Вместе с тем, в каждом отдельном случае связь между данными конкретными составляющими не является необходимой: одна и та же составляющая (1), например, может сочетаться в объяснении с разными составляющими (2) и (3). Именно это обстоятельство, между прочим, и позволяет различать три составляющие объяснения-понимания, выделять их и анализировать относительно независимо друг от друга. Тем не менее, в каждом случае в объяснении должны присутствовать все три составляющие, которые могут быть выявлены путем соответствующего анализа. Отметим также и то, что сочетаемость различных составляющих в содержательном отношении отнюдь не произвольна: например, каждому типу составляющей (1) соответствует ограниченный спектр составляющих (2) и (3). В то же время, и каждому типу составляющих (2) или (3) также соответствует определенный и ограниченный спектр возможных типов составляющей (1).
Рассмотрим теперь различия между операциональной (2) и образной (3) составляющими. Составляющая (2) восходит к тем или иным структурам деятельности, уже осуществленным в практике и осмысленным. Это может быть деятельность как в сфере науки, так и в других сферах. Известен тезис, согласно которому мышление может понять лишь то, что сконструировано им же самим. Этому тезису можно дать несколько иную интерпретацию: пониманию индивида доступно лишь то, что осуществлено в его деятельности – не только в познавательной, но и в практической. Таким образом, существующие в обществе структуры деятельности и отдельные элементы этих структур (разумеется, в тех формах и в той мере, в какой они осмыслены, отрефлектированы) образуют поле возможных и доступных в данном историческом контексте моделей действия, применимых для построения операциональной составляющей. Благодаря этой составляющей познавательная деятельность становится связанной, соотнесенной с совокупной деятельностью общества в целом; вместе с тем, операциональная составляющая обеспечивает и эмпирическую отнесенность, эмпирическую проверяемость (конечно, только в принципе) соответствующей теоретической конструкции.
Если составляющую (2) можно назвать моделью действия, то составляющую (3) – моделью воображения. На ее основе объясняемое и понимаемое содержание знания оформляется и фиксируется в виде целостного, т. е. единого и отграниченного, образа изучаемой ситуации. Этот образ, или аналогия, метафора, символ и т. п., заимствуются из имеющегося арсенала культуры. Следовательно, культура на каждом этапе своего развития задает поле возможных моделей воображения. Итак, при построении научного объяснения ученый опирается на некоторую, хотя и широкую, но отнюдь не безграничную совокупность (поле) образов и представлений, заимствуемых из социокультурного контекста. Именно это и позволяет говорить об упорядоченности, структурированности социокультурных факторов, влияющих на развитие научного знания.
Таким образом, условием понимания, притом условием, которое полагается и в процессе построения объяснения, служит принадлежность А и В к некоторой общей социокультурной ситуации, наличие у них общих представлений, мыслительных стереотипов и т. п. Если же мы пытаемся понять научный текст, созданный в другой социокультурной ситуации, то мы можем достичь полного понимания лишь в той мере, в какой нам удастся воспроизвести эти элементы в нашей ситуации. Естественно, мы можем подставить на их место элементы, заимствованные из нашей социокультурной ситуации, тем самым соединив прежнюю составляющую (1) с новыми составляющими (2) и (3), но мы получим тем самым уже новое в каких-то отношениях знание, не содержащееся в исходном тексте. Понимание научного текста, созданного в иной социокультурной ситуации, следовательно, всегда сопряжено либо с его реконструкцией, либо с переинтерпретацией, причем последняя может актуализировать ранее не выявленные возможности текста.
Рассматриваемая схема позволяет различить две социокультурные характеристики научного знания. О первой из них – об определенности знания, задаваемой социокультурным контекстом, – мы уже говорили. Речь в данном случае идет о том, что деятельность по построению научного объяснения – а таковой в известном смысле является вся теоретическая деятельность – есть вместе с тем и диалог, коммуникация, хотя и свернутая, своего рода «приглашение к деятельности» со стороны А. В самом акте презентации знания, следовательно, уже задан момент деятельности не только создающего это знание, но и того, кто это знание воспринимает, усваивает и анализирует в плане содержания.
