Всё было выстроено с математической точностью, принята во внимание даже психология противной стороны. Конечно, никто из них, когда до отправления останется несколько минут, не осмелится спросить лично у министра двора, давал ли он поручение какому-то коллежскому регистратору. Ну, и записка, добытая Владыкиным — как главный козырь. Проигрыш исключен!
В половине двенадцатого он стал надеяться, что план, возможно, пришлось изменить на ходу. Извозчик клевал носом на козлах, совсем не слушая его бессвязное бормотание. Еще через четверть часа не осталось ни малейшей надежды. У Грека будто что-то оборвалось в груди. Он стиснул зубы, чтобы не застонать в голос, впился ногтями в обивку сиденья. Спустя еще минуту, заставив себя шевелиться, повелительно крикнул мужику:
— Гони в город!
Беда не приходит одна. Исчез Медведь. Грек утром в воскресенье побывал в Кузнечном переулке, но внутрь доходного дома, памятуя наставления брата, соваться не стал. На улице признаков слежки не было видно, и всё же приказ есть приказ.
А еще Кречет вернулся со своей конспиративной встречи мрачнее тучи. Делиться услышанным отказался. Сидел молча в своей комнате, где все лабораторные принадлежности, материалы и реактивы уже были уложены в дорожный сундук. Курил папиросу за папиросой. Потом вышел и сказал:
— Вторая часть откладывается.
— Из-за Медведя? — спросил Грек.
— Нет. Хотя с ним лучше было бы.
По затянувшейся паузе сделалось ясно, что события окончательно приняли дурной оборот.
— Съезжаем?
— Останемся, — ответил старший. — Здесь пока надежно, сюда никто из наших не приходил. Мелькать лишний раз не стоит.
Разговор вроде бы завершился. Кречет повернулся, чтобы уйти обратно в комнату, когда младший решился и бросил вдогон:
— Слушай… может, предупредим кое-кого?
— «Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос, спасать его или нет…»
— «…революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела», — за него наизусть закончил цитату Грек.
— Сам же всё понимаешь, — старший похлопал его по плечу.
Сегодня ни к чему было идти в министерство. Граф Адлерберг отбыл с государем в действующую армию и уже давно мчался по Варшавской железной дороге. Подполковник Левкович после совместного посещения кондитерской откланялся и, по его словам, собрался уделить время частной жизни. У коллежского советника Платонова частной жизнью назывались редкие часы, когда он не выполнял очередное деликатное поручение министра.
Воротившись от Вольфа и Беранже, Григорий Денисович сменил прогулочный сюртук на мягкий халат и, вытянув ноги, уютно устроился на диванчике в своем домашнем кабинете. Небо над Фонтанкой потемнело, начал накрапывать дождь. Вторая половина мая в Петербурге оказалась переменчивой. Текущее настроение Платонова тоже трудно было назвать безоблачным.
Покушение на императора удалось предотвратить, но сохранялось ощущение незавершенности дела. И не только потому, что так неудачно оборвался след, который вел к Соколовским. По большому счету, Левкович прав: машина сыска возьмет свое, задавит численностью. За нее Григорий Денисович был спокоен. Беспокоили его отдельные факты, не укладывавшиеся в схему просто «акции».
На левой стороне большого листа бумаги, закрепленного поверх чертежного планшета, Платонов карандашом изобразил несколько правильных квадратов. Каждому присвоил название: «Тело», «Открытка», «Банк». Затем возле правого края добавил еще один, который назвал «Вена». Подумал, повертел карандаш в руке и в средней части композиции, в самом низу, дорисовал квадрат под наименованием «Лавка Р».
Последующие раздумья длились дольше. Наконец, над «Лавкой» он вывел три окружности, одну над другой. Внутри нижней написал: «Ящик» и поставил знак вопроса, среднюю украсил чем-то вроде инициалов: «КГМ». Вслух произнес: «Но как добиться?» Поморщил лоб и в третью, верхнюю, вписал букву «П», к ней также присовокупив вопросительный знак. Завершив художественный труд, неподвижно глядел на огонек свечи на столе, потом жирно перечеркнул то, что получилось.
— Всё это, милостивые государи, ясно и без рисования, — подытожил Григорий Денисович.
По пасмурному небу за окном можно было решить, что наступил поздний вечер. В действительности настенные часы пробили пять. Когда отзвучал последний удар, во входную дверь постучали условным стуком.
Веснушчатый помощник Платонова, в плаще до пят и клетчатом кепи, принес с собой запахи улицы и сырости. Его глаза горели охотничьим азартом. Переступив порог, он выдохнул без преамбул:
— Нашли.
Деревянный домишко в конце Покровской улицы на Петербургской стороне был невелик и сер. Построенный давно, без изысков, он потемнел от времени и словно съежился. У домика имелся крохотный палисадник, а позади него, за убогой дощатой оградой — огород. Мелкие окошки были плотно занавешены.
Крытый экипаж медленно проехал мимо, подскакивая на выбоинах. Здесь не фланировала беззаботная публика, как на Невском, да и остальной народ предпочитал не задерживаться. Наблюдение в подобных местах всегда было затруднено.
