Особняк хозяина Корнуолла оказался небольшим замком, истинным детищем одиннадцатого века, когда благополучие жилища во многом зависело от толщины стен и удачного расположения бойниц. Впрочем, внутренний дворик уверенно демонстрировал достижения уже куда более позднего стиля.
Очень маленькая, но очень высокая комната с четырьмя столь же высокими окнами и сводчатым потолком, стены были пронзительно белы и пусты, что наводило на мысль о монастырской келье. Пол составляли разномерные серые плиты из грубо тесанного камня, справа от двери стояла темная конторка с разложенными письменными принадлежности и открытым фолиантом, рядом – небольшой столик и два кресла без спинок в греко-романском стиле. Более ничего не было.
Охватив это аскетическое убранство одним взглядом, Дин, во-первых, изумился, во-вторых, успел подумать: «Кажется, едрить твою, понимаю, почему она от него сбежала», но особенно размышлять было некогда – навстречу ему с приветливой улыбкой шел молодой человек, одетый в непривычное длинное и складчатое одеяние.
Герцог Олбэни Корнуолльский был коренаст, плотен, уже тогда носил аккуратно подбритую и выстриженную бородку, и его серые глаза, казалось, излучали неиссякаемое дружелюбие.
– Здравствуйте, любезный сэр, – с живостью заговорил он, протягивая Дину сразу обе руки. – Много, много наслышан о вас и, право странно, что мы до сих пор не встретились. Однако я читаю в ваших глазах удивление?
«Еще бы, – подумал Диноэл. – У них что, в Бристоле, все мужья так встречают любовников своих жен?»
– Вы правы, герцог, – ответил он, учтиво кланяясь. – Я несколько ошеломлен той обстановкой, в которой застаю вас.
Корнуолл радостно засмеялся:
– Прекрасно понимаю вас, сэр Диноэл. Молва рисует меня книжным червем, чудаком-библиофилом, и вы, конечно, ожидали увидеть меня среди книжных завалов. Но нет, нет. С недавних пор я разделил кабинет и библиотеку, чтобы, как лучше выразиться, очистить мысль, чтобы рука не торопилась схватиться за близлежащий том и оставалось время поразмыслить… Назовите это слабостью, если мне для подобной отваги потребовалась каменная стена! Но в любом случае моя библиотека к вашим услугам, охотно все вам покажу.
– Благодарю вас, герцог, предложение чрезвычайно заманчивое. – Диноэл еще раз поклонился, думая в это время: «Какая там, к черту, дуэль на мечах, еще в глаз ему попаду… Наверное, стреляться – пальнем по разику в воздух, и все дела». – А сам тем временем продолжал: – Но все же главная моя цель – кажется, я нарушаю этикет, но простите чужестранца – услышать ваши личные суждения. Похвально, когда ученый муж превзошел множество трактатов, постиг сочинения авторитетов прошлого или даже на собственном опыте подтвердил, что не все золото, что блестит, а сани надо готовить летом, – но, согласитесь, открытием это не назовешь. Гораздо ценнее его собственные духовные приобретения, неважно, велики они или малы, главное – это его личные находки, ведь никто до него этого не говорил и не описывал… Интеллектуальный эксклюзив, – добавил он. – Я бессовестно пользуюсь выпавшим мне везением – признаюсь, я впервые встречаю живого, так сказать, действующего философа.
«Ну да, – подумал Диноэл, – он же какой-то там богослов или что-то в этом роде. Ах ты дьявол, надо было подготовиться».
– Вы мне льстите, причем грубо, – снова засмеялся Олбэни. – Однако что же мы стоим? Присаживайтесь. Не сочтите меня невежей, я ничего не предлагаю вам с дороги, но буквально через четверть часа нас ждет обед…
Не ощущалось никакого коварства, этот человек не таил ни малейшей задней мысли, более того, его обаяние было такого свойства, что пропадало всякое желание лгать и притворяться, а напротив, хотелось честно и без прикрас излить душу, поведав все, как есть. «Дожил, – подумалось Диноэлу, – встретил князя Мышкина». Контактер на дух не выносил героев Достоевского, но Олбэни Корнуолльский вызывал явную симпатию.
– Герцог, вы повергаете меня в смущение, – сказал Дин. – Не скрою, я человек практического склада и к философии отношусь достаточно скептически. Когда-то в молодости я был очень удивлен, что Ямамото Дзете, автор «Хагакурэ», и Платон – две крайние формы субъективизма и объективизма – сходятся в своих выводах. Почему-то я огорчился и решил тогда, что жизнь как философствование – это не для меня. Но война поставила перед нами вопросы, на которые у меня пока ответов нет…
– О, – оживился Корнуолл. – Это как раз то, что чрезвычайно меня интересует – мнение образованного человека, побывавшего в самом пекле…
– Я не участвовал в больших сражениях… Но ведь вы тоже воевали?
– Я был на Обероне все время осады – это вышло по чистой случайности, и никаких боевых заслуг за мной не числится… Но вы затронули чрезвычайно серьезную тему, и, как мне кажется, я понимаю, что вас волнует… Однако мы уже можем сесть за стол.
За столом прислуживали старухи, похожие на монахинь, – все в черном, с одинаковыми квадратными подбородками и фанатичным огнем в глазах.