Вместе с тем, и в процессе выработки нового теоретического знания положена также презентация этого знания, которое по своей природе должно обладать возможностью быть переданным и воспринятым в процессах человеческой коммуникации. Поэтому и объяснение по своей интенции есть не только работа с непосредственным содержанием, но одновременно и построение структуры понимания. Более того, в реальности эти моменты неотделимы один от другого, поскольку научное исследование не может быть направлено на получение некоммуницируемого результата. Если же, далее, познавательная деятельность обязательно включает коммуникативный аспект, то это значит, что в определенных отношениях социологическое есть нечто внутреннее по отношению к ней, хотя в методологических абстракциях оно и представлено лишь в снятом виде.
Составляющие объяснения-понимания могут быть выявлены путем специально ориентированного на это анализа, особой интерпретации научных текстов. Такой анализ позволяет эксплицировать те элементы знания, которые обеспечивают его коммуникацию и в конечном счете необходимы для того, чтобы развиваемая автором концепция могла быть понята. Читая текст под этим углом зрения, мы прежде всего будем обнаруживать стилевые особенности, характерные для языка автора: он может писать более или менее образно, чаще или реже прибегать к аналогиям, метафорам, сравнениям и т. п. Однако наличие этих моментов существенно для объяснения-понимания, и они, как можно предположить, будут особенно заметны, когда объясняется принципиально новое научное содержание, когда, если воспользоваться терминологией Т. Куна, задается новая парадигма. И напротив, если объяснение строится всецело в пределах принятой научным сообществом парадигмы, эти моменты могут не выражаться в явном виде.
Таково одно из возможных направлений сравнительного анализа структуры объяснения-понимания – сопоставление текстов, задающих парадигму, и текстов, опирающихся на существующие парадигмы.
Другое направление – это сравнение работ, выполненных в рамках одной дисциплины, но разделенных между собой более или менее значительным временным интервалом. Исходя из общих соображений, можно было бы предположить, что в силу углубляющейся специализации научной деятельности в более современных текстах в целом будет менее явно выражено то, что относится к операциональной и образной составляющим.
Еще одно направление – сравнение текстов, написанных в различных национально-культурных традициях. Интересные исследования такого рода проводил Г.Д. Гачев[507].
Проверка всех этих предположений, впрочем, требует анализа обширного конкретно-научного материала. Здесь мы попытаемся дать лишь общее представление о характере этой работы.
Для того чтобы охарактеризовать предлагаемый подход, попытаемся сопоставить две биологические концепции – учение Ч. Дарвина о происхождении видов путем естественного отбора и разработанную Л.С. Бергом концепцию номогенеза, т. е. эволюции на основе закономерностей.
Оговорим, что в нашу задачу здесь не входит оценка тех или иных сторон обеих концепций с позиций современной биологии или методологии. Речь будет идти лишь о том, что связано со структурой объяснения-понимания.
Авторы обеих рассматриваемых концепций вполне отчетливо представляли себе, что излагаемая каждым из них существенно новая система взглядов неизбежно будет встречена с большим или меньшим сопротивлением. В этой ситуации их задачей было обоснование того, что предлагаемая концепция является по крайней мере приемлемой с точки зрения действующих идеалов и критериев научности, не противоречит последним. Вместе с тем, как Дарвину, так и Бергу приходится уделять специальное внимание не только подробному изложению и рассмотрению большого количества подтверждающих эмпирических свидетельств, но и преодолению некоторых из сложившихся стереотипов биологического мышления.
Так, Дарвин в своем «Происхождении видов» постоянно противопоставляет предлагаемые им объяснения явлений наследственной изменчивости принятым в то время объяснениям через отдельные творческие акты. «Обширные ряды фактов, – пишет он, – необъяснимых с иной точки зрения, объясняются теорией изменения посредством естественного отбора»[508].
Дарвин признает, что некоторые из предлагаемых им объяснений не вполне убедительны, но всякий раз подчеркивает, что они более приемлемы, чем объяснения через внезапные скачки, или, что по тем временам было фактически синонимом, через творческие акты.
Дарвин предвидел, что со временем его взгляды «на происхождение видов сделаются общепринятыми»[509]. Однако он вполне осознавал, что мышлению его современников будет трудно освоиться с этой теорией. Он писал, например, что «затруднение, возникающее при мысли о происхождении сложно построенного и совершенного глаза путем естественного отбора», является непреодолимым для нашего воображения[510]. Поэтому «необходимо, чтобы наш разум руководил воображением, впрочем, – добавляет Дарвин, – я сам слишком живо испытывал это затруднение, чтобы удивляться тому, что и другие могут колебаться при мысли о применении принципа естественного отбора в таких широких размерах»