От жуткого слова, произнесенного Григорием Денисовичем, Борис изменился в лице и поежился, хотя в редакционной комнатке было тепло.
— Цель тайной организации мне понятна. Поскольку вы сидите передо мной, значит решили отречься от нее, — участливо проговорил Платонов. — Я обещаю предпринять всё возможное, чтобы вытащить вас из этого болота. В отличие от других, вы не убивали и не грабили. Думаю, государь простит. Конечно, если посодействуете мне.
В невзрачном коллежском советнике не было ничего от Кречета с его фанатичной уверенностью в своей правоте. Однако верить ему хотелось не меньше, а еще больше.
Уже в конце долгого, обстоятельного разговора Григорий Денисович сказал:
— Всё-таки не пойму, зачем вы ездили в Константинополь накануне войны.
— Я сам не пойму, — пожал плечами Борис. — Кречет предупредил, что нужный человек найдет меня через гостиницу и всё сообщит. Но не было ни записки, ничего. Три дня гулял по городу, потом обратно на пароход и в Одессу.
— Не поступало от него других поручений?
— Нет. Разве что… странная такая просьба. Вернее, не вполне просьба. Когда он просит, нельзя отказать…
— Что за просьба? — поторопил Платонов.
— Послать открытку родителям.
— Послали?
— В первый же день. Турецкой не было, я выбрал английскую. Набросал что-то вроде «Жив-здоров, привет из Царьграда».
Платонов взялся двумя пальцами за переносицу.
— Еще кто-нибудь из организации ездил за границу?
— Лена ездила, — неожиданно ответил Борис.
— Куда?
— В Австрию.
— Раньше вас?
— Наоборот, позже. Где-то в середине апреля.
— Откуда вы знаете?
— Вообще, ей запрещено было говорить, — Борис чуть помешкал, видимо, от нахлынувших воспоминаний, — но она мне потом сказала, во время нашего свидания.
— В чем же состояло ее поручение?
— Я не знаю. Секрет.
Григорий Денисович простучал пальцами по столу что-то вроде мазурки.
— И насчет бумаги, которую принес ему Владыкин, Кречет намеков не делал?
— Тоже нет. Просто сказал: «В субботу всё узнаешь».
— Спасибо вам большое, — от души поблагодарил коллежский советник. — Теперь слушайте мой план…
Граф Адлерберг выслушал срочный доклад Платонова, ни разу не перебив. Когда тот замолчал, министр двора пригладил бакенбарды и спросил:
— Нам не известно настоящее имя лишь одного злоумышленника, по прозвищу Медведь?
— Да, Александр Владимирович. В чем-то мы оказались осведомлены даже лучше, чем Богданов.
— Что вы подразумеваете под «лучше»?
— Прочих, кроме Елены, членов организации он знает только по кличкам. С ним обычно встречался кто-то один, передавая приглашения через обычных посыльных. Вместе собирались в особых случаях, как перед ограблением, — сказал Григорий Денисович.
— Итак, у нас один способ арестовать их всех — во время общего сбора.
— Его не будет. С Богдановым встретится один из террористов, передаст ему уточненную инструкцию и всё необходимое.
— Ловко… — министр покатал по столу цветной карандаш.
— После примитивного убийства студента Иванова они тоже учатся на ошибках.
— А если взять этого Медведя или младшего Соколовского, когда он явится? Сорвем покушение, дальше пусть Третье отделение и полиция позаботятся о других.
Платонов сделал отрицательный жест.
— Тогда может ускользнуть Кречет, который держит в своих руках все нити. У него наверняка есть продуманный путь отхода. Я, кстати, до сих пор не уверен, что он — главный заговорщик и автор всей комбинации.
— Но кто, если не он? Ведь у нас нет ни единого упоминания о ком-то еще, кто мог бы стоять у него за спиной.
— Ни единого, вы правы.
Тишина, установившаяся затем в кабинете, была недоброй. Министр нарисовал на полях лежавшего перед ним черновика что-то похожее на сплюснутый знак вопроса.
— Нам попался не слишком ценный улов. Вашим студентом вертят, как марионеткой, — проворчал он. — Какие-то загадочные шаги вроде вояжа в Турцию… А его вклад в Волжско-Камском банке? Открыл в начале апреля, закрыл перед налетом на Новой Исаакиевской. Выходит, деньги у них были. Почему пошли грабить?
— Быть может, требовалось больше денег. Или интересовали именно драгоценности, с прицелом на некие будущие дела, — ответил Григорий Денисович.
— Хм, будущие… С нынешним разобраться бы. Не знаю, как государь отнесется к моей просьбе о помиловании. Участие в тайном обществе, недонесение о предыдущем преступлении — право же, многовато выходит.
— Я верю, что Богданов выведет нас на Соколовских. Не говоря уже о том, какую роль он должен сыграть в субботу.
Платонов был сама учтивость, но в блеске его глаз, утративших рассеянное выражение, Адлерберг увидел нечто стальное.
В подвальной кухмистерской на Биржевой линии было грязновато и пахло, заодно с едой, намокшей одеждой. Наведывались сюда в основном студенты университета, которых привлекали низкие цены и не смущала спартанская обстановка круглосуточного заведения. Забегали порой и мелкие чиновники с ремесленниками, и другие клиенты, кому не по карману были рестораны, трактиры и, тем более, домашние повара. Так что пара посетителей, расположившаяся в дальнем от входа углу, не приковала к себе внимания.
