Федченко, смежив усталые от бессонницы веки, не глядя на план, пояснял, каким будет поселок. Он говорил об этом так, словно все уже было возведено тут, на месте, пока лишь изрытом траншеями под фундаменты домов и прокладываемый водопровод.
— Место для поселка выбрано чудесное. Небольшой взгорок. Влево озеро, за ним березовый лесок. Все совхозные угодья раскинулись вправо, их глазом не окинешь.
В каждом слове как бы отражалось восхищение этого энергичного человека не только тем, что есть, но, главным образом, что скоро будет на берегу Светлого.
Мы вышли из палатки. Юрий Иванович, показывая на чернеющие вдали тракторы, влюбленно и задушевно произнес:
— Помолодела старая степь. Фронтов у нас тут много. У Николая Геннадиевича стройка, у нас с агрономом и инженером — подъем целины.
Сощуренные, зоркие глаза его обвели степь.
— Весна не ждет…
Федченко дал указание людям, сказал, что вернется к вечеру, и решительно направился к забрызганному грязью вездеходу.
— Языком целину не поднимешь, мозолями и по́том она достается, — заговорил он, когда газик, подпрыгивая, мчал нас к угодьям второй бригады Николая Гавриловича Плотникова.
Коренастый, с запыленным лицом, измазанный мазутом, бригадир приветливо встретил нас и с удовольствием стал неторопливо выкладывать:
— Не знаю как в других бригадах, а в нашей все чувствуют себя постоянными жителями степи… Приезжайте осенью, угостим хлебом из целинной пшенички.
В небе заливался жаворонок. Все ближе становился гул моторов. Он совсем заглушил песню жаворонка. На повороте трактор богатырски развернулся, блеснул начищенными на радиаторе буквами «ЧТЗ» и снова устремился вдаль, оставляя после себя синеватые пласты жирного чернозема.
Трактором управлял Александр Костылев. Прицепщицей стояла его жена Мария.
— Семейный агрегат! — заметил Плотников.
— Как пашут?
— Отлично, Юрий Иванович, до двух норм выполняют…
— С такими не только целину, горы распахать можно! — с похвалой отозвался директор, имея в виду молодых механизаторов совхоза.
Осенью того памятного года мне вновь пришлось побывать в совхозе. Опередив график, здесь закончили первую очередь стройки центральной усадьбы. Вдоль берега Светлого пролегла прямая и широкая улица. Ее назвали именем русского поэта Александра Пушкина. Томики его стихотворений привезли с собой многие комсомольцы.
С тех пор минуло десять лет. А где же те люди, которые поднимали целину, как сложилась их судьба?
— Коллектив наш обновился, — отвечает Федченко и уточняет: — а главное — вырос. Самое радостное — дети. Из них — около тысячи учащихся. Те, кто начинал обживать эти места, называют себя старожилами…
Первый старожил сам Федченко. Ему уже пятьдесят четыре года. Не легки были для него эти десять лет, хотя радостны и победны.
— Кое у кого дрогнула душа, бежали, — с горечью продолжал Юрий Иванович, — но те, кто остался — наши маяки. Панфила Сокол теперь управляющий центральным отделением, самым большим в совхозе. Многие по-прежнему работают механизаторами, многие успели закончить институты. Может, помните прицепщика Михаила Ивановича Мищенко? Он приехал из Аши после окончания десятилетки по путевке комсомола…
Нет, я не помнил его, не знал и других старожилов совхоза, которых Федченко называл почтительно по имени и отчеству.
Мищенко после года работы прицепщиком кончил школу механизаторов и стал трактористом. Потом его выдвинули механизатором в совхозную мастерскую. Но парень тянулся к большему. Ему хотелось учиться. Подготовился, уехал в Курганский сельскохозяйственный институт, а после учебы вновь вернулся в совхоз. Тут жили и работали его братья. Теперь он агроном у Панфилы Сокола.
— Скажу по секрету, — доверительно сообщает Юрий Иванович, — метим его на главного агронома совхоза, — и сокрушенно добавляет: — Виктор-то Алексеевич Носков серьезно приболел. По совету врача перевели его на легкую работу, теперь плановик…
— А где же прораб Смирнов?
— Помните его? По-прежнему прорабит, наши Черемушки строит…
Так рабочие назвали новый квартал строящихся трехэтажных благоустроенных домов — с теплой водой и ваннами в каждой квартире. Как и в первую нашу встречу в палатке на берегу Светлого, мы выходим из конторы совхоза. Юрий Иванович останавливается возле клумбы, срывает ромашку.
— Люблю! С первого года на целине начал жить с цветами и теперь не расстаюсь. Только вот по всему поселку не привились, а надо перед каждым окном цветы посадить.
И все же цветы росли не только возле конторы. Они украшали сквер на площади, где будет установлена большая скульптура Горького, пестрели в палисаднике у Дворца культуры.
— Цветы будут в наших Черемушках! — А мысли забегают все дальше — с жильем туго, по четыре квадратных метра на человека получается. Мало. Строить и строить жилье надо…
Возле нас появляется главный инженер Кашин, загорелый, с обветренным лицом, чем-то встревоженный и нетерпеливый.
— Ну, как? — предупреждает его Федченко.
