К таким мыслям примешивалось еще одно любопытное соображение: беседы с Диноэлом возымели-таки эффект: они заронили зерно сомнения. Научная интуиция Мэриэтт – да, у нее тоже был своеобразный и незаурядный дар интуитивного мышления – уже давно подсказывала ей, что в ее теперешнем благополучии, в гладкости взлета карьеры ощущается едва заметный привкус обмана. Чем больше она вникала в суть своих научных проблем, тем яснее понимала, что за ее удачами и находками там и сям угадывается незримо направляющая рука, и это отнюдь не чудесная рука Фортуны. Присутствовала в этой истории некая недоговоренность, темная грань, о которой, несмотря на все их прекрасные отношения, умалчивал дедушка. Трагическая судьба Салли разбередила у Мэриэтт унаследованные от отца затаенные страхи, и уже одна только возможность существования скрытых запретных тем в ее жизни вызывала трепет, дурноту и стойкое отторжение всякого желания строить на таком основании свое семейное счастье. Вот о чем предупреждал ее железный крик далеких вагонов по ночам. Получалось, что от одного кошмара она прибежала к другому, а Дин во всех своих неистовых странностях – тут она чувствовала, что ошибки быть не может – был, по крайней мере, ясен и правдив. Он, в случае чего, не станет долго философствовать и искать отговорок, прежде чем взяться за эти самые страшенные пистолеты.
Мэриэтт появилась у своего подопечного только на следующий вечер. Диноэл как раз только что отложил составленный Эшли обзор статей и докладов своего ученого доктора. «Вот ведь дура, влюбилась, как кошка», – подумала Мэриэтт входя, но сказала совсем другое:
– Вы невыносимый человек. Вы явный социопат, сами признаете откровенную шизоидность вашей организации и ее лидеров, и все-таки продолжаете считать, что именно вы и вам подобные должны выбирать будущее для других цивилизаций.
– Вот так приветствие, – отозвался Дин. – А где же традиционный вопрос «как ваше состояние, больной, как вы себя чувствуете?»
«Когда он так на меня смотрит, – мелькнуло в голове у Мэриэтт, в отличие от Диноэла вполне владевшей искусством думать словами, – кажется, будто он видит меня насквозь. В самом деле, что ли, экстрасенс?» Но следующая мысль была уже другого рода: а нравится ли ему то, что он видит?
– Ваше состояние передо мной на мониторе весь день. Не пытайтесь уклониться от ответа.
Вот ведь ручища, никак не привыкну, и волосатая какая. Да что же это, господи…
– Доктор, – умоляюще произнес Диноэл. – Давайте прекратим обсуждать эту тему, как я вижу, никому эти дискуссии радости не приносят. Оставим в покое мою работу, хотя бы временно, и поговорим о вашей. Я до некоторой степени в курсе здешних исследований. Как я понял, вы внедряете электронику в живой организм. Хотите создать новое поколение киборгов?
Мэриэтт в ответ скептически подняла бровь – мол, знаем ваши хитрости, – но спорить не стала.
– Совместить искусственный интеллект с живыми эффекторами – на сегодняшний день задача вполне рутинная, и лаборатории вроде нашей для этого совершенно не нужны… Простите, Диноэл, вы прочитали мне блистательную лекцию о Контакте, а у меня нет таких способностей – вот даже не знаю, с чего начать… Видите ли, человеческий организм и в особенности человеческий мозг не использует заложенных в нем возможностей даже на четверть… а на самом деле еще меньше. Это не новость, но почему-то мало кто задумывался над тем, почему это происходит. Помните притчу о микроскопе, которым забивали гвозди? Вот это мы как раз и имеем. Нет механизмов реализации имеющихся возможностей.
– Как же такое может быть?
– На этот вопрос вам вряд ли кто-нибудь сумеет ответить. На мой взгляд, человека делали второпях, и еще – совсем не для того, чем он занимается сейчас. Но те, кто его делал, оставили нам много ключей, которые открывают нам очень большие перспективы… надо только увидеть эти ключи. Мы пошли по самому сложному, наверное, но и самому интересному пути – моделирования. Мы пытаемся воссоздать электрику и химию мозга, с допустимыми поправками, разумеется… Это совсем не тот искусственный интеллект, который вы знаете, – компьютер, работающий на основе двоичного кода, хотя, конечно, не будем лукавить, без обычных машин нам не обойтись… Вы рассказывали о лаксианских технологиях – это они и есть, я знакома с ними, и кроме того у нас, слава богу, есть работы Дикки Барселоны – их расшифровка сама по себе увлекательное занятие. Фантастический ход мысли был у человека.
– Знал я этого Барселону, – пробурчал Диноэл. – Вот к кому в селезенку вам стоило бы заглянуть – второго такого алкаша и наркомана еще поискать. Трезвым я его вообще ни разу не видел.
– Боже мой, – вздохнула Мэриэтт. – А с Альбертом Эйнштейном вы не были знакомы? Как бы то ни было, мы добились определенных успехов. Главная трудность – это микро- и нанотехнологии. Модель первого нейрона занимала целую комнату – такую, как эта. К счастью, синтез мембранных структур позволил избавиться от многих проблем… Весь этаж под нами – это наше производство, я бы с удовольствием вам все показала, но подготовка к одному только входу туда – это уже непростой процесс. Словом, нам удалось воссоздать мозг – всего на несколько процентов, и представьте, это оказался лаксианский мозг… по крайней мере, по тем данным, что у нас есть на сегодняшний день. Кстати, о киборгах – в человеческой ДНК скрыто немало информации о контактах с тем, что мы называем электроникой, в организме существуют настоящие порталы… Даже на теперешнем этапе мы получили доступ к таким болезням и исправлению таких дефектов, о каких еще пять-шесть лет назад и мечтать не смели. Вставайте, я вам покажу кое-какие картинки… Не бойтесь, вам уже можно. Возьмите костыль и накиньте этот халат.
