– Это неописуемо. Я потухшая звезда, которая от тебя, от солнца, получает новую жизнь.
– Наоборот, Боб. До знакомства с тобой я не знала, что такое жизнь. Не знала, что такое счастье, любовь, ожидание, страсть, мечты, радость, страх…
– Почему страх?
– Настоящий страх, заставляющий дрожать и сжиматься сердце, страх, что наша любовь умрет.
– Она не может умереть. – Он обхватил ее левую грудь, она заполнила всю его ладонь и начала согреваться. Сосок затвердел и выступил вперед, настоящая антенна чувств. Марион вздохнула и подобрала ноги, ее длинные ляжки блестели, освещенные торшером. В завитках черного бугорка еще переливались капли воды. – Когда ты пришла домой из бара?
– Полчаса назад, наверное.
– Я был уже здесь. Лежал в постели и спал. Раздетый…
– Нет. Я…
– Я лежал в постели, Марион. Если тебя кто-нибудь спросит… Я спал очень крепко, наверняка уже несколько часов…
Она снова подняла голову, грудь в его руке при этом задвигалась:
– Что… что случилось, Боб? Что-то произошло? Кто-то придет и будет меня спрашивать?
– Возможно…
– Скажи, где ты был до этого… – Она попыталась выпрямиться, но Боб удержал ее. Со вздохом она расслабилась. Он гладил ее тело, задержав руку на бугорке. – Откуда ты приехал?
– Случилось что-то ужасное, – сказал он тихим, глухим голосом. – Ты любишь меня, Марион?
– Бесконечно.
– Тогда не спрашивай. Ради всего святого, не спрашивай. Помни только, что я лежал в постели и крепко спал.
– Это тебе бы помогло?
– Это могло бы меня спасти.
– Тогда ты уже был у меня, когда я уходила на работу. – Она положила свою ладонь на его руку, как бы скрепив клятву на своем теле. – Эта ужасная материя, – шепнула Марион. – У меня от нее кожа чешется…
Их любовь была короткой. Когда Марион, желая сделать приятное Бобу, вновь изобразила из себя мертвую, он вскрикнул, выпрыгнул из кровати и отскочил к стене.
– Нет! – вскрикнул он. – Нет! Нет! Двигайся! Нельзя быть мертвой, лежать и гнить… Ты должна жить, именно ты, только ты, всегда только ты… Я люблю тебя, ты единственная, кого я люблю, с тобой я человек, а не чудовище… Марион, заклинаю тебя, двигайся!
Тогда она вскочила, снова затащила его в постель, обвила ногами его бедра и начала беситься и царапаться, она стонала и хохотала, целовалась и кусалась – словом, вела себя как сумасшедшая. И он смеялся вместе с ней, зарываясь в ее горячее, извивающееся, скачущее и стонущее тело, целовал ее в капельки пота и купался в потоке черных волос.
Короткое опьянение. После выкуренной сигареты они вытянули свои пышущие жаром тела и смотрели в потолок с причудливыми, фантастическими тенями.
– Ты сейчас снова уедешь?
– Нет, я останусь.
– До завтра?
– До послезавтра, может быть на неделю, я не знаю…
– Это было бы слишком прекрасно, дорогой. – Она повернулась к нему, забралась наполовину на него и поцеловала его в глаза. – Что мы за люди с тобой?
– Я не знаю.
– Мы нормальные?
– Наверняка нет.
– Когда все это кончится?
– Что?
– Это между нами.
– Никогда.
– Никогда не бывает. Все когда-то кончается. Ты великий Боб Баррайс, а я жалкая барменша. В глазах твоего мира я просто грязная проститутка. Скажи, разве я проститутка?
– Нет.
– Но я сплю с тобой! Когда ты бываешь извращенным, и я становлюсь извращенной. Разве это не распутство?
– Ах, Марион, кто это может понять? Почему мы обсуждаем это? Я люблю тебя. – Он запустил обе руки в ее волосы. – Который час?
– Почти четыре часа утра.
Он высвободился из-под ее обнаженного тела и выскользнул из кровати.
– Я должен позвонить.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
– Кому же?
– Скоро услышишь. – Он поднял трубку, набрал номер – это был номер виллы Баррайсов во Вреденхаузене – и подождал. Быстрее, чем он мог предположить, трубку снял садовник. Боб Баррайс чувствовал, как его сердце бьется о ребра.
Они ее уже опознали, разумеется, опознали. Ведь у нее с собой была сумочка, она должна была остаться на мосту. Рената Петерс, служащая Баррайсов. На протяжении почти двадцати лет, уже почти живой инвентарь виллы. И вдруг эта милая фрейлейн сиганула ночью без всякой причины с моста на автобан и сразу погибла. Загадка! Пойди разберись в человеческой душе. Что это было? Депрессия? Неисполнившиеся надежды? Паника перед старением? Прорыв из одиночества в другой мир? Начало климакса, когда женщины зачастую склонны к неконтролируемым поступкам?
– Это Баррайс! – произнес Боб.
– А, молодой господин… – Голос садовника звучал взволнованно.
– Я только хотел предупредить, где я, на случай, если меня потеряют дома. Если я кому-то понадоблюсь…
– Молодой господин, побудьте, пожалуйста, у телефона. Рядом со мной стоит господин доктор Дорлах, он хочет с вами поговорить.
«Ага, доктор Дорлах! Большое наступление началось. Дядя Теодор наверняка уже высказал самые дикие предположения. Он будет разочарован, узнав, что я звоню из теплой, благоухающей, пропитанной любовью постели».
