Да, поступаю бесчестно. Это плохо. Смешиваю личные чувства с интересами дела – еще не лучше. Что же, все бросить и бежать, дабы не мешать счастью друга? По правилам благородных манер так и следовало бы поступить – немедленно уехать.
Исключено. Бросить дело на полдороге? После такого разве что застрелиться. И еще. Предоставить Мэриэтт возможность по ночам, под благонамеренный храп Олбэни, с грустью вспоминать о своем кратком романтическом увлечении? Но Диноэл вовсе не собирался превращаться в сентиментальное воспоминание. На своем столе он даже переменил позу – ему неожиданно пришло в голову, как одним словом можно охарактеризовать и объяснить ситуацию. Шанс. Эта ученая девушка с несказанной красоты глазами – его шанс на дальнейшую жизнь, в ее руках ключ от следующей двери в его судьбе, если только она согласится поддержать его на этом новом пути, все прежние дороги, похоже, закончились… Лишь бы развязаться со всей этой дьявольщиной, а там можно что-то и попробовать…
«А ты спрашивал мнение твоего шанса на этот счет? – вмешался притихший было «клинт». – Завтра она поцелует Олбэни под рев ликующей толпы, и крышка твоим светлым надеждам. Никто тебе ничего не обещал, да и то сказать, любой шанс – это рулетка. Займись-ка ты своим делом и попробуй умереть ради него – вот это самый подходящий для тебя выход».
Разумеется, в итоге на праздник он пошел, хотя благодаря обуревавшим сомнениям немилосердно опоздал – доскакал до Белгравии, пробежал под вереницей флагов, длинными черными полотнищами указывавшими, где в стародавние времена вокруг Старого крыла проходил ров, направлявший вешние и всякие иные воды вниз, к Гавани, миновал ворота, увешанные венками, сжал плащ в изысканный меховой жилет и быстрым шагом поднялся по уже опустевшей парадной лестнице, залитой светом входящих в моду газовых ламп. На гостевой площадке, прощальном шедевре Кугля, одиноком бастионе модернизма в духе Шехтеля, втиснутом в царство позднероманского и раннеготического стиля, Диноэла встретил Пенкрафт, управляющий дома Корнуоллов – не хочется думать, что еще сорок минут назад на этом самом месте с официальными улыбками встречали прибывших Мэриэтт и Олбэни.
– Ах, сэр Дэниел, – всплеснул руками величавый старик, – какую речь вы пропустили! Милорд превзошел сам себя! Поднимайтесь скорее, сейчас как раз перерыв. Питер, проводи!
Из коридора, окружавшего пиршественную залу, толпа гостей в эти минуты растекалась по своим местам, и Дин едва успел раскланяться с тремя-четырьмя знакомыми. Здесь он был знаком практически со всеми, и большинству был известен как потомок древнего захиревшего рода – впрочем, весьма и весьма богатый, любезный, щедрый, остроумный, с достойной оригинала чудинкой, но самое главное – давний знакомый его величества, вхожий к монарху в любое время дня и ночи, и, как полагали, исполнитель таких его поручений, о которых сказано, что чем меньше знаешь, тем лучше спишь. Лакей подвел его к нужной двери, и Дин вошел, мысленно фыркнув: «Южная трибуна».
Чертог сиял, все шумно рассаживались за уставленный приборами гигантский белоснежный квадрат стола. Дин тоже сел на положенное место и немедленно удостоился благожелательно-приветственного кивка корнуолльского правителя с другого края зала. Черт, похоже, этому философу и впрямь все нипочем. Какой же, о господи, у них там был разговор с Мэриэтт? И был ли вообще? А вот и она – сказочно хороша, бледна, смотрит строго перед собой – светская выучка, при полном параде – коса, меха, самоцветы, диадема. Да и Олбэни по такому случаю ненадолго предстал в полном княжеском облачении, в короне и серебряном поясе. Слева Роберт в своем кресле и черном свитере с высоким воротником – подражает Ричарду, стервец, искромсанные космы расчесаны, взгляд, как всегда, мрачно-отсутствующий. Вдовствующая герцогиня явно покрасилась.
Под несущийся со всех сторон говор ожидания первых блюд и первых тостов Диноэл сел. Он не мог не смотреть на Мэриэтт и Олбэни, хотя приказывал себе не сводить глаз с лежащей перед ним мельхиоровой вилки, с ее массивной ручки с тройным выпуклым завитком черненой волны. Вот Олбэни, повернувшись и наклонив голову, что-то говорит ей, вот накрыл ее ладонь своей, она не смотрит на него, а вот он, кажется, собирается встать. Тут, как уже в порядком подзабытые времена, Диноэла накрыл вал жгучего неприятия, отторжения, если не сказать омерзения, ко всему окружающему. Грандиозность поставленных им перед собой задач вдруг отъехала на задний план, а на первый выступила вся фальшь и идиотизм его теперешнего положения. «Зачем я здесь сижу, – со злостью спросил он себя, – за каким чертом меня вообще сюда принесло? Зачем мне все эти люди? Разве здесь мое место? В какую дурацкую дипломатию я играю? Вот сейчас этот мудрец поднимется и заговорит о помолвке, с него станется. Я что, обязан вот это выслушивать? Да наслушался я уже на своем веку, и выдержки проявил достаточно, хватит с меня!»