Разговаривали эти двое тихо, наклонившись друг к другу, и услышать их было непросто даже подойдя вплотную. Первый, темноволосый, с тонкими усиками, для выхода в город надел удобную серую блузу, подпоясанную ременным кушаком, и черные брюки, которые заправил в высокие сапоги. Такой костюм предпочитали многие учащиеся. Однако этот мужчина был старше на вид, а его лоб пересекали ранние морщины. Владыкин тотчас узнал бы в нем Кречета, но действительный статский советник две недели назад, тоже в пятницу, расстался с жизнью.
Напротив старшего из братьев Соколовских сидел приземистый человек лет тридцати пяти с грубоватой простонародной физиономией и рыжеватыми стрижеными усами. Холщовый двубортный сюртук так же, как черты лица, выдавал в нем выходца из крестьян, простого мещанина или не шибко преуспевающего купца. В дополнение к шароварам и он предпочитал сапоги, несмотря на скромное одеяние начищенные на совесть.
— На словах передал что-нибудь? — спросил Кречет, не отводя цепкого взгляда от входной двери.
— Велел сказать так: «Согласен по-тихому», — едва заметно окая, ответил его собеседник.
Кречет отрывисто кивнул.
— Хорошо. Передай и ему: «Подам знак».
Периодически поглядывая на входящих и выходящих из кухмистерской, он быстрым движением развернул перед собой на липкой столешнице густо исписанный с обеих сторон клочок бумаги. Надо было обладать поистине соколиным зрением, чтобы расшифровать мельчайшие бурые каракули. Чтение заняло минут пять. Закончив, Кречет скомкал записочку и поднес ее к огню свечки.
— Больше ничего не говорить?
— Нет, — голос Кречета потеплел. — Спасибо тебе, Староста.
Глава десятая
Идя по краю
Время в субботу ползло мучительно медленно, особенно в послеобеденные часы. Борис еще с утра облачился в чиновничий мундир, долго ходил в нем по квартире, посидел за столом, даже прилег, не разуваясь, на заправленную кровать. Все бумаги он, как и приказал Кречет, уничтожил заранее. Остался один паспорт, выданный Вячеславу Олеговичу Евстратову, двадцати двух лет, из мещан Новгородской губернии. На это имя была снята квартира, куда Борис въехал за день до ограбления на Новой Исаакиевской. Тогда же он перестал посещать занятия в Горном.
Богданов знал, что сюда он в любом случае не вернется. Паспорт тоже надлежало сжечь в печке, но Платонов попросил сберечь его как улику. «После акции получишь другой. Выедем за границу, чуть отсидимся, потом продолжим», — очертил ближайшие планы Кречет. Акцией он называл то, что предстояло совершить сегодня. О том, в какую страну и каким путем они направятся, Борису должны будут сказать, когда всё закончится. Иногда ему думалось, что и Кречету точно так же кто-то, по частям, передает нужные указания.
На карманных часах, подаренных отцом к совершеннолетию, стрелки, казалось, застыли возле половины седьмого. Борис опять взялся поправлять подушку, засунутую под спину, жалобно скрипнули кроватные пружины, и вдруг раздался громкий стук во входную дверь. Погруженный в тягостные мысли, он даже не услыхал шагов на лестнице.
— А полтинник за вещи хорошо бы сейчас, барин. Мы обычно вверх-вниз не носим, — прогудел басом кряжистый извозчик с окладистой, черной как уголь бородой.
Стоило Борису встать и отворить, как тот заполнил собою почти весь дверной проем. О его принадлежности к ремеслу говорил желтый кушак поверх длинного, до щиколоток, балахона. За плечом у мужика виднелась голова Медведя в мятой фуражке набекрень.
— Ну да, конечно, сейчас, — забормотал Борис, пятясь в переднюю.
Появлению чужого человека на пороге своей квартиры он даже не успел удивиться. В следующий миг извозчик выкатил глаза и жутко захрипел, всем телом подаваясь вперед. Медведь из-за спины ловко прихватил его левой рукой за горло и, не давая рухнуть со всего размаха, уложил на пол, лицом вниз. Теперь Борис различил в его правой руке окровавленный кинжал с длинным лезвием.
Напарник ногой подвинул выпавший у мужика саквояж, захлопнул дверь на лестничную площадку и громким шепотом прикрикнул:
— Чего уставился? Помоги!
Мужик был ужасающе тяжелым, пудов шести с половиной, а то и тяжелее. Во всяком случае, так показалось ошеломленному Борису. Они волоком втащили его дальше в переднюю и оставили лежать у стенки. Рану справа у поясницы, из которой толчками выплескивалась кровь, Медведь небрежно заткнул подобием тампона, связанным из носового платка.
Больше не обращая внимания на убитого, он прошел в комнату и стал сноровисто переодеваться. В саквояже у него оказались извозчичий армяк, штаны и сапоги. Наряд дополнили картуз и предусмотрительно захваченный желтый кушак (тот, который был на мужике, уже пропитался красным). Детали своего прежнего, цивильного туалета Медведь брос