В шестой главе – «Поле политической битвы» – авторы книги подводят итог рассмотрения трех мегатрендов в предыдущих главах и отмечают, что их объединение приводит к развертывающейся на наших глазах интимно-технологической революции. Как мы реагируем на нее? Иногда встречаем ее результаты с колебаниями, но чаще пылко принимаем технологии, которые участвуют в формировании нашего тела, нашего мозга и социального окружения. Воспринимая машины все более серьезно, мы все больше ощущаем самих себя как изготавливаемых и впускаем технологии в наше интимное окружение. Мы становимся киборгами, человеко-машинными смесями.
Мы сами оказываемся передовым рубежом науки и главным сырьем информационного общества. Неспроста исследователи Массачусетского технологического института придумали термин «глубинная обработка реальности» (reality mining), а основатель Фейсбука М. Цукерберг в фильме «Социальные сети» обозначил свои амбиции как «раскопки всего социального опыта, который накоплен в колледже, и перевод его в онлайновое состояние». Глубинная обработка с помощью социальных сетей, начатая американскими студентами в 2004 г., ныне охватывает более миллиарда человек во всем мире. Таким образом, наши тела, наш мозг и социальная среда теперь не могут избежать законов науки и рынка.
Подобно тому, как промышленные технологии кардинально изменили нашу естественную среду обитания, интимные технологии радикально изменят саму нашу человеческую природу. Поэтому вопрос о том, что значит быть человеком, становится одной из центральных моральных и политических проблем этого столетия[489]. Жизненно важно уже сейчас начать коллективно рассуждать о том, какого будущего мы хотим и какие элементы мы не хотим потерять.
Главная политическая и моральная проблема – до какой степени люди должны быть свободны в своей самореализации и технологическом улучшении. Эта проблема включает и вопрос обоснования: в какой мере люди будут иметь равный доступ к таким ресурсам?
Надо задуматься, хотим ли мы передать тяжелую задачу социальной и эмоциональной заботы технологиям? Если сделать это в больших масштабах, мы утратим часть нашей человечности. Точно так же, как интимные отношения с другими формируют нас, забота о других помогает нам расти. Действительно ли мы ждем, когда робот или машина станут «значимым другим», нашим другом или партнером? Это навсегда гарантирует нас от семейных ссор, однако будет ли нас устраивать такая жизнь?
26. Медицина и конструирование человека[490]
Все мы привыкли к тому, что медицина занимается восстановлением и поддержанием здоровья человека. Иными словами, в общем и целом усилия служителей медицины направлены на то, чтобы вернуть человека в некоторое естественное, то есть в нарушенное тем или иным недугом состояние нормы[491]. С этой целью медики разрабатывают и применяют определенные средства и методы – то, что можно назвать медицинскими технологиями. Применение этих технологий является всеобщей деятельностью – всеобщей в том смысле, что каждый человек в течение своей жизни так или иначе оказывается в роли их пользователя.
Примерно та же степень всеобщности характерна и для средств и методов, то есть технологий, используемых в практиках образования и воспитания. Отличает же эти практики от практик медицины то, что они изначально ориентированы на изменение – формирование, развитие и т. п. индивида.
Разумеется, и в этих сферах деятельности существуют определенные нормы, в частности нормы, которым должен соответствовать образованный, воспитанный человек. Но в отличие от тех норм, по которым мы оцениваем здоровье индивида, для достижения этих норм мы должны не восстанавливать нечто уже бывшее, а так или иначе трансформировать, изменять, переделывать того, кого мы воспитываем и образовываем. Говоря более резко, в первом случае речь идет о воссоздании, здесь же – о создании заново.
Стало быть, по отношению к индивиду медицинские практики есть практики прежде всего реконструктивные (в широком смысле слова – терапевтические), тогда как образовательно-воспитательные – это практики конструирования. Вместе с тем, если подходить с точки зрения социума, то и те, и другие практики выступают как практики воспроизводства того, что сегодня принято называть человеческим капиталом или человеческим потенциалом[492]. Действительно, с этой точки зрения вся образовательно-воспитательная деятельность, вся работа социализации значима не в том смысле, что в каждом конкретном случае конструируется уникальный человеческий индивид, а лишь постольку, поскольку она обеспечивает упорядоченную смену поколений таких индивидов, которые – безотносительно к их уникальности – призваны выполнять те или иные социально значимые функции.
Но далее, резкость нашего противопоставления этих двух видов практик может быть смягчена и в другом ракурсе. Дело в том, что в современном обществе круг применения медицинских технологий быстро расширяется. И эта тенденция проявляется двояко.
