овский, сам, кстати, выдающийся кардиохирург, по моральным основаниям не мог принять критерий смерти мозга. Он рассуждал примерно так: «Как это – у человека, пусть искусственными средствами, но поддерживается дыхание и кровообращение, а мы будем считать его мертвым?» В результате в Советском Союзе первая успешная операция по пересадке сердца была проведена лишь в 1987 г. академиком В.И. Шумаковым. Сам же критерий смерти мозга был в полной мере узаконен уже в современной России (Закон РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека», 1992 г.).
В этом отношении наша страна отнюдь не уникальна. Так, в Японии тоже были немалые сложности с юридическим, а точнее сказать – с моральным одобрением этого критерия. А есть люди, которые до сих пор не хотят его принимать.
Но давайте теперь попробуем задаться вопросом: а что и кто может обязать такого неверующего принять критерий смерти мозга?
Да, ученые, биологи и медики, утверждают, что человеческое существо, оказавшееся в таком состоянии, является мертвым. Но вот один из таких несогласных – будем называть его Фомой неверующим, – рядовой человек, видит, что, его близкий, который лежит на больничной койке, дышит (пусть с помощью искусственного устройства), у него пульсирует кровь и т. п. И когда врачи говорят, что его родственник мертв, Фома с ними не соглашается, предпочитая верить не чужим словам, а своим глазам.
Пойдем дальше: к делу подключились юристы, за ними – законодатели. Принят соответствующий акт, узаконивающий этот критерий. Отныне за ним стоит авторитет не только ученых, но и государства. Значит ли это, что теперь наш Фома обязан с ним согласиться, так сказать, внутренне, по своим убеждениям? Не уверен в этом.
И действительно, есть люди, которые не хотят принимать этот критерий. Их, конечно, можно счесть отсталыми, темными, но вопрос остается: а можно ли заставить их согласиться с критерием смерти мозга, заставить считать мертвым человеческое существо, у которого поддерживается дыхание и кровообращение?
Здесь напрашивается сравнение нашего Фомы с невеждой, отказывающимся признавать, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Мы, конечно, можем посмеяться над таким человеком, но будет ли иметь смысл принятие закона, заставляющего признавать гелиоцентрическую систему? Не окажется ли еще более смешным сам такой закон? В самом деле, до тех пор, пока представления и верования Фомы не причиняют ущерба кому-нибудь другому, они остаются его частным делом.
Возвращаясь к нашему критерию, можно заметить, что в некоторых странах закон не настаивает на его всеобщности. В том случае, если кто-то отказывается признавать критерий смерти мозга, его позиция получает признание, а смерть его близкого будет определяться в соответствии с традиционными критериями.
Как мы видим, все начинается с того, что создаются биомедицинские технологии, позволяющие бороться за продление человеческой жизни, чтобы отодвинуть какие-то состояния, которые раньше были терминальными, чтобы человеческая жизнь могла продолжаться дальше. Едва ли кто-то будет спорить, что цель, которая при этом преследуется, – самая благая. А затем, когда эти технологии уже начинают применяться, обнаруживаются и какие-то новые возможности, которые вначале не были видны. И в результате открываются такие пути развития, такие траектории, которые порождают не только новые возможности, но и новые морально-этические проблемы.
Перейдем теперь к другой пограничной зоне, которая предшествует рождению нового индивидуального человеческого существа. Грубо говоря, этот интервал можно ограничить моментом слияния сперматозоида и яйцеклетки, с одной стороны, и моментом выхода ребенка на свет из материнской утробы – с другой. Здесь тоже в последние десятилетия основательно поработали биомедицинские технологии. Весь этот период, как известно, длится 38 недель, которые, впрочем, неравнозначны в отношении эффективности микровоздействий на развивающийся организм: чем ближе к начальной стадии, тем более результативны эти воздействия. Вместе с тем в ценностно-этическом отношении дело обстоит так: чем ближе к окончанию внутриутробного развития, темпорально менее допустимыми считаются внешние технологические воздействия на организм.
Следует отметить немаловажное обстоятельство. Подобно тому, как в зоне окончания человеческой жизни некоторые технологически важные воздействия приходятся на время, когда смерть уже зафиксирована, так и в зоне начала жизни многие значимые воздействия на мужские и женские половые клетки производятся еще до момента их соединения.
Нобелевскую премию по медицине за 2010 г. получил британский физиолог Роберт Эдвардс, который явился одним из отцов-основателей вспомогательных репродуктивных технологий, в частности, направления, которое принято называть экстракорпоральным оплодотворением. И эта зона тоже оказалась предметом самого пристального интереса, как научного, так и общественного, породившего массированный поток научных исследований.
