– Пылесосы ремонтировать. – Алексис презрительно дернула плечом.
– Хоть бы и пылесосы, голова у тебя чугунная, но руки золотые. И ради Христа, ни во что не впутывайся – смерть наемника никто расследовать не станет. Не задерживайтесь здесь. Скифа отсюда тоже очень скоро попросят, и он не предупредит заранее, под какой салют собирается хлопнуть дверью. И главное, девчонки, – спасибо вам. Нам не повезло, но все равно вы молодцы.
– А вы, шеф, вы куда? – спросила Эшли.
– Я ухожу в отставку. С меня хватит. Я теперь кабинетный ученый-историк… Мэриэтт, все равно не спишь, иди сюда. Тебе много вещей забирать из Хэмингтона? Из дома, из лаборатории?
– Нет. Все, что нужно, я уже взяла. Не хочу возвращаться в Хэмингтон. В конце концов, напишу Агнессе, она вышлет что-то. Ведь здесь кто-то останется?
– Возможно… Хорошо. Эш, заказывай шаттл. Что-нибудь до любого внутреннего радиуса.
– Уже. Сегодня, в девять, «Баальбек» с шестьдесят второго – устроит?
– Вполне.
Промелькнули сборы с поисками куртки для Мэриэтт и торопливыми подписями набежавших бумаг, тоскливые минуты пустого ожидания, потом крытый подъезд, многотерпеливый Чалый, запряженный в коляску с поднятым верхом, прощание с Эшли («Сколько раз мы вот так встречались и расставались? Ладно, бог даст, еще свидимся»), Алекс на козлах, щелканье кнута, цокот подков по мокрой брусчатке, грозно поднявшийся к гранитным рубежам набережной Твидл, Тауэр Бридж, Райвенгейт, надвинувшиеся и растаявшие во мгле исполины Хэмингтона, лесная дорога, забор и ворота Тринадцатого района. Алекс вгорячах загнала коляску едва ли не на саму посадочную площадку; не удержавшись, приглушенно завыла, обняв Диноэла, потом всхлипнула, вновь вскочила на свое сиденье и вихрем умчалась прочь.
– Ну, знаешь, – сказала Мэриэтт.
И вот уже гром, рев, слепящие огни, вновь теснота, хаос труб и кабелей, транспортные сетки, облезлые кресла, запах пластика и кислая вонь гидравлических смесей – преддверие роскоши и комфорта огромного лайнера – прощай, Тратера!
«Не зарекайся», – голосом «клинта» равнодушно ответила Тратера.
Гул, рев… Старт!
Ночь, точнее сказать – поздний вечер, и снова дождь.
– Боже, мы привезли с собой лондонскую погоду…
Старенький институтский «Мерседес» с высокими фарами в форме восклицательных знаков, прохрустев по камням, развернулся и растворился в темноте. Башня бывшей водокачки чернела во мраке, напоминая маяк, у которого фонарь неожиданно съехал к основанию. Вокруг шумел и вздыхал лес, и в сходящихся конусах света от ламп над крыльцом буйствовал ткацкий станок дождя.
– Какие у тебя тут ворота, – сказала Мэриэтт. – И вообще настоящая крепость.
– Это гараж, – ответил Дин.
Замки защелкали, открылась одна дверь, за ней вторая, и они оказались в цокольном этаже. Навстречу им радостно оскалилась широченная морда «Хаммера», гофрированный кусок стены, застрекотав, убежал в потолок, открылась лестница, Диноэл взял с пола спортивную сумку, в которой лежала прихваченная второпях куртка Алексис и купленная по дороге снедь, как-никак, они приехали к пустому холодильнику, и сказал:
– Пойдем сразу наверх.
Итак, он вновь переступил порог дома, который совсем недавно запретил ему возвращаться. Но к приметам Дин относился более чем скептически. Мэриэтт вошла, сняла плащ – его они купили в супермаркете прямо на «Баальбеке», – сбросила туфли и забралась на диван, обхватив колени. Диван стоял меж смотрящих друг на друга достающих до потолка окон, четыре с одной стороны, четыре с другой. Они уходили в пол, до второго этажа и, если прижаться щекой к стеклу, внизу можно был увидеть подоконник и краешек паркета в гостиной. Компьютер-домовой зажег утопленные в полу и стенах светильники.
– Снова перпендикулярная готика, – сказала Мэриэтт, кивая на окна.
– Нет, это просто модерн с готическим уклоном.
– Иди сюда, посиди со мной. Ты меня еще не разлюбил?
– Еще нет.
– Как здесь тихо. Я отвыкла от тишины.
– Мы в национальном парке. Днем посмотришь, вон там Холм Железной Ратуши, местная достопримечательность. Ты есть хочешь?
– Нет, сейчас только ванну и спать.
Мэриэтт оглянулась. В окнах позади нее, несмотря на непогоду, был виден поднимающийся над лесом подсвеченный колосс СиАй, отсюда можно было различить даже обе половинки.
– Твой замок людоеда видно здесь отовсюду. Когда все утрясется, давай переедем. Мне очень неуютно, когда эта зверюга заглядывает в каждое окно… Давит.
– Это был мой дом.
– Прости, но я никогда не привыкну. Какие высокие потолки… А где люстра?
– Я не люблю верхнего света. На мой вкус, слишком официально – знаешь, как фрак и бабочка. По-моему, если у кого-то за полночь включен весь свет, то у него либо гости, либо обыск.
– И ковра нет.
– Теплый пол. И уборку делать проще.
– Ну нет… И потом, это же вредно. Ладно, я в ванную. А ты посидишь рядом.