Они прошли по сводчатому коридору, где из сплетений многорядных нервюр свисали на цепях кованые ушастые светильники, и свернули в зал, напомнивший Диноэлу музей. Здесь, на небольшом демонстрационном экране, Мэриэтт зажгла сравнительные схемы своих и лаксианских моделей прохождения нервного импульса и, явно не позволяя себе увлекаться, принялась рассказывать об удачах и неудачах построения биологических компьютеров.
Говорила свободно и раскованно, где-то даже небрежно, в ее голосе звучало полное сознание власти над всем этим царством невообразимой медицины, химии и физики, ее аура начальственности и лидерства достигла такой величины и концентрации, что у Дина даже защипало в носу. Слева от них возвышался террариум, где, с чувством собственной важности для науки, величественно передвигались царевны-лягушки с золотыми коронами электродов, вживленных в мозг, и тут у Диноэла начался малопонятный душевный переворот – словно вдруг передвинулась давно позаброшенная, занесенная песками и сгинувшая в бурьяне железнодорожная стрелка, и весь поезд его взглядов и размышлений неожиданно свернул на другую колею.
Колея была та самая, о которой не раз говорил ему Айвен и писал Скиф. В самом деле, какого черта? Ну, провалится эта затея с Базой, и что? Всему конец? Отныне единственное значимое событие – это достойная встреча смерти?
«Нет, – вдруг решил Диноэл. – Если заваруха с Базой не приведет к концу света и не ахнет какой-то вселенский катаклизм, то для него действительно открыты еще многие пути. Да почему же не вернуться к науке, кто мне запрещает? С моими-то материалами? В теории Контакта, как на немецкой сцене, резвится кто во что горазд, а я на сегодняшний день единственный специалист по Драконам. Да и преподавать могу, и консультировать, почему нет? Лишь бы…
«Лишь бы – что?» – спросил ехидина «клинт» откуда-то издалека.
«Сволочь, – мелькнуло в голове у Диноэла, но останавливаться он не стал. – Лишь бы рядом была вот такая женщина, лишь бы она согласилась поселиться в моем доме и принять меня таким, каков я есть».
«Ну, брат, помешался ты на бабах, – сокрушенно констатировал «клинт». – А без женщины тебе и Контакт не Контакт, и Драконы не Драконы?»
«Мне вот такая нужна, – бессвязно возразил Дин. – Иначе опять депрессии, психоз, и всему крышка. Только вот такая энергетика способна заполнить ту дыру с запекшимися краями, которую прогрызло во мне одиночество и прочая чертовщина».
«Да ты окончательно спятил, – опечалился «клинт». – Одно из двух – или у тебя в извращенной форме обострение залежавшихся детских комплексов, или ты энергетический вампир, что хуже, я не знаю».
Но тут уже и Мэриэтт заметила, что ее лекция возымела несколько неожиданное действие.
– Вы меня совершенно не слушаете, – заявила она. – Вот скажите, о чем вы сейчас думаете? Только честно!
– Мое ремесло – говорить правду, – вздохнул Дин. Благодарение Богу, самообладание в форме ироничного взгляда со стороны с давних пор не изменяло ему ни в каких ситуациях. – К тому же вы мой лечащий врач, к тому же я как раз сейчас принял окончательное решение никогда вам не врать. Я испытываю потрясение.
– И какого же рода?
– Это не так-то просто сформулировать. Скажу так – впервые за много-много лет я встречаю того, в ком совместились понятия человека и женщины. Признаюсь, я на такое уже давно не надеялся и не верил в такую возможность.
Мэриэтт помолчала, потом спросила:
– И какие же впечатления?
– Какие могут быть впечатления! Я переживаю чудо. Не торопите, дайте прийти в себя.
Ничего особенного не было в этих словах, но случаются в жизни ситуации, когда значение сказанного мало зависит от прямого смысла слов. Наступило роковое мгновение, необратимый шаг, часовая стрелка адской машины судьбы завершила наконец свой оборот. Дин смотрел на Мэриэтт. Вновь пышная коса, длинная шея и чародейские синие глаза с какими-то уж и совсем темно-синими точками на радужной оболочке. Ужас стоял в этих глазах, а за ужасом – сочувствие и обещание покоя, обещание дома, очага, камина, ужина, свечей на столе, любви на пушистых шкурах невиданных зверей, мирных забот по хозяйству и размеренной, монотонной, уютной жизни. «Почему же это невозможно?» – спросило что-то внутри Диноэла. «А Олбэни, философ Олбэни с его нравственностью и философскими балахонами? – заверещал другой голос. – Что ты творишь? Увел у него бывшую жену, а теперь уводишь будущую?» – «Да пропади все пропадом, – мысленно ответил им Диноэл, – нет у меня сил, я погиб, в пропасть улетаю». Мэриэтт смотрела на него, и та самая, бесчисленно описанная поэтами искра (она же молния) во многие тысячи вольт, непостижимо,