е знаем, где в этой бомбе запал. И если вам не трудно, передайте мне салат.
– Все равно, это бесчеловечно, – стояла на своем Мэриэтт. – Есть другие пути. Я слышала о прогрессорстве.
– Да, есть такая щелка в законодательстве, – согласился Диноэл. – И ваш дедушка умудряется протаскивать в эту щелку паровозы и пулеметы… Мэриэтт, я противник закона о карантине, но именно этот закон не позволил втянуть Тратеру в войну. К чему Ричард рвался всеми силами. Его милейший друг Кромвель просто не успел этого сделать. Это к вопросу о здешних стенах – не будь Карантина, может быть, только они здесь бы и остались… хотя и не все. И, в конце концов, леди Мэриэтт, предмет нашего спора уже практически не существует, земная миссия на Тратере доживает последние дни. Я очень люблю эти края, может быть, вы слышали, здесь прошла моя юность, а может выйти так, что мне больше не суждено будет увидеть Лондон. Олбэни, представляете, что Ричард сотворит с Лондоном, когда у него окончательно будут развязаны руки?
– Диноэл, устройте Мэриэтт экскурсию по Лондону! – воскликнул Олбэни. – Я, к стыду своему, до сих пор этого не сделал, да мне и далеко до вас. Дорогая, сэр Диноэл редкий знаток, ему известны такие места, где я вообще ни разу не бывал, а уж по знакомству с городскими катакомбами ему и вовсе нет равных.
Мэриэтт тем временем пребывала в величайшем смущении. Окаянный враг английского народа и государства оказался на диво хорош собой. Эти волосы, эта седина, смуглая кожа, заметная щетина – в лондонском высшем свете многие пытались воспроизвести нечто подобное, но только сейчас Мэриэтт поняла, как смешны были эти попытки. Губы – резные губы, вот как хочется сказать, формы не просто изысканной, а нарочито изысканной. Но самое главное то, что она уловила в первую же минуту их встречи там, на дороге – небывалое ощущение силы исходило от всей его фигуры, ведающей себе цену и оттого невероятно спокойной силы, и невероятного обаяния, это низкий гортанный говор, печальные ореховые глаза, придающие всему облику нечто трагическое или даже трогательно-стеснительное… На мгновение Мэриэтт вдруг поняла крыс, угодивших под дудочку крысолова из Гамельна – вот так и пойдешь покорно, на задних лапках, свесив передние, куда прикажут, и даже мысль не придет сопротивляться… Да уж тут не дудочка, тут целый духовой оркестр. Какой-то он и вправду весь драконистый – вон часы на руке, черные грани, выступы – наверняка там скрыт целый арсенал. Интересно, что это за кельтская фитюлька у него на шее? А сама шея откровенно бычья… Каково это – обнимать такую?
– В любом случае, Бен, – сказала она, – на мой взгляд, в теперешней ситуации для меня есть что-то противоестественное.
– Милая, вы слишком строги, – вмешалась мамаша Тэлвин. – Сэр Дэниел совсем не плохой человек, уверяю вас.
– Дорогая, признаю, мы никак не готовы к такому пересмотру отношений, – покачал головой Олбэни. – Просто не знаю, как мне быть. Может, вызвать Диноэла на дуэль?
– Только не дуэль! – ужаснулся Диноэл. – Я помню вашу дуэль с графом Эдмондом, тогда, во время нортумберлендской смуты. Это был кошмар.
– Совершенно не помню, – признался Олбэни.
– Мы сидели в командной палатке. Был страшнейший холод. Вы чрезвычайно деликатно объяснили ему, какая он скотина, а потом, даже не встав, положили на стол перчатку – прекрасная, помнится, замшевая перчатка – и так аккуратно ее разгладили.
Тут на обоих напал смех.
– Ну не разглаживал, это точно! – протестующе поднял руку герцог.
Мэриэтт встала. «Ого, ну и подбородок», – подумал Диноэл.
– Не смею мешать вашему веселью, – сказала она и вышла из комнаты.
Все замолчали, потом Дин сказал:
– Олбэни, вероятно, вам следует поговорить с девушкой – скажите, я готов принести извинения… А я пока составлю компанию герцогине. Не хочу никого обидеть или показаться бестактным, но этот рулет заслуживает, чтобы его доели.
– Я не поняла, что случилось? – возмущенно спросила герцогиня Тэлвин.
Дин проснулся в непривычную для себя рань и некоторое время смотрел на игру бледного весеннего солнца, веток и теней в полукруглом окне галереи. Он едва успел спуститься и насладиться яичницей, приготовленной неутомимой Алекс, как раздалось: «Ее высочество герцогиня Ричмондская!»
На сей раз на ней было просторное темно-серое одеяние с серебряными парчовыми клиньями, на голове – замысловатое переплетение толстых и тонких косичек, которые ниже сливались в перехваченный жемчугами кокон, который, в свою очередь, выпускал на волю пышный, ничем не сдержанный хвост. В роковых глазах читалась тревога.
«А подбородок вроде бы и нормальный, – подумал Дин, – что это мне вчера померещилось?»
– Леди Мэриэтт! Что вас привело ко мне в столь ранний час?
– Я здесь по совету Олбэни. Он сказал, что раннее утро – это жестокий, но единственно возможный способ застать вас дома. Там, внизу, целая вереница карет – вы нарасхват.
– Вы хотите продолжить вчерашнюю дискуссию?
