Теперь я хочу сказать о такой весьма характерной тенденции. Начиная примерно с последней четверти XX века все чаще разрабатываются и получают самое широкое применение именно такие технологии, которые направлены непосредственно на человека. Прежде всего это технологии биомедицинские и информационные. Что касается информационных технологий, позволю себе привести такую иллюстрацию. Я по образованию инженер, заканчивал МВТУ им. Баумана в середине 60-х годов. У нас был короткий 6-часовой курс программирования. Заключался он в том, что мы учились писать числа не в десятеричной, а в двоичной системе. В МВТУ был один из первых советских компьютеров, это был огромный агрегат, который занимал площадь двух-трех довольно больших аудиторий. Небольшая часть одной из аудиторий была тем местом, где только и могли находиться люди. В те времена развитие компьютеров только начиналось, и вполне естественно было ожидать, что размеры компьютеров и количество составляющих их элементов будут увеличиваться. Но эта тенденция резко изменилась, когда вдруг появился персональный компьютер, приспособленный для того, чтобы с ним управлялся всего-навсего один человек. В результате компьютеры, ориентированные непосредственно на отдельного индивида, на взаимодействие с этим индивидом, стали незаменимыми помощниками человека во многих сферах его деятельности.
Что касается биологических и медицинских (биомедицинских) технологий, они изначально ориентированы на отдельного человека. В конце 60-х годов начался очень бурный прогресс в области развития таких технологий. Они становились все более и более эффективными, но вместе с тем и все более агрессивными, все глубже внедрялись в тело и психику человека. Затем, уже в начале нынешнего столетия, стал обнаруживаться весьма глубокий сдвиг в том, что касается сферы применения этих технологий.
Когда мы говорим о (био)медицинских технологиях, то имеем в виду, что они разрабатываются и применяются для того, чтобы так или иначе способствовать восстановлению или поддержанию здоровья человека, предотвращению заболевания, облегчению состояния человека, в частности, при неизлечимой болезни и т. п. К примеру, какие-то процессы внутри организма дают сбои, а соответствующие технологии позволяют вернуть их в правильное русло. Предполагается, что есть какие-то нормы функционирования отдельных органов и всего организма в целом, и в случае отклонения тех или иных процессов от этих норм биомедицинские технологии используются для того, чтобы восстановить нормальное функционирование организма.
Однако по мере того, как прогресс биомедицинских технологий становится все более ощутимым, люди начинают задумываться не только о возращении к норме, но и о том, чтобы с помощью технологий попытаться улучшить какие-то физические либо интеллектуальные способности человека. Возникает новая проблемная область улучшения человека, т. е. создания и применения в этих целях биомедицинских технологий.
На мой взгляд, при этом происходит очень существенный сдвиг, значимость и масштабы которого мы только начинаем осознавать. Важно отметить, что осознание и оценка этого сдвига являются очень серьезной философской проблемой. В тех ситуациях, когда технологии воздействуют на внешний мир, человек, который их использует и на которого они воздействуют опосредованным образом, выступает как своего рода точка отсчета, как начало координат. Мы можем считать эту точку неподвижной и, находясь в ней, наблюдать и оценивать все в соотнесении с человеком, который выступает как мерило (включая, между прочим, и ценностные параметры) всего того, что создается технологиями.
Но когда объектом технологических преобразований становится сам человек, мы теряем начало координат, тот ориентир, которым все время пользовались для оценки технологических инноваций. Выбор начала координат становится произвольным, что позволяет обосновывать любые технологические трансформации человека. Здесь возникает проблема, которая обсуждалась на той конференции в Страсбурге, о которой я рассказывал в начале: что же будет дальше с человеком? Мне представляется, что проблематичными становятся ключевые характеристики человеческого существования: его формы, его продолжительность, его смысл.
Я хочу оспорить тезис о том, что технологическое развитие содержит в себе некую неизбежность, а людям остается лишь принять эту неизбежность и по возможности приспосабливаться к ней. Я считаю, что у людей все же есть возможность не просто плыть в русле научно-технического потока, а как-то еще и ориентироваться в нем. Этот поток течет не помимо нас, вовлекая нас, напротив, мы сами участвуем в формировании этого потока. Одно из оснований идеи гуманитарной экспертизы и, более широко, философской экспертизы состоит в том, чтобы предоставить людям дополнительные возможности ориентироваться в этом потоке и делать свой рациональный выбор в ситуациях, когда открываются те или иные технологические возможности. В действительности современные технологии открывают массу возможностей, и далеко не все их удается реализовать.
