вдруг, сближающая людей, проскочила между ними. В секунду эта искра спалила всю дружескую преданность куратора СиАй герцогу Корнуолльскому, и, подобно удару землетрясения, разрушила все барьеры между его другом и его невестой. Никаких преград больше не стало.
Мэриэтт ощутила все то же самое в полной мере, и они, вздрогнув, отшатнулись друг от друга, глядя с растерянностью и ужасом. Каждый понимал, что надо, бросив все, бежать как можно дальше без оглядки, и каждому было ясно, что никуда убежать уже нельзя и самое страшное уже произошло. Диноэл уставился на руку Мэриэтт с чудесными длинными пальцами и скользящим по ней вверх-вниз многозвенным браслетом. Он взял ее за эту руку, и Мэриэтт не возражала.
Ну, опять вмешался вездесущий «клинт», если уж взялся нарушать все человеческие законы, так не стой как истукан.
– Так, – сказал Диноэл. – Сколько мог – терпел, но больше не могу.
Он привлек девушку к себе, и они принялись целоваться с пылом и мычанием, несколько неожиданным для первого раза. Нагорело, причем у обоих. Потом Мэриэтт отстранилась – не отпуская, однако, его из рук – и отчаянно зашипела:
– Все равно я вам не верю!
– Я знаю, что не прав, – ответил Дин, – но уж простите за избитое выражение, у меня самые серьезные намерения.
– Вздор какой! Вашими серьезными намерениями завален весь Лондон! Вы думаете, мне ничего не рассказывают?
– Что, мне теперь оправдываться за все сплетни? Я не всегда был старый и мудрый, было, и быльем поросло! Лучше ответь, вы с Олбэни уже помолвлены?
– Нет.
– А когда помолвка?
– В четверг… Пятое марта, День святого Пирана, будет праздник, все съедутся…
– Да, попали мы в переплет.
– Это не переплет, а ваша дьявольская способность втягивать людей в безрассудные предприятия. Все-таки у вас нет совести!
– Олбэни – мой друг, и в этом случае, как и в предыдущем, моя совесть страдает положенным образом. А вот вашу я могу успокоить. За два часа до того, как угодить на вот эту койку, я беседовал с вашим дедушкой, и Ричард ясно дал мне понять, что никакой свадьбы не будет. Он очень хорошо знает, что от меня можно скрыть, а что нет… Кстати, в таком варианте много разумного – Роберт вас убьет, и Елизавета вас убьет, эти детишки непонятным образом сумели договориться… Но это ладно. Со своей стороны скажу: леди Мэриэтт, вы мне дико и невероятно нравитесь, и не просто как женщина, а именно как будущая жена. Я уже в достаточно зрелом возрасте, чтобы отдавать себе отчет в своих эмоциях. Ну как, я еще не исчерпал лимита вашего доверия?
– Не знаю, – пробормотала Мэриэтт. – Дедушка мне об этом никогда ничего не говорил…
– А он и не скажет. Простите за банальность, Мэриэтт, я уже десять раз говорил – осуществляется какой-то план, запущен механизм, и мы с вами – пара шестеренок этого механизма. Ричард прекрасно знает меня и прекрасно знает вас, он предвидел этот наш разговор… Вы не обратили внимания, но я вам скажу – вокруг отключена вся электроника слежения, нас сейчас никто не пишет. И это в самом Хэмингтоне… Мэриэтт, верните мне руку, как ваш поклонник я имею право на такую малость… Сдается мне, что Ричард вас и привез сюда для этого разговора. Но мои-то чувства совершенно искренние.
– Какая чепуха, к чему такая сложность! – воскликнула Мэриэтт, и тут на нее дохнуло леденящим ужасом – господи, да она ведь уже произносила такие слова. Летний вечер, пахучее разнотравье у железнодорожной колеи, пропиленные кирпичи старого склада, тени на скорбном лице Мэтта. «Они откуда-то знали заранее». «У вашего дедушки есть волшебная способность предвидеть будущее». Мэриэтт охватила не то слабость, не то оцепенение. Ей стало страшно, а потом еще страшнее, потому что ответ Диноэла полностью совпал с тем ответом, который она услышала тогда, в те беспросветные дни.
