жает порядка 40 экспертов. Лет 20 назад многие из них были философами, а наряду с ними были и медики, и биологи, довольно много юристов. В последующие годы происходил процесс «вымывания» философов, так что на сегодня я остаюсь единственным философом среди более чем сорока экспертов, работающих в Комитете по биоэтике; всех остальных философов сменили специалисты из других дисциплин.
Осмысливая этот феномен, я пришел к такому выводу: тогда, примерно 20 лет назад, был разработан и принят исключительно важный документ. Он носит очень длинное название: «Конвенция о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины: Конвенция о правах человека и биомедицине», так что в повседневном обиходе его называют Конвенцией Совета Европы о биомедицине и правах человека, либо, еще короче, Конвенцией о биоэтике, либо, наконец, совсем коротко, Конвенцией Овьедо – именно в этом испанском городе 4 апреля 1997 г. она была открыта для подписания.
Когда этот документ создавался, биоэтический дискурс только начинал выходить за узкопрофессиональные рамки и привлекать внимание широкой общественности. И это расширение круга тех, кто вовлекался в обсуждение биоэтических проблем, во многом происходило благодаря участию в этом обсуждении философов – как тех, кто специализировался в сфере этики, так и работавших в области философии науки и технологий. Собственно, саму разработку Конвенции Овьедо можно трактовать не только как подготовку документа, призванного зафиксировать определенные этические и юридические нормы, но и как выработку языка, который позволял бы вести осмысленное обсуждение совершенно нового круга проблем на уровне не только специалистов-экспертов, но и тех, кого принято называть рядовыми гражданами. С одной стороны, бурный прогресс биомедицинских наук и технологий порождал немало моральных и правовых коллизий, с которыми прежде людям не приходилось сталкиваться. С другой стороны, эти коллизии возникали не где-то в заоблачных абстрактных высях, интересующих лишь ученых и философов, а в повседневных жизненных ситуациях.
Таким образом, основная идея документа состояла в том, что многие новейшие открытия и достижения в области биологии и медицины не только расширяют возможности человека, не только помогают лечить заболевания, которые прежде не поддавались лечению, но и порождают немало новых этических и юридических проблем, напрямую затрагивающих права и достоинство человека. Многие из этих проблем отличает то, что для их осмысления и решения оказывается недостаточным накопленный человечеством опыт моральной и правовой рефлексии, так что их бывает трудно не только корректно сформулировать, но даже и выявить. Было понятно, что все эти проблемы носят междисциплинарный характер и что именно с позиций философии можно увидеть их в предельно широкой перспективе, удерживая при этом в фокусе и даже заново обнаруживая их различные дисциплинарные аспекты. Поэтому философы играли существенную роль в разработке основополагающих принципов Конвенции и в подготовке ее текста.
Однако после того, как этот документ был разработан и принят, Комитет по биоэтике Совета Европы занялся работой более технического порядка – разработкой документов, в которых общие принципы Конвенции Овьедо детализируются применительно к различным областям биомедицины, таким как трансплантология, генетическое тестирование, вспомогательные репродуктивные технологии и т. п. Как оказалось, для такого рода деятельности философы не очень-то нужны. На заседаниях Комитета я время от времени пытался говорить о каких-то проблемах более общего, философского характера, но поддержки при этом, как правило, не встречал.
И вот вдруг оказалось, что Совет Европы заинтересовался совершенно новой сферой так называемых эмерджентных технологий. Это технологии, которые только придумываются, конструируются, создаются. Иногда их называют еще конвергентными, имея в виду, что они основываются на взаимодействии нано-, био-, инфо-и когнитивных технологий. Многие из этих технологий нацелены непосредственно на человека, и, как представляется сегодня, их воздействие на человека, с одной стороны, позволит существенно усилить его физические, психические, интеллектуальные способности, но, с другой стороны, чревато очень неопределенными и трудно прогнозируемыми рисками для его здоровья, прав, достоинства и т. п. Таким образом, размышления о возможностях этих технологий заставляют всерьез задумываться и о том, что будет происходить с человеком, на которого они будут воздействовать, вплоть до постановки вопроса о том, можно ли будет вообще наделенных такими сверхъестественными способностями существ относить к человеческому роду. Вполне возможно, что мы сегодня стоим на пороге каких-то кардинальных преобразований, глубоких изменений самой природы человека. Представляется поэтому, что, как и в ситуации с разработкой Конвенции о биоэтике, здесь становится необходимой та широкая и вместе с тем основательно продуманная перспектива, которая задается философией. Такая перспектива предполагает, с одной стороны, наличие богатого воображения, а с другой – способность выстраивать рациональную аргументацию. Именно она и только она в состоянии определить те отправные точки, которые позволят ориентироваться в необозримом пока поле новых технологических возможностей воздействия на человека[540].