Во-первых, сегодня очень много говорят о феномене медикализации. Суть его – в том, что те или иные характеристики, состояния, свойства человеческого организма и (или) поведения, которые прежде никак не связывались с оценкой здоровья человека и не предполагали медицинского вмешательства, начинают восприниматься и описываться в медицинских терминах.
Вот характерный пример. В последние десятилетия объектом пристального внимания медиков стал синдром, получивший название «дефицит внимания – гиперактивность». Его признаки обнаруживаются чрезвычайно часто у мальчиков школьного возраста, которым бывает трудно тихо сидеть на занятиях в классе, которые часто отвлекаются и отвлекают окружающих, не могут сосредоточиться и т. п. С 1980 г. этот синдром фигурирует в официальном перечне психических расстройств, составляемом Американской психиатрической ассоциацией. Между тем, несмотря на многолетние исследования, причины его не установлены, и диагностируется он только по весьма субъективно определяемым симптомам, таким как затрудненная концентрация и гиперактивность моторных функций. По некоторым оценкам, ту или иную форму этого расстройства можно обнаружить у 15 млн жителей США – а это значит, что страна переживает эпидемию ошеломляющих размеров[493].
Таким образом, те особенности характера и поведения, которые прежде было принято корректировать педагогическими средствами, теперь попадают в область медицинских вмешательств. В результате случается так, что и сами страдающие этим расстройством, и их близкие впадают в отчаяние, полагая, что неспособность концентрироваться обусловлена не всего лишь слабостью характера или отсутствием воли, а более глубокими, органическими причинами. Вместе с тем сама квалификация таких поведенческих особенностей как медицинского диагноза дает им основания снимать с себя ответственность за собственные действия.
Другим примером медикализации может служить все более широкое использование методов пренатальной (предродовой) диагностики, которая нередко применяется для выявления и селективного аборта будущих детей, те или иные свойства которых (сегодня это чаще всего пол) не удовлетворяют родителей.
Во-вторых, сферой если не практических действий, то, по крайней мере, весьма острых дискуссий становятся разработка и применение медицинских технологий не в традиционных – реконструктивных целях, а для реализации замыслов, направленных на конструирование человека. Иными словами, в этом случае имеется в виду не воссоздание (существующей) нарушенной нормы, а осуществление новаторского проекта. Когда мы ориентируемся на норму, мы стремимся воспроизвести нечто уже сущее или бывшее; выстраивая проект и действуя в соответствии с ним, мы стремимся привнести в мир что-то принципиально новое.
В данной статье мы будем обсуждать возможность представить медицину в нетрадиционном качестве – в качестве сферы деятельности, руководствующейся не столько нормой, сколько проектом. Особо отметим, что понятия и нормы, и проекта в этом случае относятся к человеческому индивиду, что задает специфический ценностный контекст обсуждения интересующей нас проблемы.
Вообще говоря, до недавнего времени идеи конструирования человека обсуждались главным образом создателями разного рода утопических замыслов. Поэтому и мы попробуем теперь обратиться к миру утопии. В нем, как и везде, сегодня происходят кардинальные перемены. Время социальных утопий, видимо, уходит в прошлое. Одной из главных причин этого, на наш взгляд, является то, что утратил актуальность сам замысел построения идеального социального порядка. Он представляется ныне не только недостижимым, но и, что более важно, не особенно привлекательным. Ключевую роль в его развенчании сыграли антиутопии ХХ в. – как художественные вымыслы (или прозрения) Евг. Замятина, А. Платонова, Дж. Оруэлла, О. Хаксли и других авторов, так и те, не менее жуткие, которыми обернулась практическая реализация некоторых утопических проектов. Поэтому наши искушенные современники бывают не очень-то склонны уповать на социальный порядок – к нему, как правило, предъявляются минимальные требования: только бы не мешал жить.
Сам же импульс, питающий утопическое мышление, отнюдь не иссяк. Теперь оно прорастает на иной почве – место социальных утопий занимают утопии индивидуальные. Разумеется, мы здесь имеем в виду не проекты создания идеального человека – таковые всегда были главной составной частью социальных утопий. Объектом же индивидуальных утопий является будущее не общества, а самого «утопающего», его детей, вообще близких, вплоть даже до генетических копий, получать которые можно будет путем клонирования. В пространственном отношении такая утопия ограничивается непосредственным окружением, оказывается локальной. Вожделения же направляются на такие объекты, как крепкое здоровье, способность добиваться высших достижений в тех или иных областях деятельности, комфортная, счастливая, активная, долгая (в пределе, и сегодня уже отнюдь не только абстрактно мыслимом, – бесконечная) жизнь. Такого рода проекты, ориентирующиеся на достижения (чаще чаемые, чем реальные) генетики, именуют «приватной», «семейной», «домашней» евгеникой.