– Для Ричарда это совсем не сложно. Он же театрал, друг драматурга и сам драматург в душе. Помните? «Друг палача и сам в душе палач». Только он разыгрывает свои пьесы в жизни, и никакой кетчуп кровь тут не заменяет… Да гори все огнем, Олбэни мой друг, но что же с того, у меня уже сил нет, Мэриэтт, можно, я вас еще раз поцелую?
– Это безумие, – прошептала она, – это сумасшествие, клиника. Ты сам живешь в бреду и хочешь, чтобы я жила там вместе с тобой… Но я не хочу этого!
– Никакой это не бред, а суровая реальность, – отвечал Диноэл («Какие же горячие у него пальцы, – думала Мэриэтт. – А скажи я ему, этот остроумец немедленно объявит, что у него любовная горячка. Что это, боже мой, я уже думаю за него…») – А у реальности, милый мой доктор, есть скверная привычка напоминать о себе в самые неподходящие моменты. Короче, Мэриэтт, выходи за меня, это официальное предложение. Леди Маргарита поставит нам обоим памятник при жизни…
– А кто такая леди Маргарита? – с печальной усталостью спросила Мэриэтт.
– Маргарита, графиня Эрскин, есть такая девушка, безнадежно любит Олбэни всю жизнь. Роберт спит и видит ее на месте своей мачехи.
Тут Мэриэтт наконец собралась с силами и, хотя и не слишком решительно, отстранилась.
– Я не знаю… Я так не могу. Ты прав, я не хочу в этом участвовать. Это все не для меня… может быть, я просто трусиха… Я не готова к такому.
Тут она повернулась и быстрым шагом ушла прочь.
«Так-так, – заметил «клинт», – что-то, старичок, ослабел ты от искренности чувств, раньше от тебя девушки не убегали».
День святого Пирана Корневилльского, как его именуют на старинный манер, покровителя Корнуолла (хотя сам святой по происхождению был, собственно, ирландец), праздник, возможно, не самый яркий и не самый масштабный, но в Лондоне очень любимый. Специально прибывший из Корнуолла седобородый лорд Пенн на коне и с черно-белым знаменем въезжал под арку дворца Корнуоллов, выносились хоругви с древней символикой – треугольниками из золотых шаров, трубили трубы, съезжались гости, а во дворе Старого крыла замка накрывался стол, где всех желающих угощали знаменитым корнуолльским яблочным пирогом и выкатывали бочки специально для этого дня заготовленного сидра. Герцог произносил речь, зачитывалось ежегодное поздравление от гильдии шахтеров, приглашенная знать пировала и танцевала в верхнем и нижнем залах дворца, а с наступлением ночи на потеху публике в небе грохотал и рассыпался фейерверк.
Некоторые по такому случаю даже предполагали приезд его величества, но напрасно. Трудоголик Ричард, несмотря на все симпатии к Олбэни Корнуолльскому, относился к подобным увеселениям более чем сдержанно. «Нашим обалдуям, – говорил он, впрочем, более с сожалением, нежели с раздражением, – все равно, что праздновать – хоть Новый год, хоть Старый, хоть День святого Патрика, хоть Валентина, хоть Пирана, – им бы лишь напиться до скотского состояния, да поплясать с девками, да подраться, а потом всю ночь запускать шутихи. Был бы праздник черта с рогами, они бы и его праздновали, а вот чтобы поработать – этого от них не дождешься».
