— Очень мало.
— Василий Семёнович был против?
— Да. Он даже обещал лишить их наследства. Так и сказал: «Если не отрекутся от своих штучек».
— Разве они… э-э… не отреклись?
Вопрос Платонова, заданный в простодушной манере, был встречен горьким взглядом и молчанием.
— Не могу поверить, что они нарушили закон, — наконец призналась Ольга Матвеевна.
— А если вдруг нарушат?
— Тогда и я отрекусь.
«Это вряд ли», — мысленно заключил Григорий Денисович, вслух же выдал другое:
— Дмитрий, наверное, очень похож на вас?
— Характером да, ну а внешностью они в отца, — чуть улыбнулась Соколовская, обрадовавшись новой, безобидной теме. — Только у старшего глаза мои. Копия, все так говорят.
Разница в возрасте была слишком велика, чтобы они стали приятелями, тем более друзьями. Семь лет не шутка. Георгий, к тому же, отличался от Григория во всём: ростом превзошел отца, полковника от инфантерии, служившего под началом Паскевича на Кавказе и в Польше, быстро окреп и стал настоящим силачом, а к военному делу с детства проявлял неподдельную страсть. Мундир шел ему, как родной. Когда его произвели в первый чин, он смело мог считаться образцом молодого русского офицера. В семье были без ума от Георгия.
Григорию не досталось и половины… что там половины, и трети того обожания, которым был окружен старший брат. Тот будто разом забрал себе и силу, и стать, и красоту. Даже имя ему досталось в честь славного деда — генерала, ветерана наполеоновских войн, раненого в «Битве народов» под Лейпцигом. С младшим из детей, родившимся позже сестры Татьяны, особых ожиданий Платоновы не связывали. Денис Георгиевич, который по состоянию здоровья вышел в отставку в 1848 году, прочил ему гражданскую стезю.
Будущий коллежский советник рос как бы в тени. Любил наблюдать за мелким зверьем и птицами в полях и рощах под Коломной, подолгу сидеть на берегу Оки, совершать дальние прогулки, очень рано пристрастился к чтению. Выдающегося деда он видел лишь однажды, вдвоем с матерью навестив его в Москве, в особнячке на Воздвиженке. В свои семьдесят два Георгий Алексеевич уже еле слышал, что ему рассказывали, только внимательно смотрел на внука светло-серыми глазами. Тихий и щуплый мальчик оробел перед легендарным предком.
— Семь лет? — чересчур громко, как бывает свойственно глуховатым людям, спросил генерал.
— Семь, семь, — закивала мать.
— Далеко пойдет.
Естественно, дедовское заключение всерьез не восприняли, списав на возраст и болезни. Далеко пошел Георгий, во время похода в Венгрию в 1849-м уже командовавший ротой. Григорий же всех потряс, заявив, что намерен твердо следовать семейной традиции. Когда брат усмирял революцию во владениях Габсбургов, он проходил насыщенный курс наук в петербургском Михайловском замке. Дома были уверены, что странная блажь скоро выветрится из его головы, однако Платонов-младший окончил кондукторское отделение с отличием и продолжил учебу на офицерском.
Бывшее обиталище императора Павла он затем вспоминал частенько. Переход от домашнего быта к казарменному был тяжек. В стенах замка его окружали совсем другие люди — не те, к которым Григорий привык в предыдущей жизни. Они проще, чем Платонов, принимали строго регламентированные порядки закрытого заведения, а отвести душу предпочитали путем незатейливых, порой грубых розыгрышей и каверз. Особенно в тягость ему были строевые занятия. Первые три года, пока не дозволялось перейти на городскую квартиру, он терпел, упрямо твердя себе, что не отступит, пока не нагонит брата.
Вот и сейчас, под мерное покачивание вагона, навеянное общением с Соколовскими, в нем опять заговорило прошлое.
«Всё вокруг да около, вокруг да около», — про себя то и дело приговаривал Платонов, в восьмом часу утра в понедельник высаживаясь из поезда в Москве. Остановившись в хорошей, но не шикарной гостинице «Европа» на Тверской, наскоро приведя себя в порядок и позавтракав, он в половине одиннадцатого уже подходил к зданию университета на Моховой улице. Профессор Веденеев, как ему подсказали при входе, преподавал на естественном отделении физико-математического факультета.
Коллежскому советнику повезло: Максим Степанович еще не отбыл на лекцию по неорганической химии. О его специализации Платонов узнал только сейчас, поскольку Ольга Матвеевна ранее слыхала только фамилию ученого, о котором с уважением отзывался ее сын Николай. Сам облик профессора подтверждал, что это человек неравнодушный. Веденееву давно перевалило за шестьдесят, но от его долговязой фигуры в куцем сюртуке так и веяло энергией. Пожалуй, он никогда не сидел сиднем. Длинные, худые руки жестикулировали, седые кустистые брови то вздымались, то опускались, а живой взгляд из-под круглых очков оставался ясным, как у ребенка.
Григорий Денисович успел оценить внешность и стиль профессора, пока тот, используя мудреные термины, горячо втолковывал что-то совсем зеленому юноше с учебником подмышкой — видимо, первокурснику или вольнослушателю. Когда гость из Петербурга назвал себя и обозначил цель визита, Веденеев еще более оживился.