В процессе подготовки конференции по эмерджентным технологиям было два доклада. Один был составлен группой философов из Голландии, другой – норвежскими философами. Обе группы попытались представить общую картину того, какие риски возможны, как их классифицировать, насколько они актуальны, какие из них можно ожидать в близком, а какие – в отдаленном будущем. Поучаствовав в конференции, я понял, что в первую очередь именно философы могут и должны выступать экспертами в этой области, для которой сегодня характерна глубокая и многоплановая неопределенность. Разумеется, эту неопределенность не следует понимать как основание для того, чтобы заняться гаданием на кофейной гуще;
тем не менее очевидно, что ни одна из конкретных областей научного знания, ни их междисциплинарное объединение не в состоянии выработать ориентиры для освоения той области неизведанного, к которой мы неуклонно приближаемся. На мой взгляд, философия оказывается незаменимой в деле выработки таких ориентиров. Я не хочу тем самым сказать ничего плохого про философов, наоборот, я хочу сказать, что они здесь оказываются незаменимыми. Может быть, в будущем, когда эти технологии начнут принимать какие-то более осязаемые очертания, необходимость философского осмысления того, что они могут принести человеку и человечеству, сойдет на нет, так что философы смогут вернуться к изучению того, что было сделано Аристотелем, Ницше, другими выдающимися мыслителями. Сегодня же они востребованы именно здесь.
Вот таким образом и возникла проблема философии как экспертизы. Я должен сказать, что далеко не все философы соглашаются с таким видением философии. При этом я подчеркну, что, говоря о философии как об экспертизе, я никоим образом не хочу отбрасывать никаких других характеристик философии. Я имею в виду лишь то, что, помимо всего прочего, философия сегодня нужна и востребована в этой вот функции экспертизы. При этом само понимание экспертизы в нашем секторе гуманитарных экспертиз и биоэтики оказывается более широким по сравнению с традиционными ее трактовками. Согласно таким трактовкам, экспертиза – это то, что делают люди, которые являются специалистами в той или иной области. Перед ними ставится некоторая задача, скажем, выбора наилучшего по тем или иным критериям проекта из числа нескольких предложенных, и они, исходя из своих знаний, опыта и квалификации, определяют наилучший вариант. Наше понимание экспертизы более широкое, оно никоим образом не ограничивается формулированием такого решения, которое стало бы обязательным для всех, кто имеет то или иное отношение к ситуации, потребовавшей экспертизы. С нашей точки зрения, экспертиза – это процесс осмысления того нового, что встречается в нашей жизни, с чем мы еще не привыкли иметь дело, что может нести с собой риски, вызывать опасения и т. д. В этом смысле экспертизу можно охарактеризовать как обживание новых пространств, которые раскрываются перед человеком.
В экспертизе много может быть субъективного, я совершенно с этим согласен. Более того, по моему мнению, для той гуманитарной экспертизы, которой мы пытаемся заниматься, очень важно, что она не считает такой субъективный опыт отдельного человека чем-то несущественным, тем, от чего надо абстрагироваться, что надо так или иначе корректировать, исправлять, объективизировать и т. д.[541]
Я бы хотел оттолкнуться от одного из сюжетов, которые М.А. Пронин затронул в своей недавно выпущенной замечательной книге воспоминаний о Чернобыле[542]. Чернобыль – это один из таких ярких примеров, может, даже самый яркий пример того, как технологии, которые создаются человеком, становятся враждебными и крайне опасными для человека. В отличие, скажем, от ядерного оружия, которое по самому своему изначальному замыслу направлено на уничтожение человека, технология энергии в ядерном реакторе создавалась во благо человеку, а между тем оказалось, что ее применение чревато такими катастрофическими последствиями для множества людей. Отталкиваясь от этого, я хотел бы пройти немного дальше и обратить внимание на то, что эта технология «мирного атома», когда она разрабатывалась, не была направлена непосредственно на человека. Конечно, имелось в виду, что она позволит увеличить производство дешевой энергии хорошего качества и что таким образом она будет влиять на человека, но при этом было ясно, что такое влияние должно быть только опосредованным. Оказалось, что эта технология может воздействовать на человека и непосредственно, и ее воздействие может вызывать катастрофические последствия, угрожающие самому существованию человека и человечества.