– Вы в приморском городе, и сегодня вашему вниманию предлагается малая толика бесчисленного разнообразия корнуолльских рыбных салатов… Однако вы совершенно правы, война заставила всех нас задуматься. Ваш вопрос звучит на первый взгляд очень просто, даже наивно – что же главное в нашей жизни? – но именно на подобные вопросы ответить труднее всего. Не стану мучить вас риторическими построениями и отвечу сразу. Главное, друг мой – это нравственность. Я сейчас поясню свою мысль и для начала расскажу вам анекдот, одну историю, я слышал ее в Стэнфордском университете, когда был там с его величеством, и анекдот поэтому естественно-научный, как и положено… Позвольте предложить вам вина – очень недурное шардоне.
– Боже мой, французское?
– Нет, лоза аквитанская, и нашему с вами патриотизму ничто не угрожает… Итак, один ученый, насколько я помню, молекулярный инженер, рассказывал – надеюсь, я не ничего не путаю с терминами, – как только что встроенный в кольцевую хромосому кишечной палочки ген вдруг отказался работать. Генетики бились полгода, может, и больше, и наконец с досадой заявили, что дело тут вовсе не в гене, а в митохондриях, в которых что-то заедает. Пришли цитологи, копались еще дольше и выяснили, что митохондрии в порядке, просто почему-то не идет цикл Кребса. Заедает какой-то фермент. Позвали биохимиков и биофизиков. Те потратили почти год и в итоге установили – все дело в воде, чем-то она неправильная. Изучайте структуру воды, построение диполей, сказали они. И вот автор этой истории задает вопрос: а что бы мы ответили человеку, который два года назад, в разгар нашей возни с непослушным геном пришел и сказал бы – дураки, займитесь водой? В лучшем случае ему бы посоветовали взять отпуск и подлечить психику. Сэр Диноэл, – Олбэни делал ударение на первом слоге, – нечто подобное мы наблюдаем во всей истории человечества. Истории погони за некой абсолютной истиной, которую невозможно ни назвать, ни распознать. Во времена, каких мы с вами сейчас и не упомним, главным считалась религия и религиозная мораль. Увы, удачным этот опыт никак не назовешь. Потом место религии заняла наука: цель человечества – познание Вселенной, человек обречен на познание и все прочее. С этим трудно спорить, но под наукой почему-то стали понимать технологию – не мне вам рассказывать, как «Сумму теологии» сменила «Сумма технологии».
Герцог вдруг развеселился.
– Помню, в одной книге писатель иронизирует над им самим изобретенным символом: на пьедестал, для всеобщего поклонения, водрузили зубчатое колесо, на которое вместо елея капает машинное масло… Но теперь вопрос с технологиями решен, вы можете заказать или купить любую технологию, сколь угодно опережающую наше время, Англия – яркий пример, но при этом, заметьте, для человечества ничто не изменилось, главные вопросы его существования так же далеки от решения, как и тысячи лет назад…
При этих словах Олбэни Корнуолльского внутри у Диноэла, в его никогда не дремлющей интуиции явственно взвелся боевой механизм. О чем это он? Где это можно купить опередившую время технологию? У этого чудака-герцога есть доступ к информации закрытого уровня, вот так штука.
– …наши познания, наши достижения – ничто, – продолжал тем временем Олбэни. – Мы столкнулись с сотней цивилизаций, с сотнями религий, с мировоззрениями, которые не имеют с человечеством ничего общего, потому что мы пока не вырастили себе ни новые головы, ни новые души. И что теперь главное для людей? Да сохранить понимание самих себя как человечества, с человеческими нормами и ценностями – а это и есть нравственность.
Диноэл покачал головой.
– Вы еще добавьте, герцог, что человеку нужен человек. С этими словами Кромвель начал войну.
– Войну начал не Кромвель, а человеческая алчность, которая как раз безнравственна. Человеку нужен весь мир, с этим никто не спорит, просто человек не должен забывать, кто он такой. Кстати, именно война заставила многих задуматься как раз о том, что я говорю, и вас в том числе, как я вижу. Человечество, как и отдельный человек, постоянно смотрит в глаза смерти, лишь степень осознания этого факта меняется в зависимости от обстоятельств. Посмотрите, как после войны подскочил уровень апокалиптических настроений! А ведь казалось бы, все должно быть наоборот…
Тут герцог сделал паузу, ожидая от Дина контраргументов, но тот промолчал, навострив уши, он почувствовал, что разговор принимает до крайности любопытный оборот, – и не ошибся.
– Разумеется, наши ученые-технологи берутся решить такие вопросы традиционными для себя способами. До нас доходят слухи о ваших попытках совместить человеческий и нечеловеческий разум. Прошу меня простить, но подобные опыты я считаю опасными, бессмысленными и антигуманными. Вдобавок, на мой взгляд, они обречены на неудачу – хотя, конечно, мнение дилетанта тут не имеет веса.
Вот оно что, ему известно нечто о проекте «Минотавр», сообразил Дин. Ничего себе! Ай да философ, ай да корнуолльская крепость! Хотя, с другой стороны, от Бристоля и Лондона до Золотой долины не тридевять земель, и кто сказал, что я один бывал в Драконьем Доме?