Глостер пожал плечами и сделал шаг вперед. В ту же секунду вся трибуна Гамильтонов с громом и лязгом поднялась с места, правда, молодецки выскакивать на арену никто не спешил – слишком уж красочно каждый представлял себе, что его там ждет. Зато в следующий миг с противоположной стороны точно с таким же бряцаньем одним махом встали Бэклерхорсты, и с их стороны задор был куда натуральнее.
Его величество Иаков V успокаивающим жестом простер руки и беспомощно посмотрел на епископа. Тот, поджав губы, неопределенно пожал плечами.
– Дайте мне другой меч, – пришел им на помощь Ричард.
– Кто даст ему меч? – громогласно вопросил Иаков.
– От Бэклерхорстов я меча не приму, – прошелестел Омерль неживыми губами.
Воцарилась тишина. Никому не улыбалось выступить в роли хозяина оружия, которым через три счета располосуют в бахрому наследника древнейшего из родов. А завтра Гамильтоны станут королями, и что тогда?
В этот момент со своего места вскочила Одигитрия.
– Дайте ему храмовый меч! – пронзительно закричала она. – Освященный меч неподвластен колдовству!
Его преосвященство епископ Майкл вновь недовольно сморщился.
– Сэр Родерик пожертвовал собору меч, – пробурчал он, – но это ритуальный клинок, мы не вправе…
Но Одигитрия, полыхнув рыжей копной, уже сорвалась с места, завизжали петли соборных дверей, и через минуту вдовствующая королева подбежала к барьеру с чем-то наподобие причудливого торшера в руках.
– Прости меня, – жарко шепнула она Глостеру, принимая от него мечи. – Убей его. Сталь отличная, и острый, как бритва.
Ричард скептически оглядел свое приобретение. Епископ был прав – сооружение было скорее архитектурное, нежели какое-либо другое. Неизвестный мастер, то ли по прихоти заказчика, то ли по собственному почину, для покорения публики избрал тему змеепоклонства. Девять мельхиоровых змей, сложно переплетаясь, образовывали эфес: шестеро – ветвистую гарду, и три, потолще и посолиднее, непосредственно рукоять. Автор применил и чернение, и накатку, и эмаль, металлические гады, блистая чешуей, застыли в разнообразных художественных изгибах, демонстрируя клыки в разинутых пастях – изделие вполне подходило для выставки или цеховой рекламы оружейника, но никак не для реального боя. Клинок, тоже экзотической формы, мыслился, как видно, для схватки с носорогом.
– Что за серпентарий? – возмутился Ричард. – Как вообще это держать? И перчаток нет. Джинни, принеси какую-нибудь тряпку – замотать, я же себе все руки обдеру.
Джингильда немедленно спорхнула с места и тут же вручила ему увесистый рулон рыхлой бязи, заготовленный ею, видимо, для того, чтобы перевязать раны возлюбленного.
– Только не расслабляйся, Ричард, только не расслабляйся! – чуть слышно воскликнула она. – Когда бесится, Хэмли очень опасен!
– Ясное дело, – отозвался Глостер и, забросив на плечо нескладную штуковину, вернулся к Омерлю.
Здесь открылась еще одна неприятность: одной рукой держать меч, а другой в это время обматывать эмалевый террариум оказалось дьявольски неудобно. Воткнуть же клинок в промерзший камень под ногами было совершенно невозможно.
– Слушай, подержи, – обратился Ричард к противнику.
Очумелый Омерль, будто и впрямь околдованный, уже было двинулся ему навстречу, но возмущенный рев на трибуне позади остановил его.
– Как хочешь, тогда жди, – проворчал Глостер, прислонил меч к животу и продолжил вязать узлы на змеиных головах.
Любопытно, что правила вовсе не запрещали Омерлю воспользоваться ситуацией, и пока у врага заняты руки, напасть и, скажем, разрубить его надвое. Но Омерль стоял, как завороженный, и не только он. По необъяснимой причине все зрители, на всех ярусах, от мала до велика, затаив дыхание, зачарованно следили, как в центре Эдинбурга английский герцог, сопя и еле слышно ругаясь, бинтует змей над трупами лучших шотландских воинов, а ветер с гор проносит над ним, как белые занавеси, снежные заряды все сильней и сильней.
Омерль, приоткрыв рот, взглядом безумца всматривался в то, как мертвые нефритовые глаза исчезают под серой шероховатой тканью; аналогия с грядущим саваном была настолько очевидной и вопиющей, что душевные силы окончательно покинули Гамильтона-младшего. Его замутило, земля поехала под ногами, и он потерял всякое желание бороться с притяжением. Колени подогнулись, юный граф выронил меч и шумно сел на снег, едва успев подставить руку. Второй, освободившейся рукой, он сделал некое трепыхающееся движение и невнятно пробормотал:
– Я признаю… Признаю…
Такого поворота, по чести сказать, не ожидал никто, в том числе и Ричард. Он озадаченно взглянул на Омерля и, прервав свое занятие, обратился, но не к королю, а к папаше Николасу (Глостер уже успел понять, что Гамильтон-старший вытесан из материала потверже, нежели его величество Иаков):
– Ну и что теперь?