Исследования в области искусственной репродукции привели к возникновению множества новых технологий. И естественно, с развитием таких технологий стали возникать и новые проблемы: а является уже человеческим существом то, с чем ученые манипулируют в пробирке, или еще не является?
О проблеме эмбриональных стволовых клеток в наши дни говорят особенно много. Чтобы их получить, надо, скажем так, употребить на это зарождающуюся человеческую жизнь. Или еще одна проблема: можно ли (с этической, а не с технической точки зрения, – техническая возможность этого очевидна) создавать человеческие эмбрионы для исследовательских целей? Статья 18, ч. 2 упомянутой Конвенция о правах человека и биомедицине (часто ее именуют просто Конвенцией о биоэтике) гласит: «Запрещается создание эмбрионов человека в исследовательских целях». Но, скажем, Великобритания не присоединяется к этой Конвенции, потому что там считают, что манипуляции с эмбрионами в определенных пределах допустимы. Конечно, проведение этих манипуляций регулируется, и не «все дозволено». Нет, однако, и жесткого запрета.
В Великобритании действует специальная структура – Управление, регулирующее вопросы оплодотворения и эмбриологии человека (Human Fertilisation and Embryology Authority – HFEA). Оно занимается лицензированием и мониторингом клиник искусственного оплодотворения и всех проводимых в стране исследований на человеческих эмбрионах, а также обеспечивает информирование общества по этой проблематике.
Запрета на создание эмбрионов в исследовательских целях нет и в нашем законодательстве, и это – одно из оснований, по которым Правовой департамент Министерства здравоохранения и социального развития РФ выступает против присоединения России к Конвенции о биоэтике. Правда, нет у нас и органа, аналогичного HFEA, так что, с юридической точки зрения, дозволены если не все, то очень многие манипуляции с зародышевым материалом независимо от того, как они оцениваются в этическом плане.
Появление технологий, позволяющих подобные манипуляции, первоначально обосновывалось целью медицинской помощи супружеским парам, которые по тем или иным причинам бесплодны. Иными словами, речь шла о терапевтическом использовании этих технологий. Между тем их развитие открывало новые возможности, в том числе и не терапевтические.
Рассмотрим в качестве примера преимплантационную диагностику. Сама ее возможность возникла тогда, когда была разработана технология оплодотворения в пробирке. Если оплодотворение происходит в пробирке, начинает развиваться сразу несколько протоэмбрионов, которые потом могут быть имплантированы женщине для того, чтобы у нее развивалась беременность. Преимплантационная диагностика первоначально разрабатывалась для того, чтобы отбирать из числа этих протоэмбрионов таких, у которых нет дефектов.
А дальше технология начинает развиваться по своей логике: выясняется, что можно не просто отбирать протоэмбрионы без дефектов, а выбирать того, который в процессе своего развития превратится в ребенка с какими-то определенными характеристиками, привлекательными для его родителей. Получается, что к этой вспомогательной репродуктивной технологии (оплодотворения в пробирке) можно прибегать не потому, что у женщины или у мужчины какие-то дефекты репродуктивных органов, а потому, что появляется возможность селекции. Иными словами, становится практически осуществимой реализация – пока на уровне отдельной семьи – евгенических проектов улучшения потомства. И тогда оказывается, что люди могут идти на оплодотворение в пробирке не ради терапевтических целей, а чтобы получить возможность такого выбора.
Начинает обсуждаться следующий сюжет: допустим, эти технологии получили широкое распространение и можно производить преимплантационный отбор протоэмбрионов по генам, которые обеспечат высокий уровень интеллекта. В этом контексте можно помыслить сценарий из сравнительно недалекого будущего: с тех пор, как технологии такого отбора стали общепринятыми, проходит 20 лет, и вот ребенок, уже юноша, который был рожден, так сказать, обычным путем, без оплодотворения в пробирке, обращается к родителям: «Что же вы в свое время не позаботились обо мне как следует? Все вокруг меня такие интеллектуально одаренные, такие развитые, а я один серый и ограниченный, потому что вы либо пожалели денег на оплодотворение в пробирке и диагностику, либо вообще об этом не задумывались». Возникает, таким образом, ситуация, когда технология оплодотворения в пробирке становится преобладающей, но уже не по медицинским, а совсем по иным основаниям.
Рассмотренный пример на сегодня является все-таки гипотетическим, да и сами технологии оплодотворения в пробирке и преимплантационной диагностики пока что не очень-то надежны. Есть, однако, примеры и вполне реальные, относящиеся, правда, не к преимплантационной, а к пренатальной диагностике (проводится уже на стадии внутриутробного развития плода). Эта технология применяется для обнаружения генетических дефектов развивающегося эмбриона, и ее возможности быстро расширяются, поскольку она позволяет выявить все больше генетических аномалий.