– Я хочу извиниться за вчерашний разговор. Разумеется, я не имела права так на вас набрасываться. Вы здесь очень известный человек, ваше возвращение, как я слышу, произвело фурор.
– Не скрою, я изумлен. Это комплимент, леди Мэриэтт, в последнее время людей, способных меня удивить, практически не осталось.
Она прошла вдоль полок с книгами, ведя пальцем по дереву.
– Каково это – быть легендой?
– Легенда – отдельно, я – отдельно. О своей работе и легендарности могу сказать одно – мне повезло. Я всю жизнь занимался только тем, чем хотел, и что у меня получалось лучше всего – непосредственно самим контактом, и, в общем, больше ничем другим.
– Это странно звучит. А чем же занимаются остальные, ваши коллеги?
Дин даже засмеялся:
– Ну, тут две опасности. Первая – это стать дипломатом. Разведывать, разнюхивать, всякие там переговоры, договоры, агентура и прочее. Вторая – это увязнуть в лаборатории, в библиотеке, создавать теории, опровергать теории, этот кусочек металла оттуда, этот отсюда, это те пять молекул, а это не те… Бог миловал, я всегда занимался тем, что мне интересно. Конечно, просидеть неделю в кабине «Скевенджера» на какой-нибудь задрипанной Луне тоже удовольствие небольшое, зато, по крайней мере, знаешь, что делаешь дело – здесь и сейчас. Да, простите, забыл сказать – смотритесь вы изумительно, искренне завидую своему другу Олбэни.
– Диноэл, разрешите, я буду называть вас по имени? Вы специально меня дразните?
– Прошу прощения. Что-то разучился я говорить комплименты… С годами сделался неуклюжим, а ведь когда-то был тоненьким, быстрым, от пуль уворачивался, теперь – форменный мастодонт… Леди Мэриэтт, как я понимаю, вы пришли сюда не затем, чтобы разузнать подробности моей работы. Вас привело сюда беспокойство, и, хотите верьте, хотите – нет, я тоже его испытываю, просто мы с вами на разных стадиях… Вчерашний разговор мне кое-что приоткрыл…
– Да, Олбэни говорил мне, вы же экстрасенс или что-то в этом роде.
– Не знаю, какой уж я там экстрасенс, но голова на плечах у меня есть… Скажите, леди Мэриэтт, только подумайте вначале хорошенько – могу я делать что-нибудь такое, чтобы вы вдруг стали мне доверять? Кстати, у меня здесь еще и консульские полномочия, и, поскольку вы родом с Земли и с официальным гражданством, моя обязанность вас защищать.
– То есть как? – Она вдруг удивленно улыбнулась, и Дин обратил внимание, что улыбка ее нисколько не портит. – Боже, да вы меня вербуете! Должна вас огорчить – никаких секретных сведений я не знаю. Как вы помните, я вас предупреждала – политикой я не интересуюсь и не занимаюсь, и стараюсь держаться от нее как можно дальше.
– В таком случае вы дождетесь, что политика сама займется вами. Впрочем, насколько я понимаю, политика вами уже занялась, и все, что надо, вы знаете, просто дело до этого еще не дошло…
Пауза, и тут на Диноэла накатило то внезапное спонтанное и легковесное прозрение, которое по большей части и составляло его обычное общение с загадочным миром космической информации или, попросту выражаясь, его знаменитой интуицией. Это была обычная бессвязная мешанина образов и ассоциаций, но присутствие Мэриэтт почему-то сделало их необычайно сильными и яркими, это было как в детской игре, в которой Дину словно кто-то кричал: «Теплее, теплее… Горячо!» – и речь шла о том самом мороке, о наваждении, которое давило на него с первого часа прибытия на Тратеру. Он не стал сдерживать себя и, отвлекшись от прекрасной гостьи, проделал то, что сам называл «заглянуть под стол».
«Вот оно что. Наваждение – это воля Ричарда Глостерского. Вся эта миссия – с начала до конца его выдумка. Вот в чем ловушка. Весь мой визит на Тратеру, – думал Диноэл, вглядываясь в противоречивые контуры своих ощущений, – это замысел Ричарда. Он это подготовил. Подготовил для чего? Для того, чтобы я вел себя естественно. Чтобы делал, что захочу, что в голову взбредет. Что посчитаю нужным. На этом все и построено. Он готовился много лет. Они подставят тебя, предупреждал Айвен, они подсунут тебе куклу. Точно. Весь этот Лондон – кукла и подстава, и вот эта девушка тоже.
Теперь два вопроса. Как? Как ему это удалось? Как Ричард сумел рассчитать и подогнать ситуацию? Хотя бы даже зная будущее. Невозможно, и ответа нет. Второе. Зачем ему моя непосредственность? Зачем я здесь вообще нужен? Почему без меня не обойтись? Чего добивается, в какую игру играет губастый хитрец? Ясно, что ему нужен противовес Джону Доу. Но почему? Неведомо.
А вот и третий вопрос. Где же, прах его дери, чувство опасности? Какого черта молчит? Я лезу в пасть к гиене или нет? Если я разгадаю эту загадку, меня что, не убьют? Выходит, что и волки будут сыты, и овцы целы? Что-то не верится… Мир – театр, люди – актеры, Ричард – режиссер и драматург. Почти демиург. Что же за дьявольщина, какая же сила за ним стоит?»
– Сэр Диноэл, что с вами?
Дин осторожно вздохнул и поднял глаза на Мэриэтт.
– Леди Мэриэтт. Буду говорить честно. Сам не знаю почему, но мне не хочется вам врать.