е было совсем мало – молоденькая девушка в красной куртке, два парня и здоровенный мужик в дубленке. Олег Петрович рассеянно глядел по сторонам, вспоминал, что забыл купить…
И вдруг заметил маленькую, черную, как смоль, дворняжку. Дворняжка была инвалидом – правой передней лапы не было совсем, она привычно ковыляла на трех. Снег на ее облезлой черной шубке не таял, лежал маленькими сугробиками. Собачка подковыляла к здоровяку в дубленке…
…А дальше все замелькало, закружилось, замельтешило…
– А ну, пшла отсюдова! – неожиданно заорал здоровяк и пнул собачонку тяжеленным ботинком. Собачка с коротким визгом взлетела в воздух, отлетела метра на три, упала, и осталась лежать.
Хилый, невысокий Олег Петрович бросил пакеты и кинулся на здоровенного мужика – Ах ты гад! Сволочь! Ты за что ее? – кричал что-то еще, пока не напоролся на железный кулак. Его, как и собачонку, отнесло в сторону, он упал, едва не теряя сознание от боли…
– Слава Богу – не в голову, – вяло подумал он… – А то бы сразу каюк…
Дышалось тяжело, удар пришелся в живот…
Парней с остановки как ветром сдуло. Здоровяк укатил на подоспевшем автобусе, только девушка в красной куртке никуда не уехала. Она присела над Олегом Петровичем, и как-то жалобно, словно ее саму побили, спросила:
– Вы как? Больно? Может, скорую?
– Не надо скорую, – просипел Олег Петрович. – Сейчас пройдет.
Еще немножко полежал, глядя в небо и ловя губами снежинки… Потом, держась руками за живот, медленно поднялся – сначала на коленки, потом, постанывая, распрямился во весь рост.
Девушка собирала разлетевшуюся картошку, яблоки, капусту… Раскладывала по пакетам.
Олег Петрович огляделся в поисках собачонки. Она все так же лежала на снегу. Он медленно, с трудом передвигая ногами, подошел к ней, наклонился…
Собачонка приоткрыла глаза и посмотрела на него.
– Слава Богу, живая! – обрадовался Олег Петрович.
Только, кажется, трогать ее нельзя – может, этот зверь ей ребра переломал? Много ли такой крошке нужно? Вон, лежит, плачет, боится пошевельнутся…
Подошла девушка, поставила к его ногам пакеты с собранными продуктами, тихо спросила:
– Что с ней?
– Не знаю, – так же тихо ответил Олег Петрович, – мне кажется, он ей ребра сломал… Надо как-то ее домой… Вот только трогать ее нельзя…
– Так что же делать? – беспомощно спросила девушка, почему-то глядя на Олега Петровича с надеждой. Можно подумать, он такой умный, все знает…
– Фанерку надо. Плотную. На нее уложить, – вдруг пришла в голову светлая мысль.
Девушка радостно закивала головой и убежала в темноту, в сторону рынка. Вернулась почти сразу, как будто фанерку нужного размера для нее там приготовили.
Олег Петрович осторожно подсунул фанерку под собачонку, быстренько стянул с шеи теплый шарф и накрыл им пострадавшую.
Про свою собственную боль даже как-то забыл. Повесил на руку пакеты, девушка подала ему фанерку с собачкой…
И Олег Петрович медленно, сцепив зубы, потащился домой. А девушка еще долго стояла на остановке и смотрела ему вслед…
В дверь Олег Петрович постучал ногой. Открыл ему дед Андрей, ахнул, подхватил фанерку… Олег Петрович бросил продукты прямо в прихожей, и следом за дедом прошел в комнату.
Там над собачкой уже суетилась бабушка Аня. Оказывается, в прошлом она была медсестрой. И сейчас потребовала бинты, йод, вату. Быстро обработала собачке раны, туго забинтовала и уложила в уголок, на матрасик Ушастого. Ушастый не протестовал. Наоборот – немедленно улегся рядом – греть и сторожить…
Олег Петрович подошел, погладил обоих и сказал:
– Ничего, Белоснежка, теперь все будет хорошо.
Угольного цвета собачка приподняла голову и удивленно посмотрела на человека – как он узнал, что ее, черную облезлую уродину, на самом деле зовут Белоснежка?
Ни бабушка Аня, ни дед Андрей ни слова не сказали. Все-таки их Олег был немножко, самую чуточку, странным. И они нисколько не удивились, что под черной шкурой он разглядел белоснежную, добрую и ласковую собачью душу.
***
А вечером, сидя за столом, Олег Петрович сокрушенно каялся:
– Господи, я его гадом обозвал… и сволочью… И даже, кажется, матом!… Прости меня, Господи! Ты ведь знаешь, так-то я не ругачий… Прости! И его прости, Господи! Может, у него голова болела, вот он и пнул…
***
Много детей у Господа Бога, очень много. И всех нас Он любит – верующих и неверующих, академиков и разбойников, бедных и богатых, добрых и не очень… Да, очень много любимых детей…
Но вот таких, как Олег Петрович – наперечет…
Хотя, казалось бы, – а что в нем такого особенного?…
Дар Божий
В семье священника Павла Максимова трое детей. Все – усыновленные. Денис, Антонина и Петя.
Набегались по инстанциям, нахлопотались, собрали все нужные документы, да и взяли домой всех троих сразу.