— Савелий узнал его по карточке с портрета. Зашел к ней в два с четвертью, пробыл всего ничего, потом сходил в мясную лавку на Большом и вернулся домой, — рассказал веснушчатый, пока мчались с Фонтанки.
— Что в лавке взял? — спросил Платонов.
— Кусок говядины на три фунта, мякоть.
— Готовить будут. Значит, не торопятся никуда.
— Проголодались, видать, — хохотнул негласный помощник.
Жилища соседей и сам домишко сейчас не подавали признаков жизни, но Григорий Денисович знал, что «молодцы» обложили убежище террористов, как ловчие зверя.
— Будем брать?
— Нельзя нам самоуправствовать без Третьего отделения, — в голосе Платонова сквозило горькое сожаление. — Савелия награди по первому разряду.
После ужина, прошедшего в тягостном молчании, Кречет засобирался. Утром на встречу с ним явился Староста, теперь должен был прийти Пила. Весточки от него он ждал, еле сдерживая нетерпение. Вдруг им хотя бы тут повезет и можно будет действовать уже завтра. Каждый день, проведенный в столице после провала акции, умножал риск. Все жандармы, все царские псы после минувшей ночи роют землю, как оглашенные.
Им, конечно, не известны их настоящие имена и приметы. Если только нашли того мальчишку от французского ресторана… Хотя он, Кречет, и это учитывал. Далеко от дома Грек выдвигался в фальшивой бороде и парике, по примеру Медведя. Только по своей улице и за покупками ходил без маскировки. А то увидят соседи, нечаянно узнают и донесут городовому.
Домик снимал младший брат по паспорту мещанина из Смоленска. Кречет подселился чуть позже, как бы в гости, и не регистрировался. Выбирался из нынешнего убежища лишь по крайней необходимости. Такая необходимость опять настала: там знают и ждут его одного.
Прощаясь, братья обнялись, как делали всякий раз после истории с Владыкиным. Любое расставание с тех пор могло стать последним. Захлопнув за собой калитку и окинув окрестности взором, Кречет почуял неладное.
Ему сразу не понравился скрюченный нищий у дома напротив, немного наискосок от их убежища. Раньше здесь никогда не сидели ни бродяги, ни нищие. И какой, вообще, мог быть улов ближе к девяти вечера на глухой окраине?
Дальше по Покровской, в направлении проспекта, под забором стояла чья-то телега с лошадью. Ее возница делал что-то с колесом или осью, оттуда слышались размеренные удары молотка по металлу. Кречет застыл рядом с калиткой. Расслабленно достал папиросы, закурил. Обильно пуская дым, шарил глазами.
Отблеск линзы в закатном солнце он поймал боковым зрением, когда поворачивал голову справа налево. Сомнений больше не оставалось. В конце улицы — еще один наблюдательный пост.
Не прошло и пяти минут после расставания, как брат влетел обратно в дом. По его лицу Грек прочел самое худшее.
— С собой паспорта и деньги! — приказал Кречет, вбегая в свою комнату и бросаясь к сундуку.
Откинув крышку, он принялся потрошить содержимое. Вытащил пару дымовых шашек, брикет динамита, моток бикфордова шнура. От мотка столовым ножом отхватил кусок длиной дюймов около десяти, приспособил к брикету. Разодрал картонку с патронами.
— Возьми запасные!
— Кто же… — начал было Грек и, к ужасу своему, догадался, не договорив фразу.
— Потом разберемся, если живы будем.
Кречет удостоверился, что всё готово, поджег обе шашки, открыл окно кухни и швырнул их во двор. Динамит уложил на сундук, запалил шнур. Рявкнул:
— Дорогу знаешь! Держись ко мне ближе!
Отдернул занавеску в окне комнаты Грека, локтем высадил стекло и выстрелил в нищего на улице.
Повышенная активность Третьего отделения к добру не привела. Стрельба у дома Соколовских означала, что элемент внезапности был утерян. Штурм никто не планировал — по крайней мере, сию минуту. Мезенцов, экстренно прибывший вслед за своими сотрудниками, как ни странно, воспринял аргументы Платонова и согласился подождать до полуночи. Затем умельцы из числа агентов должны были без шума вскрыть двери, что позволило бы застать террористов спящими. Увы, всё погубило распоряжение шефа жандармов усилить наблюдение, убрав «молодцев».
— Ваши люди могут быть свободны. Задержание и арест — наша прерогатива, — подчеркнул генерал-адъютант.
Никакие разумные доводы Григория Денисовича не возымели эффекта. И вот вместо славы Третье отделение пожинало нечто иное. Трещали выстрелы, из-за забора валил густой белый дым. В довершение всего внутри дома что-то страшно грохнуло, взрывной волной вышибло оконную раму. Агенты в штатском залегли прямо среди луж.
— Сбегут! — крикнул Платонов чуть ли не в самое ухо Левковичу.
Всеволод Романович, в парадном голубом мундире и при орденах вырванный из частной жизни, соскочил с пролетки, которая подъехала к месту боя, и что было сил бросился вперед.
— За мно-ой! — как на поле брани, раскатисто воззвал он.