Но потом, неожиданно для всех, с благословения отца Николая, раб Божий Александр поселился в бывшей келейке отца Афанасия. Не пропускает ни одной службы, и неистово, с неистощимой энергией ищет себе работу. Заглядывает всем в глаза и, чуть ли не заискивающе, спрашивает – вам помочь? И помогает. И Семен Семенычу, и Лидии Петровне, и батюшке, и всем-всем-всем, кому нужна хоть какая-то помощь…
***
Год служения настоятелем храма святителя Спиридона для отца Николая пролетел незаметно – в трудах и хлопотах. Службы, посты, праздники, нищие, стройки – все это вертелось, кружилось, требовало внимания и напряжения…
***
Ясным сентябрьским воскресным утром народ толпился у запертых дверей храма. Недоумевали, перетаптывались, в сотый раз спрашивали друг у друга – где батюшка-то? Донимали Лидию Петровну и матушку Варвару. Матушка объясняла, что вышла из дома чуть пораньше, а батюшка немного подзадержался и сейчас подойдет…
Потом стала звонить мужу, но безрезультатно, телефон молчал. Заволновались. Решили послать гонцов к дому отца Николая. Сбегать вызвался Женя… Но не успел. У матушки зазвонил телефон. Она, не глядя на номер, сразу закричала:
– Ну где ты? Ждут люди!
И вдруг замерла… Проговорила:
– Да, это я…
Потом молча выслушала говорившего, подняла глаза на притихших вокруг людей и сказала тихо, с каким-то недоумением, еще не совсем понимая громадности беды:
– Умер…
***
Лежащего на земле возле самого дома отца Николая увидела девушка с мелкой собачонкой на руках. Осторожно подошла, наклонилась, посмотрела… Достала из кармана спортивной куртки телефон и вызвала скорую.
Приехавшей бригаде медиков ничего не оставалось, кроме как констатировать факт смерти. Позже установили причину – обширный инфаркт.
***
Матушка Варвара три дня пребывала в каком-то полубредовом состоянии. Плакала, молилась, снова плакала…
Приходила Лидия Петровна, долго молча сидела рядом. Приходили прихожане, теснились в комнате, тоже горестно молчали. Сын Ваня все три дня просидел в кресле с поджатыми под себя ногами. Молчал, почти ничего не ел… Очень редко Лидии Петровне удавалось втиснуть в мальчишку какой-нибудь бутерброд и чай…
Дочка Маша пыталась читать Евангелие, но, прочитав несколько абзацев, закрывала книгу и заливалась горючими слезами…
Лидия Петровна давала матушке снотворное, та ненадолго проваливалась в тревожное полузабытье, потом просыпалась, и все начиналось по кругу – молилась, плакала, молилась…
На отпевание отца Николая собрались священники со всей округи…
Народу было столько, что маленькая церковь даже вместить не могла. Старенький отец Афанасий тоже приехал. Соседи привезли на разваливающейся инвалидной коляске одинокого полупарализованного деда Михаила, одного из многих, которых батюшка окормлял на дому. Дед с тоской думал – я вот, колода старая, еще здесь, а он… Царство тебе Небесное, батюшка!
Приходские бабушки плакали – такой молодой, жить бы еще да жить!… Лидия Петровна и Женя, Семен Семеныч с Зиной, Александр, все прихожане толпились в маленькой церкви, и только сейчас начинали понимать, как все изменилось за этот год. И каким дорогим и любимым стал им их настоятель…
Матушка и дети сиротливо стояли возле гроба, жались друг к другу… Слушали хор. Не плакали, – слез уже не было. Иван, проведя три дня в кресле, резко повзрослел. Почувствовал себя главой семьи, единственным мужчиной. И, как мог, поддерживал маму и сестренку.
Похоронили отца Николая на маленьком кладбище за алтарем. Несколько недель церковь стояла закрытой – ждали нового священника. Приехал он один – иеромонах Василий.
– Ты, батюшка, только трапезную для нищих не закрывай, – в первый же день попросила его староста Лидия Петровна.
***
Как только церковь открылась, матушка Варвара тяжело поднялась с кровати, и пошла служить, петь Богу. Молча прошла сквозь толпу прихожан и заняла свое место на клиросе.
– Матушка пришла, матушка! – пронеслось по храму.
Лидия Петровна поднялась на клирос и сказала:
– Здравствуйте, матушка…
– Какая я теперь матушка, – снова тихо и горько заплакала Варвара. – Просто Варвара Степановна…
– Матушка, – твердо повторила Лидия Петровна. – Не надо больше плакать. Отец Николай сделал все, что мог, и даже больше.
Он донес свой Крест… Понимаете? Донес! Не надо больше плакать.
Матушка утерла слезы… Взглянула на детей, стоявших неподалеку, на их чистые, светлые лица… Потом перевела взгляд на Царские Врата.
И на мгновение, на одно коротенькое, быстро промелькнувшее мгновение, она увидела, что на солее стоит он – ее родной батюшка Николай. Смотрит на нее и улыбается…
***
…На самой окраине маленького городка стоит храм в честь святителя Спиридона Тримифунтского. Красивый, ухоженный, с небольшим, но необыкновенно дружным приходом…
А на могиле отца Николая каждый день появляются живые цветы. Даже зимой… Ведь он так их любит…
Люди и звери
Олег Петрович почти всю свою жизнь прожил в древней пятиэтажке, в крохотной двухкомнатной квартирке на первом этаже. Сначала Олег Петрович жил там с родителями. Потом родители умерли, но зато появилась жена Лена. Детей у них с женой не получалось, и через три года Лена от него ушла. Жениться во второй раз он не стал. Да и женихом он был не очень-то завидным… Ни жилья нормального, ни денег, ни внешности… Был он невысокий, тощий, лысоватый… В общем, охотниц не находилось.
