Когда она бежала по тропинке, которую Гай для нее проложил в лесу, было слышно, как куковала кукушка.
– «Как печально в медовый месяц услыхать вдруг ку-ку, ку-ку», – всхлипывала Джорджия.
Впереди лежала «Валгалла». У нее появилось желание поплакаться Китти Раннальдини, которую обманывали столько раз, а она, несмотря ни на что, осталась жить. Но дома может оказаться сам Раннальдини, который скорее развлечется, чем посочувствует, – это ее остановило. Ей было очень больно.
Побродя без цели, она вернулась домой и обнаружила, что «БМВ» уехал. Солнце исчезло за горизонтом, крикетный мяч попал в шестерку, как Гай в Джу-Джу. Закаты можно терпеть хотя бы потому, что солнце вновь восходит. «Если Гай не вернется, я умру». Забравшись в свой древний «гольф», она отправилась его искать. Дальше Элдеркомба она не уехала. «БМВ» был припаркован к церковной ограде, за которой разливалось море нарциссов. Церковь была убрана к Пасхе. Вдыхая запахи их и мастики для полировки поверхностей, Джорджия увидела поникшего Гая на скамье. Когда она взяла его за плечо, он поднял залитое слезами лицо.
– О, Панда, – всхлипнул он. – Я просто протрахал свою жизнь, но все равно так тебя люблю. Пожалуйста, не оставляй меня.
Джорджия прижала его голову к своему животу.
– И я люблю тебя. Чуть не умерла, когда увидела, что ты уехал. Подумала, что к ней.
– Никогда, никогда, никогда.
Пошатываясь, они вышли из церкви, остановившись в дверях, чтобы поцеловаться. Их заметил фотограф из «Ратминстер ньюс», возвращавшийся с футбола. В понедельник утром «Скорпион» поместил фотографию счастливейшей пары в Англии.
Перемирие было кратковременным. В течение последующих недель Гай много говорил о переменах, но ничего не происходило. Похудевшая Джорджия приводила себя в порядок к его возвращению домой, но, как бы быстро она не возвращалась из ванной, к ее приходу он уже спал.
Джорджия была безутешна. Она плакала, не переставая, и, не веря заверениям Гая, что он с Джулией не встречается, ощущала себя уязвленной и брошенной. И дело было не в том, что Магуайр потеряла кумира и лучшего друга, она больше не чувствовала себя самой прекрасной, той, кому Гай подарил свою большую любовь.
Ссоры были ужасны, Джорджия напивалась и убегала, панически потом извиняясь, в испуге, что Гай ее оставит.
И хозяйство терпело ужасные убытки: прокисало никому не нужное молоко; Динсдейлу перепадали нетронутые блюда, приготовленные Мамашей Кураж на уик-энд; чищеная картошка начинала на третий день плесневеть в воде; овощи в сетках протекали. Динсдейл в итоге отказался принимать пищу. Да и пресса стала принюхиваться. Ведь разрушалось так много браков, почему же этот такой счастливый?
– По незнанию, – довольно легкомысленно сказала Джорджия «Скорпиону».
Действуя совершенно машинально, она, выбираясь в Лондон, беседовала на «Аспеле» о «Рок-Стар», участвовала в открытии супермаркета и долго совещалась с одним ловким продюсером, переделавшим несколько старых песен для нового альбома в «Кетчитьюн». «Рок-Стар» продолжала возглавлять списки, но каждый раз, когда она слышала о самостоятельной славе Гая, ей было плохо.
Ей пришлось пережить и кошмар выставки Джулии. Она не хотела быть частной гостьей, Гаю не нравились битые бокалы. А тут еще большая статья в журнале «Ты». Джулия на фотографии с подстриженными рыжеватыми завитушками походила на библейского ангела.
«Есть какая-то грустная аура вокруг Джулии Армстронг, – гласила подпись. – Худенькая, как мальчик...»
«Еще более худенькая, чем первая Перигрин», – мрачно думала Джорджия. Но зато теперь ей было понятно, что чувствовала Джулия, постоянно читая о ней и Гае.
А между тем у бедного Гая оказалось не так уж много поклонников. Картины Джулии продавались вроде бы хорошо, но на рынке царил спад, да вдобавок он еще купил пару произведений французских импрессионистов для некоего начинающего коллекционера, оказавшегося скупщиком краденого, и теперь остался с векселем.
Можно было бы смириться и с катастрофой в бизнесе, и с выходками Джорджии, если бы только Джулия продолжала освещать ему дорогу в этой тьме. Потерять ее было для него хуже всего. Сердце разбивалось, когда она звонила, умоляя о встрече.
Никто из его друзей не мог помочь. Ларри, блаженствуя на Ямайке, не проявлял интереса к покупке картин, а его высказывания стали невероятно ханжескими:
– Если я смог бросить Никки, почему бы тебе не расстаться с Джулией?
– Потому что сама она не хочет со мной расставаться.
– Заведи автоответчик. Телефонные звонки прекратятся.
– У меня он дома есть. Зовут Джорджия.
Раннальдини это только развлекало.
– Да заведи себе другую любовницу, малыш. В море полно рыбы.
Но Гай уже был сыт по горло. Еще кого-то искать? На это просто не было наличных. Встречались хорошенькие женщины, бросавшие на него нежные взгляды в галерее или по воскресеньям в церкви, но он не мог наскрести и на вино.
