В ответ Володя тяжело вздохнул.
– Беда, земляк, меня гонит. Не знаю, как и сказать, может, вообще про такое говорить нельзя. Чего я и пью… только один хрен – не помогает. Ладно, тебе, думаю, наверное, можно… Тут такое дело вышло, сам не знаю как… Еду я к теще на блины. В нашем же мире, только окружным путем в три раза дольше добираться, планета такая водная, с морями-океанами… Теща у меня сенатор, причем пожизненный и почетный. Да еще жрица, колдунья, говорят, многие на нее взглянуть-то боятся… Женщина потрясающая, таких свет не видывал, красоты неописуемой, сверхъестественной… Охохонюшки, Алька-то в мамашу не уродилась… Не должен быть человек старше собственной тещи, это как-то неправильно… Поймал я себя однажды на том, что все смотрю на ее шею сзади, шея у нее длинная, лебединая, и сзади на ней такие завитки… – Тут он вздохнул, зажмурился и тряхнул головой. – Большие и маленькие. Ну, чувствую, улетаю за орбиту Меркурия… Потом замечаю, и госпожа сенатор на меня тоже как-то смотрит, будто с испугом…
Он с тоской почесал кадык.
– Дальше, братан, такая чертовщина началась, что просто слов нет – одни жесты. Повела она меня в корабельный музей – была там мастерская, студенты строят по старинным чертежам древние корабли, вроде наших драккаров, может, больше, может, меньше, не очень я в них разбираюсь. Вот стоим у этих шпангоутов, ночь-полночь, народу никого, сквозь стеклянную крышу луна светит. Она мне что-то объясняла, провела рукой по брусу, и надо же такое дело – умудрилась засадить занозу как раз под ноготь. А у меня с собой пинцет оказался хирургический, плоский, с острым таким клювиком, как будто специально. Подошли мы к ближайшей электрической фитюльке, где посветлее, занозу я вытащил, но руку не отпускаю, смотрю в глаза, а в глазах, земляк, у моей драгоценной такое, что хоть стой, хоть падай. Если все же перевести на человеческий язык, то получается типа «ну куда же, друг милый, мы теперь денемся!» Ну и тут… прямо у корабля… Короче, произошло такое, чего между зятем и тещей, по идее, происходить не должно. Вот… С тех пор и езжу. А что про это думать – ей-богу, сам не знаю.
– Разводись.
– Ага, разводись. Трое детей. И что я Альке скажу?
– Так соберись с силами и поставь точку на этой истории.
– Легко сказать, это же любовь… И знаешь, какая у моей тещи фигура? Такая картинка, что ночами перед глазами стоит… Сунулся к Аналогам, там еще хуже вышла история… Нет, братан, пропала моя головушка, чем все кончится – ума не приложу. Знаешь, космос космосом, релятивизм и все такое, но не худо бы и совесть иметь.
– Из-за таких вот иллюзий мы сюда и загремели, – угрюмо отозвался Дин. – И много народу тут ездит?
– Очень мало. Дырища. Чаще всего сам Ричард, у него же тут еще one-way портал – по-нашему, «ниппель» – в Корнуолле, там у него Дом Инвалидов, он для них поет.
– Как это – поет?
– Обыкновенно. У него же фантастический оперный бас, а после смерти Роджера Мэннерса он петь перестал, и единственные, кого развлекает, так это своих ветеранов – ну, всякие там порубленные деды и прочие безнадежные, у кого родственников нет. Закрытый санаторий в лесу. Раз в полгода точно навещает, а бывает, и чаще. Он мне сам рассказывал – здесь, в Перекрестках, – что вышло все случайно. Заехал посмотреть, как там его старая гвардия, думал, на пять минут. А его уговорили выступить – сволокли всех этих калек, человек сто с лишним, в зал со сценой, я сам там не был. Он вышел, а что сказать – не знает. Ладно, говорит, я вам спою, там рояль был. Надеялся, что две-три походные песни прежних времен, и привет. А как взглянул, как они там лежат без рук, без ног и смотрят на него, а кто не может повернуться, тот сидит спиной и пытается поймать его изображение в маленькое зеркальце – тут у него нервы сдали. Он им пел три часа, говорит, спел все, что вообще знал. Ну и с тех пор ездит туда, поет. Такого голоса больше на свете нет. Правда, говорят, нашелся еще один Джельсомино, некто господин Рочестер – шотландец, что ли? – так рявкнул из своей Шотландии, что Джен Эйр услыхала его аж в Южном Уэльсе.
– И что же? – изумленно спросил Диноэл.
– Понятно что. Эта коза сейчас же прилетела и вышла за него замуж. Не ори! Может, врут… Но сына их я знаю. Начальник Лаймхаузовской судоверфи в Лондоне.
– Вот это да, – сказал потрясенный Дин. Вот как Ричард попадает из Челтенхэма в Йорк, мелькнуло у него в голове. Долго бы я искал этой дороги… – А что это у тебя за мотор? Почему не просто генератор?
– Дизель, – охотно пояснил Володя. – Мы с товарищем вдвоем работали на дизеле… В этой трубе, чтоб тебе знать, с прямоточным электричеством временами чудеса происходят – вырубает по непонятной причине. Этиология неизвестна, но застрять можно капитально – я разок трое суток отсидел – хорошо, еда и питье были. На пятые сутки подлетает Серебряный на своем бронепоезде…
– Кромвель? – обреченно спросил Дин.
