Здесь, возможно, точнее было бы говорить не о том, что разум должен взять верх над воображением, а о том, что воображение должно перестроиться для того, чтобы освоиться с новой теорией.
Остро ощущая необходимость перестроить, заставить в полную силу работать воображение читателя, т. е. убедить его, Дарвин в своей книге очень широко использует метафоры и аналогии. В его рассуждениях, следовательно, на операционную и образную составляющие структуры объяснения-понимания ложится значительная нагрузка. Это делает «Происхождение видов» особенно показательным и ярким объектом для проводимого нами анализа.
Примерно то же самое можно сказать и о концепции Берга, направленной против учения Дарвина, ставшего к тому времени господствующей парадигмой биологического мышления. В предисловии к своему «Номогенезу» Берг пишет: «К излагаемым в этой книге выводам я пришел совершенно самостоятельно, в результате своих работ по систематике и географическому распространению рыб»[512].
За этими словами нетрудно увидеть, помимо обычного указания на эмпирико-индуктивное происхождение его концепции, также и намек на ту свежесть восприятия, то есть свободу от предвзятых взглядов, навязываемых некритическим принятием теории Дарвина, которая необходима как для построения, так и для понимания концепции номогенеза. Интересно в этом плане и то место предисловия, где Берг задается вопросом, окажет ли его книга влияние на умы современников. Он надеется, что критика теории естественного отбора будет встречена достаточно спокойно; если же это будет не так, то не потому, что защищаемая в книге «идея неверна, и не потому, что почва для восприятия этой идеи не подготовлена, а исключительно потому, что я не как следует выполнил свою задачу»[513] (Курсив мой – Б.Ю.). Отмечая, что почва для восприятия идеи номогенеза подготовлена, Берг, таким образом, видит свою задачу прежде всего в убедительном изложении этой идеи, в том, чтобы обеспечить ее понимание со стороны читателей.
Если Дарвину приходится тратить много сил в борьбе с объяснениями через творческие акты, то для Берга такой проблемы не существует. В этом, между прочим, можно видеть не только изменение стандартов биологического мышления, но и одно из проявлений того глубокого воздействия, которое учение Дарвина оказало на социокультурный контекст развития биологии и естествознания в целом.
Перейдем теперь к вопросу о том, как выражены в рассматриваемых концепциях составляющие структуры объяснения-понимания. В логической структуре эволюционной теории Дарвина (что соответствует составляющей (1) в нашей схеме) ключевую роль играют понятия естественного отбора, наследственности и изменчивости. «Так как рождается, – пишет он, – гораздо более особей каждого вида, чем сколько их может выжить, и так как, следовательно, постоянно возникает борьба за существование, то из этого вытекает, что всякое существо, которое в сложных и нередко меняющихся условиях его жизни хотя незначительно изменяется в направлении для него выгодном, будет иметь больше шансов выжить и таким образом подвергнется естественному отбору. В силу строгого принципа наследственности отобранная разновидность будет стремиться размножаться в своей новой измененной форме»[514]. В этих словах Дарвина по существу резюмируются связи и соотношения между основными понятиями его теории.
Логическая структура теории номогенеза выражена не столь четко и последовательно. Как пишет Берг, «происхождение одних форм из других подчинено законностям и протекает в определенном направлении, а не находится в зависимости от игры случайностей… Но каким образом совокупность… многих… причин ведет к выявлению тех или иных органических форм, это пока остается для нас тайной. Какая причина заставляет организм изменяться в определенном направлении, это пока для нас скрыто»[515].
Берг склонен подчас искать основную причину направленной наследственной изменчивости в физико-химическом строении организмов. Он отмечает, например, что «жизненная сила в качестве рабочей гипотезы оказывается совершенно бесплодной. Плодотворно работать в естествознании можно только с помощью сил, известных в физике»[516]. В другом месте он пишет, что, «ставя некоторые группы организмов в системе не очень далеко друг от друга, мы выражаем этим то, что химическое строение белков их клеток имеет сходные свойства, а потому законы эволюции этих организмов сходны. Когда линии эволюции будут прослежены для большего числа органических групп, можно будет построить естественную систему животного и растительного мира, естественную не в смысле филогенетического родства, а в смысле “химической” близости их друг к другу. Явится возможность сгруппировать организмы в ряды и системы подобно химическим соединениям или кристаллографическим комбинациям»[517] (курсив мой. – Б.Ю.). И хотя Берг различает внутреннюю, или автономическую, закономерность появления новых признаков и внешнюю, географическую, или хорономическую, закономерность, в целом определяющей для него, видимо, служит автономическая закономерность, обусловленная стереохимическими свойствами белков[518].