— Как я могу не помнить Соколовского? Превосходный студент, очень одаренный!
Для него Николай, казалось, тоже застрял в возрасте чуть за двадцать. Время для профессора, судя по всему, текло по-своему.
— Вы с тех пор его не видели? После отчисления?
— Постоянно видел. Он пришел сам, вызвался помогать мне в лаборатории, причем совершенно бесплатно.
Платонов машинально потянулся к переносице.
— Давно вызвался?
Максим Степанович небыстро переносился из мира чистой науки в календарные реалии.
— Знаете, уже больше двух лет назад… Определенно больше, — он сам будто удивился названному сроку.
— А перестал в сентябре прошлого года?
— Как вы догадались?
— Он покинул Москву, — сказал Григорий Денисович, не вдаваясь в подробности.
— Жаль… Даже не попрощался, — искренне огорчился Веденеев. — С ним всё в порядке?
— Надеюсь. Расскажите мне еще вот что, — Платонов проникновенно посмотрел на профессора, — каковы научные интересы Николая? Вернее, так: что из научных знаний его особенно привлекало в практическом смысле?
— Возможности использования новейших достижений химии в строительстве: при прокладке дорог, туннелей, каналов, — с воодушевлением ответил Максим Степанович. — Сейчас в этой области открываются невероятные перспективы, которые два десятка лет назад трудно было себе представить.
Коллежский советник уже понимал, каким будет следующий ответ, но всё равно спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Взрывные работы, конечно.
При расставании, очевидно, что-то уловив в истинном настроении Григория Денисовича, мэтр задумчиво прибавил:
— По-моему, Николай — натура увлекающаяся. Я помню его с первых дней учебы. Он вспыхивает, если видит достойную цель, и готов всего себя посвятить ее достижению.
Около почтамта на Мясницкой, куда Платонов подъехал после университета, какие-то элегантно одетые господа восторгались подрывом турецкого монитора «Сейфи» миноносными шлюпками под командой капитан-лейтенанта Дубасова. Из их бурных восклицаний он понял, что император награждает героев-моряков, захвативших неприятельский флаг.
Григорию Денисовичу понадобилось совсем немного времени для составления телеграммы-молнии на имя министра двора. В ней, кроме его фамилии, было только одно слово: «Они».
Глава восьмая
Ощущения и чувства
Подполковник Левкович потер ладонью о ладонь, как в предвкушении большого куша. Его глаза также выдавали охотничий азарт.
— Пока вы путешествовали, Григорий Денисович, и мы без дела не сидели. Взяли след еще одного субъекта из шайки Кречета.
— Кто таков?
— С этим сложнее. Рассчитываем на вашего чудо-художника, срочно нужен портрет.
— Расскажите, пожалуйста, по порядку, — попросил Платонов.
Вторник, 17 мая, начинался для коллежского советника с новостей. Послав телеграмму графу Адлербергу, он выселился из «Европы» и первым же поездом вернулся в Петербург. Его дневная встреча с Всеволодом Романовичем проходила в Третьем отделении. В коридорах здания на Фонтанке было заметно оживление, объяснявшееся тем, что Николая и Дмитрия Соколовских объявили в розыск. Их делу шеф жандармов теперь придавал первоочередную важность.
След обозначился на 8-й линии Васильевского острова, в доходном доме Гёдике. Там, в одной из квартир второго этажа, по воскресеньям собирался кружок. Его завсегдатаи, в основном молодежь, обсуждали текущие события, делились впечатлениями от прочитанных новинок передовой литературы, до хрипоты спорили о социализме и анархизме. Агент, исправно посещавший все заседания, благодаря фотокарточке опознал погибшую Елену Рихтер. По его словам, она ходила туда вместе с молодым человеком.
— Само по себе это ничего не доказывает, — сказал Григорий Денисович. — Мимолетная интрижка, простое приятельство… мало ли, кем он мог быть. Давно их видел ваш человек?
— Давненько, — сознался Левкович, — до беспорядков у Казанского23.
— Ну и память у него!
— Один из лучших осведомителей. Побольше бы таких…
— Можно с ним побеседовать?
Жандарм отвел глаза.
— Прошу понять правильно, у нас есть свои запреты. С этим лицом связывается только заведующий агентурной частью, и мы никогда не вызываем его сюда.
В голосе Платонова прорезались жесткие нотки.
— Явлюсь, куда укажете, Всеволод Романович. Но если будем друг от друга важные сведения прятать, террористов не схватим.
— Уверяю вас, всё важное отражено в отчете.
— Отчет я тоже почитаю. Перед беседой.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Левкович моргнул и, уступая, сказал:
— Попробую уговорить Николая Владимировича. Только никуда не отлучайтесь, подождите в моем кабинете.
Одному из лучших осведомителей было чуть за двадцать. Внешность он имел, действительно, подходящую для тайной работы на политическую полицию — всю какую-то невыдающуюся и невыразительную, начиная от совсем ординарного, плоского лица без усов и бороды,