– Да не один, их там четверо оказалось – из разных Вселенных. Хорошо, вовремя заметили. Что, говорит, торчишь, как пень? Закидывай свой керогаз, хрен с тобой, довезу. Пристроили меня в уголке, дали коньяку, закуски – Фонда принесла, их там две было, и я тебе скажу – здорово эти девки друг друга не любят. Ну а эти – кто постарше, кто помоложе – за своим столом, у них там карты разложены или планы, я уж не знаю – и что-то там о своем: бу-бу-бу да бу-бу-бу… У Перекрестков выкинули меня, чего недопил – дали с собой, и унеслись дальше, с гиканьем и свистом.
– А куда?
– Ну, этого тебе никто не скажет. Неведомо. И ты себе голову не ломай. В здешних лабиринтах ребята покруче нашего накрывались. Эх, найти бы ту карту, но вряд ли, да и есть ли она вообще, может, все сказки…
Второй раз в жизни Диноэл встречал человека такого сокрушительного, непобедимого обаяния. Уже через пять минут возникало ощущение, будто перед тобой твой старый приятель еще с детских лет, и приходила готовность поделиться с ним таким, в чем даже сам себе признался бы неохотно. Второй особенностью была та невероятная легкость, с какой в его речи перемежались образы откровенно бредовые и шизофренические со вполне реальными и разумными. Без малейших затруднений этот человек ухитрялся жить меж двух миров.
– Приготовь свою пушку, что там у тебя… Сейчас проходик откроется, там поджидать могут, крокодил обитает недоброго нрава, с семейкой… Он с Кокошей и Тотошей тьму народу укокошил…
Синельников вытащил на свет божий античный АКС, взвел затвор и подмигнул Диноэлу:
– За все века ничего лучше не придумали… «И там, где был дороги поворот, заговорил по-русски пулемет». Серьезные у тебя револьверчики, характеризуют… А как там насчет прорыва газов между стволом и барабаном?
– Нет прорыва, – машинально ответил Дин. – «Плавающий» патронник.
– Надо же, чего только не придумают… Ну, друг незнаемый, гляди в оба, подъезжаем, место бойкое, Первый Шлюз, тут все бывает… Порядок будет такой: после отметки я начинаю палить, а ты приглядывай – не шелохнется ли где чего, и, в случае чего, не зевай…
Они действительно проскочили грубо намалеванную фосфоресцирующей белой краской рожу слева от путей, Володя поднял автомат, поерзал, устраиваясь поудобнее, и вслед за этим произнес то ли магическое заклинание, то ли молитву:
– Ну, православные – именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики – огонь! – и старичок АКС, заряженный чем-то усовершенствованным, загрохотал и заполыхал.
Морщась ввиду пролетающих возле самого носа гильз, Диноэл старательно вглядывался в темноту, но, кроме и в самом деле мелькнувшего в неясных глубинах неверно подсвеченного лаза, ничего страшного не произошло.
Так их беседа, перемежаемая диковатым пением Володи, текла себе и текла, как вдруг колея, по которой они ехали, раздвоилась, расстроилась, колеса отстучали одну стрелку, вторую, вокруг обозначился некий простор, и Дин увидел, что они уже находятся в обширном сумрачном помещении довольно сложной формы, по размерам ничуть не уступающем вокзалу. Там и сям на путях стояли такие же или похожие дрезины, оборудованные с большим или меньшим комфортом.
– Приветствую вас в Перекрестках, дорогие гости! – возвестил Володя и выключил чихнувший на прощанье мотор. – Поздравляю с благополучным прибытием! В передние стекла нашего автобуса вы видите так называемый Пятый подъезд, один из немногих действующих… Просим прощения за отсутствие оркестров и салюта, не прошли по смете…
Он соскочил на землю и со вкусом потянулся.
– Давай откатим наш «боинг» вот туда подальше, направо, и пошли наверх, в диспетчерскую, вон лестница…
Бережно уложив в видавший виды армейский рюкзак три бутылки «Гленфиддича» и забросив АКС за спину, Володя пошел вперед. Диноэл огляделся. Он с оторопью обнаружил, что угодил прямиком в мир некроготики незабвенного Ганса Гигера. Его гнетущая биомеханика смотрела тут со всех сторон. Арки и колонны ангара-вокзала изображали хребты неизвестных чудищ, стены были собраны из ветвящихся труб-сосудов всех вероятных и невероятных размеров с костно-металло-хрящевыми вставками самой причудливой формы и явственно машинно-анатомического предназначения. Все членистое, метамерное и все механическое – как выразился критик, соитие кишечника и швейной машинки на прозекторском столе.
– Мрачноватая архитектура, – кивнул Володя. – Патологоанатомический модерн. Но другого ты тут ничего не увидишь. Вся эта хива собрана из защитных капсул скелетников, это их оригинальный дизайн и единственный здешний стройматериал, они такой кокон отстреливают при каждом прохождении – прикинь, тысячи лет. Ими тут все забито. Много чего тут и сами тараканы понастроили, во время оно, какой-то лобстерский Карбюзье с мозгами набекрень… Состав дорогой – бериллий, титан, все такое, Кромвель из этого добра наваял депо для своих бронепоездов, специально выбирал куски с черепами, юмор у него такой, дворец отгрохал, и все равно девать некуда.
По верхней площадке, собранной, как казалось, из бронзовых срезов внутренностей рака, они подошли к двери. Дверь оказалась монстром класса «цитадель», высший уровень защиты кораблей или космических станций – квадрат рамы, выпуклый диск, поделенный на две неравные части, светящийся глазок приемника-индикатора. Сначала по черной прокладке вокруг прокатился импульс, и диск с громким чмоканьем подался назад, затем молниеносно провернулся вокруг своей оси и, вместе с плитой рамы, скачком втянулся вверх, в дверной проем под потолком.