Многие технологические инновации возникают в значительной мере потому, что мы, люди, делаем выбор в их пользу. В современной философской литературе используется такое понятие, как социотехнические мнимости. Это то, что не существует, но технологически возможно. Мы сегодня окружены такими мнимостями. Поскольку их достаточно большое число, мы можем делать выбор в пользу одних и против других. А это значит, что в какой-то мере мы сами направляем технологическое развитие. Я вовсе не хочу сказать, что эти возможности выбора делают доступными какие-то простые решения; речь идет о том, что именно нам, ныне живущим людям, надлежит об этом задумываться, заниматься всем этим. Тем самым мы не только прочерчиваем какие-то контуры будущего для тех, кто придет после нас, но и сами начинаем более основательно ориентироваться, разбираться с самими собой.
Сегодня одним из достаточно популярных идейных течений, ориентированных на осмысление будущего человека и человечества, является трансгуманизм. Речь в нем идет о создании существа, которое называют трансчеловеком, постчеловеком, сверхчеловеком; предлагаются самые разные сценарии создания существ, которые будут превосходить нас, и неясно, будут ли вообще существовать люди, какими мы их знаем, и как будут к ним (то есть к нам) относиться эти трансчеловеческие существа.
В свое время Маркс писал: «Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны». Современная наука, правда, не соглашается с тем, что человек произошел от обезьяны – речь идет о наличии общего предка у человека и человекообразных обезьян. Так или иначе, но, изучая эволюционные тенденции, мы лучше понимаем наших предшественников, которыми Маркс считал обезьян. Я думаю, что этот афоризм можно переиначить таким образом, что анатомия постчеловека – ключ к анатомии человека.
Когда мы начинаем разбираться с выдвигаемыми сегодня замыслами постчеловека, то тем самым узнаем что-то новое не столько об этом постчеловеке, сколько о самих себе. С этой точки зрения трансгуманизм представляется мне достаточно интересным, и он возвращает нас к тем проблемам, которых я уже касался. В транс-гуманистическом пространстве мы опять-таки лишаемся того начала координат, которое задается привычным нам человеческим существованием; при этом образ трансчеловека пока никем не был обрисован с такой четкостью, чтобы его можно было принять за новую, альтернативную точку отсчета. Здесь пока крайне мало определенного, на что можно было бы опираться в попытках рационального осмысления этой ситуации. Тем не менее уже сейчас, на мой взгляд, начинаются какие-то кардинальные сдвиги в нашем собственном самопонимании. И в этой ситуации то, что можно было бы назвать философской экспертизой, гуманитарной экспертизой, представляется совершенно необходимым.
Мне представляется, что нынешние попытки улучшить человека ставят нас перед ценностной дилеммой. С одной стороны, есть ценностные установки, которые говорят, что природа человека, человеческий организм – это продукт длительной многотысячелетней эволюции, это то, что обладает самостоятельной ценностью. Вмешательства в природу человека весьма рискованны, так что действовать здесь надо чрезвычайно осторожно.
В 1932 г. американский физиолог Уолтер Кеннон написал книгу «Мудрость тела»[543]. В ней он впервые сформулировал понятие гомеостаза, говорил о том, что физиологические процессы тела устроены таким образом: когда те или иные системы организма выходят из состояния равновесия, начинают действовать механизмы, стремящиеся восстановить это состояние равновесия. Само выражение «мудрость тела» обозначает такую позицию, согласно которой биологическая человеческая природа есть нечто такое, что заслуживает самого бережного отношения.
С другой стороны, есть позиция, сторонники которой сейчас выступают все более агрессивно. Они говорят об ущербности человеческой природы, которая выражается во множестве самых разнообразных болезней и других дефектов и недостатков, свойственных человеку. Они приветствуют то, что сегодня появляется все больше технологий, позволяющих излечивать, исправлять, улучшать человека. Английский философ Джон Харрис говорит о том, что мы, может быть, уже опаздываем с улучшением, изменением человека, поскольку сейчас окружающий мир будет меняться так быстро, что человек, как он существует ныне, окажется просто нежизнеспособным. Мы сейчас находимся в ситуации резкого противостояния этих позиций. Про себя я могу сказать, что мне ближе первая позиция, но это отнюдь не значит, что я отказываю второй в праве на существование.
Теперь несколько слов о том, как возникла идея философии как экспертизы. Полстолетия назад в сфере биомедицинских исследований (в основной своей массе это исследования, в которых человек выступает в качестве испытуемого) начал формироваться такой институт, как этическая экспертиза. Сегодня он принял вполне развитые формы. На практике это выражается в том, что каждый исследовательский проект, прежде чем он будет одобрен, рассматривается особой структурой –