– Да, пойдем, покажу, там у меня смеситель с чудинкой, горячую прибавляет нормально, а обратно, на полпути, резко включает холодную, надо просто вывернуть назад… Все не было времени отладить.
– Сейчас посмотрим… Надеюсь, после твоих жен осталась парочка гелей или бальзамов?
Пока Мэриэтт блаженствовала в горячих облаках пены, Диноэл настроил систему прозрачности окон так, что зеленоватые морозные узоры скрыли от глаз ненавистного светящегося великана.
– Ты где там? Боже, какая я сонная, ничего не соображаю… Ты знаешь, я боюсь тебе разонравиться. Я так недовольна своей фигурой…
– Замечательная фигура.
– Нет, я просто кубик какой-то, и никакой фитнес не помогает… Люби меня, слышишь, а то я умру.
– Ладно, буду любить.
Кремовый редут постели был задвинут в подковообразный конец комнаты, здесь не было окон, лишь крохотная бойница под самым потолком, и Дин с тоской подумал, что его жилище в плане точно воспроизводит Челтехэмский замок. У него возникло неприятное чувство, будто он ведет экскурсию по собственному мемориалу и вынужден все время за что-то оправдываться. Чертов переходный возраст, чертова переходная эпоха. Дурь какая, все, надо выспаться.
Но сон, как известно, капризное божество и зачастую склонен поиграть даже с тем, у кого глаза, казалось бы, сами собой закрываются от усталости.
– Что за одеяло у тебя! Это что, натуральный мех?
– И сама тряпка, и мех, и шерсть настоящие.
– Ты знаток… Ты мой герой, ты мой повелитель… Только скажи мне еще раз, что со всем прежним покончено… Я так боюсь этой политики… Не могу допустить, чтобы тебе и мне еще раз искалечили жизнь… Я хочу, чтобы мы вели нормальный, человеческий образ жизни, чтобы мой муж возвращался домой в шесть часов и мы вместе садились ужинать.
– А потом смотрели телевизор.
– Можно и телевизор посмотреть. А можно придумать и что-то еще. Ты когда последний раз был в театре? Представь, мы можем просмотреть все знаменитые оперы, все легендарные спектакли! Бродвей! И потом. В мире масса прекрасных мест. Ты был на Гаваях?
– Да, там станция слежения.
– Ну вот, а я никогда не была. Есть еще парк «Олимпик», там работает Фрэнси, моя подруга, она присылает такие фотографии, что дух захватывает. А в Греции, на каком-то острове, есть такая пещера, морской грот, куда можно попасть только через отверстие наверху, огромный колодец – я непременно хочу там искупаться. Мы вдвоем в подводной пещере – разве не здорово?
– Здорово, но из пещеры рано или поздно придется вылезти. У тебя есть твоя наука. А я чем буду заниматься? Преподавать технику выживания?
– Нет. Ни в коем случае. Рано или поздно тебе захочется показать своим ученикам что-нибудь вживую, и тогда все. Нет. Я даже считаю, что отсюда надо уезжать и подыскать жилье в каком-нибудь месте – здесь все слишком… напоминает, все слишком близко…
– Что же мне остается?
– Как что? Твоя жизнь! Ты же легенда! За книгу твоих воспоминаний издатели будут драться! У тебя сохранились заметки?
– Да, я кое-что записывал, хоть это и было запрещено. Но это страшная мешанина, разные обрывки…
– Вот и отлично, приведи все в порядок. Конечно, это непросто, но оно того стоит. По-моему, ты просто обязан все описать, это твой долг пред человечеством. Но самое главное – ты же всегда мечтал заняться наукой. Вот он, твой шанс! Теперь тебе никто не помешает, с твоим именем перед тобой открыты все двери, любые архивы, университеты… что хочешь. И самое главное – займись наконец своим здоровьем. Дин, тут я встану насмерть. Твое плечо, твой глаз… сколько можно откладывать? Все сроки вышли, надо обязательно показать специалисту. Ты уже все запустил до крайней стадии. А пока что просто обними меня и расскажи…
– О чем?
– О чем хочешь… Например, что там, за тем холмом, о котором ты говорил…
– Там шоссе и город Мюнхен.
– А дальше?
– А дальше горы. Баварский Лес и Шумава.
– А что за горами?
– А за горами уже Чехия… О, ты уже действительно спишь.
С утра пораньше, после завтрака, который вполне можно было назвать походным, Дин отправился в Институт, а Мэриэтт села к телефону – выяснять, насколько серьезны намерения Мюнхенского филиала исследовательского центра Рудольфа Вирхова.
– В случае чего, возьми «Шевроле», – сказал Диноэл, доливая ей кофе. – Джип для Мюнхена великоват, ты там намучаешься. Только поаккуратнее, контроля поворота нет, и из двухсот он выскакивает мгновенно. Документы я оформил.
– Какие документы?
– Ну, у нас тут хотя зона и не слишком запретная, но забор и шлагбаум все же присутствуют. В любом случае звони.
Официальный кабинет Айвена Тью (была еще и пара неофициальных, так называемых «переговорных») был длинным, изогнутым, отделенным от каких-то еще пространств перегородкой, отделанной узорчатой кожей, и кончался пятиметровой высоты окном. Окно это оставило в бюджете ИК существенный след – оно было многослойным, с тремя разнонаправленными рамами, стеклами переменной толщины и специальными моторами, которые заставляли эти стекла беззвучно вибрировать в режиме, диктуемом генератором случайных чисел, так что подслушать, что происходит внутри, было совершенно невозможно.