Николас Гамильтон бросил на него короткий взгляд, какого от Иакова и в самом деле век не дождешься, прикрыл глаза и мучительно сжал челюсти, что не помешала увидеть даже его борода с проседью; посидев так краткое время, он поднялся, стащил с левой руки перчатку и махнул ей королю. Затем он вновь сел и отвернулся. Сияние незримой короны над его головой угасло в облаке позора, окутавшего клан Гамильтонов.
Зато Иаков, добрая душа, откровенно обрадовался. Он приветственно поманил Глостера и бодро кивнул епископу. Преподобный Майкл тоже согласно кивнул, хотя и без всякого одобрения, и, не глядя, протянул руку в сторону. В эту руку юноша в белом, выросший как из-под земли, тут же вложил посох с навершием в виде золоченой улитки, и его преосвященство начал неспешно подниматься. Джингильда светилась, еще не веря счастью, Одигитрия смотрела разочарованно.
– Божий суд окончен, – торжественно объявил король.
– Герцог, встаньте здесь, – покашляв, приказал епископ. – И там, внизу… уберите… Граф Омерль… ну ладно, оставайтесь на месте. Возлюбленные братья, данной мне Богом властью…
Но тут Ричард, стоявший внизу со своим недообмотанным гадючником, состроил очередную гримасу и глазами указал Майклу на всеми позабытого в суматохе зачинщика событий – Шелла Бэклерхорста.
Епископ ничуть не смутился.
– Ах да. Конечно, – спокойно отозвался он. – Шелл, подойдите сюда, встаньте рядом с герцогом Ричардом и преклоните колено…
Бэклерхорст, как всегда, невозмутимый, спустился и зашагал вдоль трибуны. В эту минуту, впервые, может быть, при стечении народа, проявило себя почти мистическое свойство его личности, ставшее потом основой удивительной Бэклерхорстовой карьеры.
Он не сражался. Победу ему принесла чужая рука. Но все же в его облике было столько уверенности, столько спокойствия и величия, что даже у самого злобного хулителя не повернулся язык произнести обидное слово – такое уважение, уж неизвестно почему, вызывала его фигура, так что во многие умы закралась мысль: а в самом деле, не будущий ли шотландский король перед ними? В любом случае человек, сумевший вызвать из-под земли этого английского дьявола, заслуживает внимания.
Может, чуть раньше, может, чуть позже, но утративший было всякие условные рефлексы Омерль начал потихоньку приходить в себя. Осознание чудовищной вины постепенно наваливалось на него, страшно было даже поднять глаза на отца, сидевшего десятью футами выше; Омерль прижался к ледяным доскам щита и все же, собравшись с силами, с замиранием сердца, взглянул на соседнюю трибуну.
Богиня его грез, Диана Аргайл, по-прежнему восседала на своем месте, но она даже не смотрела в его сторону. Но Омерль понимал, что и это отсутствие взгляда, и презрительно сжатые губы есть знак для него. Все кончено. Ему незачем больше жить. Даже больше того – ему нельзя больше жить! Голой рукой Омерль зачерпнул снега, проглотил, подобрал застылый меч и встал на ноги. Ах, что же ты натворила, жестокая красавица Диана!
Со сдавленным воем, занося лезвие на ходу, Омерль побежал к стоящему спиной Глостеру. Какие легкие, какие послушные ноги! Бесполезный вопль матери, напрасный грозный окрик отца.
Глостер, хотя и смотрел в другую сторону, наверное, раньше других сообразил, что происходит. Все еще придерживая несуразный меч, не оборачиваясь, как и в первый раз, он ясно слышал и крики негодования, и горестный стон Иакова, и недовольное кряхтение епископа Майкла, и еще один предостерегающий визг Джингильды. Но кроме того, его абсолютный музыкальный слух различал еще и приближающийся стук подкованных в расчете на горный лед сапог. Бумц-бумц-бумц-бумц – и горячее прерывистое дыхание. Ричард осторожно подвигал головой, оценивая разницу в запоздании звука между правым и левым ухом, и изобразил грустную физиономию Джингильде – как же надоело! А потом он сделал вот что: ударил ладонью по крайней змее, свешивавшей, как белый флаг, разодранный конец бязевого бинта.
Упертая в землю махина крутанулась, змеи завертелись, как спицы колеса – меч прокатился по его правой руке, миновал грудь, и дальше, не потеряв инерции, рукоять вкатилась в как раз поджидавшую ее левую руку. Глостер, задрав локоть, мгновенно выставил непомерно длинное лезвие за спину, словно собираясь взять под мышку зонтик. Подлетевший с занесенным мечом Омерль, может быть, и пытался затормозить, но тщетно. Он наделся на герцогский клинок, словно деревянный кружок на штырь детской пирамидки, и задняя сторона кольчуги показала передней пример бессмысленной преданности хозяину: она не пропустила глостеровский меч наружу, натянувшись на пробившей тело стали словно палатка, подпертая шестом.
Меч Гамильтона со звоном закувыркался по камню, изумленные глаза вперились в парадное облачение епископа, из горла Омерля единым толчком вылетело не меньше литра крови, потом голова поникла, Ричард опустил руку, и Омерль рухнул сначала на колени, а затем набок, все так же растерянно глядя перед собой.
– Простите, ваше святейшество, я отвлекся, – сказал Ричард.
Преподобный Майкл пожевал губами и откашлялся.
– Сэр Ричард, пока помню… Не забудьте после всего вернуть меч в храм.