Поначалу, когда только поженились, долго, годами, ждали своих. Молились, ездили по святым местам. Но – никак. Видно, нет воли Божией, – решила матушка Татьяна. Долго ходила задумчивая, грустная, потом решилась:
– Паша, давай деток из детского дома возьмем!
– Давай, – сразу же, без колебаний, отозвался отец Павел. Словно и сам давно об этом думал.
Так в семье появилось сразу трое детей. Комнаты им приготовили заранее – Денису и Пете вместе, Антонине – отдельную маленькую комнатку. Квартира у них была большая – досталась матушке Татьяне от отца – профессора. Так что места хватило всем.
Директор детского дома долго рассказывала им о ребятишках. С шестилетним Петей, говорит, хлопот не будет, он мальчик послушный, добрый, общительный. Десятилетняя Антонина – та побойчее, но и с ней справитесь. А вот старший, двенадцатилетний Денис… Тут директриса замолкала, крутила в руках шариковую ручку, перекладывала с места на место какие-то бумаги, вздыхала…
– Ну, Валентина Николаевна, продолжайте! Что не так?
– Понимаете, очень уж он угрюмый, молчаливый… Всегда сам по себе, даже друзей у него нет… Ну прямо волчонок… Хотя он не злой, вы не думайте, не бандюжка какой… Просто судьба у него такая… тяжелая. Его два раза брали в семью, и два раза возвращали… Бедный ребенок, – неожиданно заключила она. – Подумайте еще раз – справитесь?
– Справимся! – хором отвечали Максимовы, – с Божией помощью!
– Может, все-таки, только малышей возьмете? Если от Дениски в третий раз откажутся – я даже подумать боюсь, что с ним будет…
– Не откажемся, – твердо, уверенно, сказала маленькая, худенькая и скромная матушка Татьяна. – Даже не думайте!
Хотя было немножко тревожно… И сомнения, конечно, были…
***
Несколько раз брали всех троих в гости на выходные – поближе познакомиться, и чтоб попривыкли.
На развешенные и расставленные по всему дому иконы дети смотрели с интересом и удивлением – ничего подобного они раньше никогда не видели, а спросить, что это и кто – боялись. Молиться не умели. Про Бога ничего не знали. Впрочем, директриса сразу предупредила – дети все брошенные, у Антонины и Пети родители прав лишены, а Дениску – того и вовсе в мусорном баке нашли, чуть живого. Так что дети некрещеные, Вы уж, батюшка, сами разберитесь…
***
И вот, дождливым летним днем, в среду, поехали за детьми. Среда у отца Павла была самая свободная. Прощаться с детьми вышли и директриса, и воспитатели, и целая куча малышей. И даже повариха тетя Валя. Все-таки не каждый день сразу троих забирают. На жавшихся к воспитателям малышей матушка старалась не смотреть – у каждого в глазах светился крохотный огонек надежды – а вдруг и меня возьмут?…
– Дениску берегите!, – на прощание прошептала матушке директриса. Поцеловала всех троих детей и долго стояла у калитки, махала рукой вслед отъезжающей машине.
***
Приехали домой, разобрали нехитрые детские вещички, каждому показали его кроватку. Отец Павел постарался на славу – обе детские комнаты получились яркими, веселыми, с множеством игрушек и книжек. И – обязательно – с иконой.
Ужин устроили праздничный, с тортом, пирожками, лимонадом и мороженым. Перед едой отец Павел благословил "ястие и питие". Дети, открыв рты, наблюдали за непонятным действом. Наконец расселись по местам.
Петя и Антонина уплетали за обе щеки все, что под руку попадалось, – у матушки даже сердце заболело, так их жалко стало… А ребятишки – ничего – болтали ногами, радовались. Правда, Антонина сразу предупредила:
– Тетя Таня, дядя Паша, вы только меня Антониной не зовите, я это имя просто терпеть не могу! Лучше просто Аня, ага?
"Тетя и дядя" больно царапнули по сердцу, но матушка понимала, что дети не скоро начнут называть их мама и папа… А может, и вообще не начнут, большие уже…
– А чем же тебе Антонина не нравится? – удивился отец Павел.
– Да ну, старушечье имя какое-то! Тетя Нина, баба Тоня, – кривляясь и строя смешные рожицы, болтала девчушка.
– Ну, как скажешь, – согласился отец Павел.
– Ее в детдоме Антошка звали, – вдруг влез в разговор перемазанный кремом и мороженым Петя.
– Но ведь Антошка – мужское имя! А она – девочка! – резонно заметила матушка.
– А Женя? А Саша? Тоже и мужские имена, и женские! – с азартом спорила девочка. – А еще у нас нянечка была – Прасковья Ивановна, так ее звали баба Паша!
– Ладно, ладно, – сдался батюшка, – пусть будет Антошка! Так даже веселее, правда? – сказал он и подмигнул Пете.
А Петя, поделившись воспоминаниями, продолжал уплетать торт. Только Денис почти ни к чему не притронулся, сидел насупившись, молчал. Матушка с тревогой поглядывала на него, потом все – таки решилась:
– Денис, а ты почему не кушаешь ничего?
– Не хочу, – буркнул мальчишка, не поднимая глаз. Хотя, на самом деле, очень хотел. Но боялся. Боялся, что вот сейчас его накормят, спать уложат, потом поведут в цирк или зоопарк, а потом сдадут обратно, в детский дом.
Матушка только вздохнула.
Со стола убирали все вместе. Матушка мыла посуду, Петя, кряхтя, таскал со стола грязные тарелки, Антонина-Антоша старательно расставляла вымытую посуду по местам.