Он сел в небольшое кресло, далеко вытянул ноги и улыбнулся Марион. Какая она красивая! Не тело, а янтарная капля солнца.
– Боб?… – раздался голос доктора Дорлаха.
– А-а, доктор! Что вы делаете так поздно или так рано, как угодно, у нас? Дядя Тео разорился? Мама наконец-то отправилась к любимому Господу? Я сразу приеду, что бы ни случилось.
– Где вы? – односложно спросил доктор Дорлах.
– В Эссене.
– Где?
– В квартире в Эссене. Новостройка. Седьмой этаж. С видом на Гругу. В постели изумительной девушки, самой красивой из тех, что я знаю. По имени Марион Цимбал.
– С каких пор?
– Доктор, ну вы и шутник! С рождения, разумеется. Марион – не писатель и не политик, так что ей нет причины менять имя.
– С каких пор вы лежите там в постели?
– Один примерно с двадцати часов, вместе с самой прекрасной женщиной моей жизни – с двух часов.
– У вас имеются свидетели этому?
– Я не занимаюсь групповым сексом, доктор.
– Позовите эту Марион к телефону.
– Пожалуйста… – Боб Баррайс протянул трубку Марион. – Любимая, скажи славному доктору Дорлаху доброе утро. Он не верит, что я действительно могу любить женщину.
Марион Цимбал взяла трубку и несколько вымученно засмеялась. «Что здесь происходит? – подумала она. – О чем он умалчивает? Я его алиби, это ясно. Для чего Бобу нужно алиби?»
– Господин доктор? – произнесла она. Ее голос переливался, как звонкий индийский колокольчик. – Боб действительно у меня. Этого достаточно?
– Пока да. Дайте мне снова Боба.
Трубка возвратилась. Боб Баррайс постучал по ней:
– Тук-тук, доктор. Я опять здесь. Ну что, довольны?
– Приезжайте немедленно сюда, Боб. – Голос доктора Дорлаха был чужим, официальным, обезличенным, такого Боб у него никогда не слышал.
– Из теплых объятий Марион? Ни за что, доктор. Только в случае катастрофы в доме Баррайсов. Но ее нет.
– Она есть. Рената Петерс мертва.
Боб осекся. Он сыграл это замечательно, изменил даже тембр и заговорил прерывающимся голосом:
– Это… это неправда… Рената…
– Упала с эстакады на автобан…
– Самоубийство?
– … или сброшена. Криминальная полиция и первый прокурор уже здесь. Обер-вахмистр Кнолле из дорожной полиции сразу узнал Ренату. Кнолле проживает во Вреденхаузене. Потом нашли на мосту ее сумку. Теперь случай реконструируют. На мосту обнаружены следы шин и ног…
– Они… – заговорил Боб, растягивая слова.
– Боб… здесь идет дождь. Следы нечеткие, их вряд ли можно использовать. С каких пор вы в Эссене?
– С двадцати часов вчерашнего дня! – заорал вдруг Боб. – Что вы, действительно, хотите от меня?
– Такое твердое алиби, чтобы об него можно было сломать руку, если дотронешься.
– Оно у меня есть.
– Почему вы вообще позвонили?
– Чтобы сказать, что я здесь.
– Кого же это может интересовать? Вы никогда не сообщали, где вас можно найти. И неожиданно в вас заговорили родственные чувства? Или вы ожидали, что я здесь?
– Доктор, у вас что, прострел в голове?
– Нет, у меня там набатный колокол, и он звонит сейчас. Боб, кто эта Марион Цимбал?
– Моя невеста. Я женюсь на ней.
– Боб! – Марион выпрыгнула из кровати и раскинула руки – обнаженная богиня радости. – Боб, это правда?
– Вы слышите, доктор? – спокойно произнес Боб. – Так может ликовать только женщина, которая купается в счастье.
– А я купаюсь в ужасе, Боб. – Голос доктора Дорлаха стал хрипловатым. Он был действительно потрясен. – Если бы вы видели Ренату… страшно. Полицейский врач одно пока установил твердо: кто-то наступал ей на руки, когда она цеплялась за грязный парапет. На ладонях следы ржавчины, пальцы распухли от ударов ног. Это не похоже на добровольную смерть.
– Да, пожалуй. Непостижимо, доктор.
– Я слышу ваше глубокое потрясение, Боб. – «Надо бы и его убить, – подумал Баррайс. – Эта вечная ядовитая ирония. Но лучшего адвоката, чем он, не сыщешь». Без доктора Дорлаха фабрики Баррайсов ничего бы не стоили. Он уладил множество безобразий, неизбежных при взлете. Такому адвокату нет цены.
– Я действительно потрясен, доктор, – резко сказал Боб.
– Приезжайте сейчас же.
– Разумеется. С Марион?
– Без. И еще: почистите ботинки. Не только сверху, но и подошву с каблуками и швы. А потом пройдитесь по эссенской улице, желательно вблизи какой-нибудь стройплощадки.
– Благодарю за совет, доктор. Я в нем не нуждаюсь.
– Крови у вас на одежде нет?
– Когда я приеду во Вреденхаузен, я вам врежу за этот вопрос!
– У вас и так будет чем заняться. Первый прокурор желает побеседовать с вами.
– Это удовольствие я ему доставлю.
Боб Баррайс повесил трубку. Подняв голову, он посмотрел в бледное лицо Марион. Она продолжала сидеть не двигаясь, в оцепенении, когда он коснулся ее бедер и привлек к себе.
– Что с этой Ренатой? – прошептала она, как будто кто-то мог их услышать за стеной.