В этот раз праздник, как ожидалось, должно было украсить особенное, радостное событие – помолвка нынешнего правителя Корнуолла, высокородного философа Олбэни и внучки короля герцогини Ричмондской, но накануне поползли слухи, будто между влюбленными пробежала черная кошка и официальное оглашение, скорее всего, будет отложено. Впрочем, само торжество никоим образом не отменялось, и, по возвращении из клиники, Диноэл нашел у себя дома положенное приглашение. Развернув лист глянцевой плотной бумаги с золотым тиснением, густо изукрашенный кельтским орнаментом, Дин озадаченно нахмурился – вот ведь положение. Вообще, за время пребывания на больничной койке у него в голове накопилось немало всевозможных догадок и соображений, среди которых царил ералаш и сумятица – срочно требовалось привести весь этот сумбур в порядок.
Поднявшись к себе на галерею и оставшись в одних носках, он с ногами взгромоздился на столешницу каменного дуба, привалился спиной к теплой стене – благо как раз на этом месте в кирпичной толще разветвлялась труба отопления, – уселся в позу врубелевского Демона, пристроив локти на коленях и сцепив пальцы, и приступил к по сию пору удивительному для себя занятию: принялся размышлять и анализировать.
Пункт первый: отбиваю невесту у друга. Тут Диноэл прикинул и решил несколько снизить статус Олбэни. Ладно, пусть не у друга. У доброго друга и старого приятеля – так легче противостоять угрызениям совести. А совесть контактера – животное со сложным характером, она приучена проходить мимо многих неприятных вещей. Специфика работы Дина, очень удачно накладываясь на интуитивный стиль мышления, совершенно не способствовала развитию какой бы то ни было рефлексии, да и вообще любой формы самоанализа. Что хорошо для службы, что хорошо для Института, то и нравственно – так он рассуждал еще сравнительно недавно. Но теперь, впервые после пещеры, он подумал, что Института в его жизни больше нет, он действует на собственный страх и риск, и все равно вмешивается и ломает чужие судьбы, и никакой Айвен Тью не выпишет ему индульгенции. Ладно, пусть так, но ведь Ричард и вправду ясно дал понять, что никакой свадьбы не будет, Дин не врал Мэриэтт.
Это пункт второй нашей цирковой программы, подумал он. Вся чертовщина выводит на Ричарда, весь наш маленький оркестрик дудит под его дирижерскую палочку. В ночь беседы с королем стоглавое чутье Диноэла впитывало все – и детали швов вновь положенных плит в коридоре Уайтхолла, и скрип сапог главного палача, и все паузы и покашливания Ричарда, все оттенки интонаций – короткий и, казалось бы, малозначащий разговор много чего открыл, и много чего открыла сама тактика диалога, потому что Ричард давно уже выучил приемы обхождения с всевидящей Диновой интуицией, а Дин, в свою очередь, куда внимательней прислушивался к тому, о чем король молчал, нежели к тому, о чем он говорил.
Картина выходила неожиданная. Судя по всему, сделка с Джоном Доу еще не завершена, ситуация взведена как затвор, и что-то вот-вот полыхнет. И как раз для этого Дин и нужен Ричарду, хитромудрый чернокнижник чего-то от него ждет, отводит ему немаловажную роль во всей этой истории. Возвращаясь к уже приевшейся шахматной аналогии, Диноэл чувствовал себя игроком, которому показывают лишь часть доски и по косвенным признакам предлагают угадать движение основных фигур. Внутренний голос настойчиво советовал подыграть королю, хотя бы даже и вслепую – то, что им явно манипулируют, Диноэла не смущало, в их деле этого не избежать, да и слишком многое поставлено на карту, а все прочие варианты вызывают явный протест. Странно и непонятно было другое – по-прежнему загадочно молчало чувство опасности, фундамент и главный ориентир всех замыслов. Получалось, что устранение упрямца-контактера вовсе не входило в тайные планы короля Ричарда, а скорее даже наоборот. И вся штука в том, что ухаживание за монаршей внучкой в эти планы безукоризненно укладывалось, Дин чувствовал, что идет по правильному пути. Это вновь приводило его к отправному пункту.