцией, без которой невозможно обеспечить согласованную работу всего контура. Принимая в расчет эти ожидания, СМИ продуцируют «образы будущего, создаваемые в связи с новейшими технологиями. Эти образы являются не “просто назойливой рекламой”, а играют фундаментальную роль в порождении технонаучных проектов. Их можно рассматривать как форму повествований, которые описывают воображаемое будущее, обычно выстраиваемое с точки зрения социально желаемых исходов, таких как более эффективная обработка информации, лечение серьезного заболевания и т. п., и “средств попасть туда” путем разработки новых или улучшенных технологических решений»[423].
Как отмечают далее авторы, в экономике знаний, наиболее ярким примером которой является биотехнологическая промышленность, местом осуществления инноваций становятся коммерчески ориентированные структуры, такие, как стартапы. Они «основываются на открытиях, полученных в фундаментальных исследованиях, зачастую финансируемых из бюджета, затем они привлекают капитал в форме спекулятивных инвестиций, позволяющий преобразовать эти открытия в коммерческие продукты и услуги. При этом рыночная стоимость… биотехнологических фирм перестает отражать их прибыльность в прошлом, а определяется ожидаемыми в будущем прибылями, которые оцениваются аналитиками рынка. В результате этой усиливающейся ориентации на будущее возрастает как интенсивность конкуренции между текущими технонаучными ожиданиями, так и объем их распространения, что позволяет говорить о наступлении качественно новой эры в сегодняшней экономической среде»[424].
Как отмечает Р. Таттон, «исследования науки и технологий, посвященные современному взаимодействию науки и бизнеса, все в большей мере рассматривают динамику надежд, предвосхищений, видений, обещаний и ожиданий как центральный пункт для понимания политической экономии. В то же время в социологии ожиданий утверждается, что ожидания и иные подобные “творения будущего времени” являются перформативными, иначе говоря, сами ожидания имеют экономическую и эпистемическую ценность, а спекулятивные заявки играют фундаментальную роль в динамических процессах, порождающих новые социотехнические сети»[425].
Безусловно, эти соображения о новой роли ожиданий в определении перспективных направлений исследований и разработок относятся и к трансгуманистической проблематике. Есть определенные основания говорить о том, что современный трансгуманизм – это продукт, который в значительной степени порождается человеческими ожиданиями. Следовательно, его можно (и даже нужно!) оценивать не только с точки зрения того, насколько обоснованы и реалистичны ожидания, направленные на создание постчеловека, но и с точки зрения эффективности этих ожиданий как стимула для поддержания исследовательских проектов транс-гуманистической направленности.
В Манифесте Российского трансгуманистического движения трансгуманизм характеризуется как «новое гуманистическое мировоззрение, которое утверждает не только ценность отдельной человеческой жизни, но и возможность и желательность – (выделено мной. – Б.Ю.) с помощью науки и современных технологий – безграничного развития личности, выхода за считающиеся сейчас “естественными” пределы человеческих возможностей»[426]. В этом определении, как мы видим, трансгуманизм понимается как гуманистическое мировоззрение. Здесь, впрочем, обнаруживается существенная нестыковка. Дело в том, что латинский префикс «транс-» имеет значение «за-, пере-, через, по ту сторону», то есть в данном случае говорит о преодолении гуманизма, но никак не о гуманистическом мировоззрении.
В этом отношении другие определения трансгуманизма представляются более откровенными и вместе с тем более точными. Вот некоторые примеры[427].
Один из лидеров трансгуманизма Макс Мор определяет его как «такого рода философии жизни, которые стремятся к продлению и ускорению эволюции разумной жизни за пределы ее нынешней человеческой формы и человеческих ограничений с помощью науки и технологий, направляемых такими принципами и ценностями, которые содействуют жизни». Здесь, как мы видим, в качестве верховной ценности понимается не человек, что характерно для гуманизма, а разумная жизнь.