Вместе с тем, Берг фиксирует и то, что для объяснения целесообразных действий организма, его приспособлений, одних лишь физико-химических закономерностей недостаточно. И вот, заявив о том, что «выяснить механизм образования приспособлений и есть задача теории эволюции»[519], он через несколько страниц пишет о целесообразности как основном, далее неразложимом и недоступном объяснению свойстве живого: «Без целесообразности вообще немыслимо ничто живое. Выяснить происхождение целесообразностей в живом – значит выяснить сущность жизни. А сущность жизни столь же мало умопостигаема, как и сущность материи, энергии, ощущения, сознания, воли»[520]. Несколько дальше говорится даже о том, что «принимаемый нами постулат изначальной целесообразности живого позволяет излагать учение об эволюции без всякого привлечения каких бы то ни было метафизических предположений»[521].
Берг, таким образом, констатируя специфику живого, считает ее не только необъяснимой, но и непознаваемой. Если Дарвин стремится объяснить целесообразность, то Берг постулирует ее. В этом сказывается различное понимание идеалов научности. Берг здесь находится под несомненным влиянием позитивизма, видевшего задачу науки не в объяснении (почему?), а в описании (как?) явлений и признававшего единственно надежной основой рационального научного познания физику и химию. Биология же с этой точки зрения выступает как суммирование физико-химических знаний и непознаваемого начала целесообразности. Показательна в этом отношении берговская трактовка естественнонаучного закона: «В самом деле, – спрашивает он, – что такое в естествознании закон? Наблюдая природу, мы подмечаем последовательность или связь явлений, состоящую в том, что при повторении одних и тех же обстоятельств наблюдаются те же самые явления. Вероятие, что эта последовательность сохранится и в будущем, мы называем законом»[522]. Как видим, закон здесь интерпретируется в классически индуктивистском, эмпиристском и феноменалистском духе.
Но далее, в различных подходах Дарвина и Берга к целесообразности сказывается различие не только в идеалах научности, но и в самих исходных представлениях о живом. Если Дарвин подчеркивает, что необходима работа воображения, чтобы от акцента на целесообразности, упорядоченности живых организмов и их проявлений перейти к акценту на борьбу за существование, то для Берга, напротив, именно целесообразность есть исходная характеристика живого.
С известным огрублением можно сказать, что дарвиновское представление о живом более популяционно[523], экологично, в то время как берговское – более физиологично, организмично. Для Дарвина отдельный организм – прежде всего нечто, всегда находящееся в окружении себе подобных и имеющее ограниченный доступ к необходимым средствам существования; для Берга же отдельный организм – нечто, характеризующееся в первую очередь своей внутренней организованностью. Не случайно Берг, говоря об изначальной целесообразности живого, постоянно ссылается на физиолога К. Бернара, уделявшего в своих работах так много внимания функциональным взаимоотношениям органов и систем биологического организма.
Это различие исходных представлений станет еще более ощутимым при рассмотрении операциональной и образной составляющих.
Схема действия естественного отбора, т. е. операциональная составляющая, у Дарвина строится на основе анализа практики искусственного отбора. Сам Дарвин ссылается на Г. Спенсера, который в очерке, опубликованном впервые в 1852 г., сопоставляет теории творения и развития органических существ. «Исходя из аналогии с домашними животными и культурными растениями… он заключает, что виды изменялись, и приписывает их изменение изменению условий существования»[524]. Вообще, сопоставление естественного и искусственного отбора имеет принципиальное значение в теории Дарвина. «…В высшей степени важно, – пишет он, – получить ясное представление о способах изменения и взаимоприспособления организмов. В начале моих исследований мне представлялось вероятным, что тщательное изучение домашних животных и возделываемых растений представило бы лучшую возможность разобраться в этом темном вопросе. И я не ошибся; как в этом, так и во всех других запутанных случаях я неизменно находил, что наши сведения об изменении при одомашнении, несмотря на их неполноту, всегда служат лучшим и самым верным ключом. Я могу позволить себе высказать свое убеждение в исключительной ценности подобных исследований, несмотря на то, что натуралисты обычно пренебрегали ими»