И тот рассказывает, что побывал в двух отделениях, заглянул ненадолго на центральную усадьбу, чтобы связаться по телефону с «Сельхозтехникой», а потом еще побывать в Космическом.
Юрий Иванович согласно кивает головой.
— Выбивай все, что можно, — и обращается ко мне с пояснением: — Запчасти режут вот так! — и ребром ладони проводит по горлу.
Мы идем по поселку, в котором, кроме улицы Пушкина, теперь появились: Николая Островского, Шолохова, Горького, Целинная, Уральская, Комсомольская. Спрашиваю Федченко еще об одном названии — Космическом. Он добродушно улыбается, обрадованно рассказывает:
— Угодья наши были разбросаны на 85 километров. Как-то с секретарем обкома партии объезжали поля. 250 километров проехали, а до первого отделения за день так и не добрались. Пришлось перераспределить земли с соседями, сделать хозяйство более компактным. Один поселок — Московское отделение бывшего Березиновского совхоза — отошел к нам. Появились у нас два Московских поселка. Собрали сходку. Дали название поселку «Заречный», он за рекой находится. Поехали в облисполком, не утверждают. «У нас, говорят, Заречных поселков много. Назовите по-другому». Снова собрали сходку. К тому времени отделение из отстающих в гору пошло, нашим маяком стало. Лучшего названия и не придумаешь. Опять облисполком воспротивился. Маяков тоже множество. В третий раз собрали людей. Предложили назвать поселок «Космический». Рабочие посмеиваются, как бы, говорят, опять осечки не было. Но облисполком утвердил. Мы поселок называем Космическим, а люди именуют его по-старому. «Мы, — говорят, — московские». Что скажешь: «Привычка — вторая натура»…
Уроженец Полтавщины, Федченко лишь изредка вспоминает Украину и то, когда к слову придется.
— Целина родиной стала. Люди здесь до конца своей жизни глубокие корни пустили, не оторвешь лемехами.
Юрий Иванович снова с теплотой приводит в пример Сокола, Носкова, Кашина, Смирнова, Мищенко. О себе умалчивает.
У Федченко жила здесь большая семья, а теперь он остался с женой вдвоем. Старшая дочь — хирург областной больницы, сын — инженер-строитель. На лето к деду в гости приезжают внуки.
— Я кочевать не люблю. Привыкаю к одному месту. Тут свой век и коротать буду. Хочется хозяйство увидеть таким, каким оно задумано, осуществить мечту: полюбоваться хлебным городом на целине.
Юрий Иванович свыкся со степью, как со своим родным домом. Степь и поля — поприще его работы. Вся сознательная жизнь отдана им. И каждую весну степь рождалась для него, как песня. Любит он, когда пригреет солнце, послушать неповторимое пение жаворонка в голубом небе, шелест теплого ветра, ласкающего молодую травку; восторгается блеском синих озер, похожих на улыбку. Счастье для Федченко — жить на этой земле, слышать, как дышат поля, поют птицы.
Проходит лето в неустанных заботах об урожае. Вырастает пшеница, кукуруза, свекла, нагуливает мясо скот. Начинается уборка. Кажется, нет ничего богаче и краше этой поры. Но вот в природе веет осенью. Все изменяется, нет тех красок, которые весной ласкают своей радостью жизни. И Федченко немножко мрачнеет. Над степью нависает громада туч, начинаются затяжные дожди. Всегда остается что-то недоделанным, до конца неубранным на полях. Жалко становится, что гибнут труды человека, гибнут дары земли.
На степь обрушиваются ветры. Чтобы спрятать от них лицо, приходится резать боком встречные и пронизывающие порывы, пришибающие к земле мертвую траву. Но степь осенняя, ветреная тоже по-своему красива. И Федченко любит ее. И любит за то, что она заставляет человека быть более сильным и выносливым, заставляет противодействовать природе.
НА ЗАПРАВКЕ.
За годы, которые я знаю Юрия Ивановича, прибавилось у него морщин, совсем поседели и поредели волосы. Глаза тоже стали чуть тусклее, будто выцвели от солнца. Все чаще отражается в них усталость. Но наше время тем и замечательно, что коллектив заботится о человеке. Устал, приболел, ему говорят: отдохни, подлечись. И эта забота снова и снова укрепляет не только физические силы, но духовно приподнимает и всегда бодрит.
В этом году Федченко впервые побывал в Чехословакии. Он лечился и отдыхал в Карловых Варах.
— Благословенный уголок, скажу, но нашему раздолью и в подметки не годится, — признался Юрий Иванович. Он не рисовался.
Эту черту, характерную для большинства старожилов целины, я подметил, когда разговаривал с Носковым и Кашиным. Ощущение совхоза в степи, как своего большого дома и дружного коллектива, как единой семьи, видящей плоды созидательного труда, составляет их гордость и душевное богатство.
В столовой нас накормили жареными карпами и рипусом.
— Теперь строго слежу за режимом питания, — сказал Юрий Иванович, — четыре раза в день ем, а раньше — раз в сутки. Все некогда было.
Он говорил об этом без всякого осуждения, как будто ему, действительно, полагалось кушать только один раз в день, а вот теперь, что поделаешь, приходится выкраивать время для четырехразового питания.