В былые дни и Джулия и Джорджия им восхищались, уверяли, что он великолепен, и интересовались его мнением по любому поводу – две любви, одна удобнее другой. Теперь же обе, не скрываясь, выливали свою злобу во всех без исключения бульварных газетенках. Сам дьявол не доходил до такой ярости, как две презирающие друг друга женщины. Гай чувствовал себя ничтожеством.
21
Джорджии не работалось. Уже несколько дней над Парадайзом не шли дожди, и подобно тому, как промчавшиеся весенние ручьи бесследно исчезали, пропадало вдохновение. Понуро бродя по двору церкви Святого Петра в конце мая, она увидела, что «Королева Анна» потеряла кружево, а дикий чеснок – отцвел. Вокруг все увяло, и желтые листья поредели, может быть, оборванные любовниками, но, увы, не... Глаза Джорджии застилали слезы, и она не заметила Китти Раннальдини, подошедшую к ней с охапкой благоухающих пионов для украшения церкви.
– Как поживаешь, Джорджия?
Увидев, что ей явно не по себе, она добавила:
– Приходи в понедельник на обед к часу.
В понедельник утром, прибыв в «Ангельский отдых», Мамаша Кураж принялась утешать плакавшую Джорджию:
– Китти прекрасная девушка. И к тому же не пьяница. Она тебе что-нибудь вкусненькое приготовит. Было бы неплохо подкормиться.
– Этим утром весы показали семь стоунов и двенадцать фунтов, – сказала Джорджия.
Единственным положительным моментом оказалось похудание.
– Устрой себе веселый денек, – подбадривала Мамаша Кураж.
Если бы Джорджия ушла, Мамаша Кураж могла бы поживиться джином, да пораньше освободиться.
– Протонизируйся.
– Только с добавлением водки, – мрачно сказала Джорджия. – Вообще-то мне хотелось бы посмотреть, как «Валгалла» выглядит внутри.
– Как притон, – ответила Мамаша Кураж, доставая из буфета черную сумку для отходов. – Я не представляю, как Китти может спать там одна. Ей бы священника пригласить, чтобы освятил дом. Хотя Раннальдини симпатичное привидение. А в наблюдательной башне ему устраивает баню одна из этих джиу-джитсу.
«Интересно, а у Гая была джу-джу-джитсу в ванной с Джулией», – задумалась Джорджия.
В двадцать три года Китти Раннальдини как раз попала на половину возраста ее мужа (на лучшую половину, говорили люди, знающие их). В пригороде Лондона она провела суровое, но счастливое детство. Когда она появилась на свет, отец, начальник одной из железнодорожных станций, собирался на пенсию, а матушке, занимавшейся глажением и присмотром за чужими детьми, перевалило всего за тридцать. Каждое воскресенье Китти брали в церковь Святого Августина, где ее матушка бесплатно убиралась. И нигде так ярко не блестела бронза. Более трудолюбивая и умненькая, чем остальные детки, Китти в шестнадцать лет закончила восемь классов и сама выучилась печатать. Семья была консервативной – на памяти Китти бутылку вина открыли только один раз, когда миссис Тэтчер впервые стала премьер-министром. И Китти, следуя традиции юношества вступать в клубы и движения, присоединилась к юным консерваторам.
Там и познакомилась с банковским клерком Кейтом, с которым они обручились, когда она поступила на временную работу к Раннальдини.
Раннальдини меньше чем через неделю сообразил, что Китти прирожденная секретарша. Он как раз записывал «Риголетто», а его все отвлекали, предписания мелькали, как летучие мыши вокруг «Валгаллы». Китти каким-то образом навела порядок всего за двадцать четыре часа. Она оказалась не только пунктуальной, добросовестной, ненавязчивой и работоспособной, но и абсолютно спокойной и, терпеливо всех выслушивая, сочувствовала проблемам.
Исключительно добрая, она была очень скромна и осторожна. Решения принимались ею только после тщательного обдумывания. И потому Раннальдини не сразу удалось убедить ее остаться на постоянной службе, что означало ежедневные длительные поездки в Лондон и ухаживание матушки за больным отцом. И еще один из импульсивных актов в жизни Китти – разрыв с Кейтом и с уже овдовевшей матушкой (о чем она никогда не жалела) и переезд к Раннальдини за неделю до обручения.
Но все это не ранее, как Раннальдини пообещал, что мать получит финансовую поддержку. Финансовая поддержка оказалась достаточно скудной, и Китти приходилось исхитряться и урезать домашние расходы или тайком от Раннальдини брать машинописные работы, чтобы помочь матери.
За внешней невозмутимостью Китти скрывалась беспокойная душа неисправимого романтика. Она восхищалась людьми необузданными, поступающими по-своему, и всегда за них заступалась. Хотя ее темперамент и внешность оставляли ее позади других, всему миру могло стать известно, если что-то трогало ее сердце. Ей не было жаль всего сделанного для Раннальдини, но немногие счастливые часы она проводила ночью в постели за чтением Даниэлы Стил.
Китти чрезвычайно огорчили слухи о размолвке Гая и Джорджии. Их очевидное счастье могло вернуть ей веру в брак, разрушенную примерами из жизни Парадайза, и особенно из ее собственной.