Работал слесарем на заводе. Зарплата не ахти какая, но на жизнь хватало. Много ли ему одному нужно? Так и коротал свой век один. Но одиночество его как-то неожиданно, внезапно, буквально в один миг, закончилось…
Началось все просто – в один прекрасный день, неизвестно откуда, в квартире появилось два кота. Пришел Олег Петрович с работы, а в кухне какое-то движение, шебуршание… Быстро разулся, тихонько прокрался по коридору и в недоумении остановился на пороге кухни. На столе, пытаясь разодрать зубами пакет с хлебом, хозяйничали два совершенно одинаковых кота. Серые в полосочку, тощие, с облезлыми хвостами. Братья, – подумал Олег Петрович, с изумлением глядя на это безобразие. Нисколько не рассердился, только удивился очень:
– Вы как сюда попали, разбойники?, – посмотрел на распахнутую настежь форточку и понял. Согнал котов со стола, нашел неглубокую маленькую мисочку, налил в нее молока, покрошил хлеба и поставил перед голодными усатыми мордами. Коты с удовольствием поели, дружно прошли в комнату, и залегли спать. На диване, в обнимочку.
Ну как у себя дома, – только дивился Олег Петрович, наблюдая за бродягами. Так они и остались у него жить. Были очень независимые, уходили и возвращались когда им в голову взбредет. Всегда вместе. Поэтому и кличку получили одну на двоих – Бродяги. Свозил их к ветеринару, сделали все прививки, даже паспорта выписали…
Купил им ошейники от блох, и чтоб видно было – не бесхозные звери, домашние. И форточку теперь Олег Петрович всегда оставлял открытой – вдруг Бродягам погулять захочется?…
Услышав дружный хриплый мяв, мчался в кухню – встречать нагулявшихся Бродяг, кормить, гладить, иногда обрабатывать мелкие раны, полученные в уличных боях…
Вторым (то есть – третьим), в доме появился почти-ротвейлер. Почти – потому что ветеринар сказал, что порода явно подпорчена кем-то из предков…
Его Олег Петрович спас из рук какого-то алкаша. Тот тащил бедного худющего пса на веревке неизвестно куда. Пес упирался всеми четырьмя лапами и идти явно не хотел. Алкаш жалости почему-то не вызывал, а вот собаку было жалко.
– Вы куда собаку тащите? – спросил Олег Петрович. – Он ведь не ваш! И идти не хочет.
Бомж злобно сверкнул глазами – Мой! Продать хочу. Деньги нужны.
Зачем были нужны деньги Олег Петрович и спрашивать не стал. И так понятно – на бутылку.
– Подождите меня здесь, – попросил он бомжа. – Я мигом.
Сбегал домой, выгреб из кошелька все, что там было, и бегом вернулся обратно. Бомж стоял на месте, как приклеенный. Почему-то он поверил Олегу Петровичу и никуда не ушел. Почти-ротвейлер лежал на земле, и ему все было безразлично.
– Вот, – протянул деньги Олег Петрович. – Это все, что есть. Хватит?
Бомж молча взял деньги, сунул в руки Олегу Петровичу огрызок веревки, и, ничего больше не говоря, развернулся и ушел.
– А как его зовут? – вдогонку крикнул Олег Петрович, но его не услышали.
Первые дни пес отлеживался, отогревался и постоянно бегал к миске – проверить, не появилось ли там чего-нибудь новенького…
Потом как-то ожил, привык к новому хозяину, равнодушие и тоска из собачьих глаз ушли.
Оказался пес проказником и разбойником. Обгрыз угол в прихожей, кое-где ободрал обои… Научился лапой открывать дверцы шкафа и выгребал оттуда вещи. Растаскивал их по разным углам квартиры, соблюдая какой-то одному ему ведомый порядок… Сгрыз новые кроссовки, стаскивал на пол подушки с кровати и возлежал на них, как король на именинах. Ну и наглая ты морда!, – беззлобно, даже с каким-то восхищением, восклицал Олег Петрович, приходя с работы и устраняя последствия собачьего разбоя.
В общем, почти-ротвейлер заработал себе кличку – Наглая Морда. Как-то сама собой она приклеилась к нему. Наглая Морда быстро привык к новому имени. Конечно, имя не слишком-то благозвучное, но ведь и не ругательство… Не человек же. А морда – она и есть морда… А то, что наглая – так это просто констатация, уточнение. В хозяине почти-ротвейлер души не чаял. Возвращавшегося с работы Олега Петровича чуял за три версты, топтался возле дверей, ждал. Встречал с восторгом, как-то несолидно повизгивал, нервно, с подвываниями, зевал…
Крутился вокруг, наваливался всей своей немаленькой тушей на Олега Петровича (тот едва удерживался на ногах), вертел обрубком хвоста, подсовывал большую круглую голову под руку хозяина – гладь меня, гладь!
В общем, жили дружно.
Потом в "зверинце" Олега Петровича появился мелкий, песочного цвета кобелек с огромными, как крылья у летучей мыши, ушами. За что и назван был – Ушастый. Его, мокрого, дрожащего, Олег Петрович совершенно случайно заметил возле помойки, когда, натянув капюшон почти на глаза, бежал от трамвайной остановки домой, в тепло. Кобелек пытался спрятаться под мусорным баком, поскуливал и трясся – холодный осенний проливной дождь и ветер почти не оставляли кобельку шансов на жизнь.