Выждав момент, когда, как казалось, на него никто не смотрел, Дин выскользнул из-за стола и, благо дверь находилась в полутора шагах за спиной, вышел в коридор. Не испытывая ни малейшего желания сталкиваться с лакеями и такими же, как он сам, запоздалыми гостями, и тем усугублять и без того неизбежную вспышку слухов, он повернул не налево, к выходу, а направо, в глубь дома, миновал вторую, внутреннюю лестницу, холл и уже через минуту, пробравшись меж заляпанными известкой высокими козлами, шел во мраке верхней галереи Старого крыла, где бедняга Кугль так и не успел закончить свои революционно-ремонтные преобразования.
Стемнело, в окнах было видно зарево разожженных во дворе костров, где бурно праздновала публика попроще, доносились крики и хохот. Диноэл не боялся заблудиться, этот дом он знал лучше, чем многие в нем живущие, – часто бывая здесь, он неизменно интересовался разными архитектурными деталями, и вдобавок, на случай всевозможных подвохов, взял себе за правило держать в голове проработанную компьютером схему стандартных и нестандартных подходов и выходов из тех помещений, которые приходилось регулярно посещать. Включив подсветку в часах на самый слабый режим, чтобы случайно не привлечь внимания к своей персоне неожиданной встречей с каким-нибудь затерянным ведром, он дошел до угла и оказался в домашней часовне, тоже недостроенной, заметно выдвинутой и нависающей над двором из закругленного угла дома. Большую часть внешней стены занимал недавно смонтированный тройной витраж с неясным мифологическим сюжетом. В скудном вечернем свете и пляске неверных бликов от огней можно было разобрать, что центральную островерхую часть занимает изображение рыцаря в синих, насколько можно догадываться, доспехах на фоне не то горы, не то стены с уступами, обведенными жирным черным контуром и стилизованными деревьями, напоминающими средиземноморскую сосну. Рыцарь склонялся перед еще какой-то фигурой, у которой едва угадывалась широкая белокурая коса – прочее терялось во мраке. На правой и левой боковинках триптиха неясно проглядывали лишь колонны вроде бы храма со сложными композитными ордерами.
В незаделанные щели между рамами и стенами врывались сквозняки, дотягиваясь до Диноэла холодными языками, узкие полоски угасающего неба прерывались темными пальцами болтов, ввернутых в оконный проем, пахло бетонной пылью. Дин стоял, свесив руки, смотрел на понемногу доедаемый тьмой витраж и не знал, что бы такое придумать. Ему вдруг даже захотелось зажечь свечу, прямо здесь, вот на этом пустом основании для алтаря. Ну же, Ричард, сценарист и режиссер нашего спектакля, твой ход, я в тупике, направляй меня куда-нибудь.
И Ричард не обманул ожиданий. Вдали, слева, у входа на галерею послышались шаги. Даже не повернув головы, Дин в первую же секунду оценил характер звука и понял, что приближающийся персонаж опасности не представляет, а еще через секунду он узнал эту походку и, в нарушение всех правил, прибавил света в часах и выступил из дверного проема. Он не ошибся – через пару мгновений при всех своих шелках, соболях и жемчугах перед ним стояла Мэриэтт. Еще некоторое время они стояли, вглядываясь друг в друга, словно видя впервые в жизни и лихорадочно соображая, что бы такое сказать подходящее моменту, пока до обоих одновременно не дошло, что как раз сейчас говорить ничего не надо и что любые слова будут лишними. Тут каждый сделал шаг навстречу и пошли такие объятия, с такими стонами и всхлипами, что та, первая попытка в клинике просто в счет не шла, а несуществующие колокола незаконченной часовни во всю неслышимую мощь звонили по несостоявшейся женитьбе герцога Корнуолльского.
Время как будто исчезло, но все же в какую-то минуту тренированное ухо Диноэла уловило отдаленный шум и голоса.
– Приближается скандал, – едва слышно, но весело заметил он, демонстрируя многолетнюю привычку к экстремальным ситуациям.
– У тебя, в твоем снаряжении, есть шапка-невидимка? – сонным шепотом и не разжимая объятий спросила Мэриэтт.
– Есть ковер-самолет.
Тут Дин разжал руки, выпустив возлюбленную, пересек часовню и вспрыгнул на подоконник витража. Проделал это он с легкостью и грацией кошки, без всякого разбега взмывающей на верхушку самого высокого шкафа, – трюк, как будто бы и не самый сногсшибательный, но Мэриэтт прекрасно понимала, что ни она сама, и никто из ее знакомых на подобное совершенно не способен. «Да, этот человек…» – подумала было она, но додумать не успела.
– Быстро сюда. Давай руку.
Дин без усилия оторвал ее от пола и поставил рядом с собой на узкий каменный выступ.
– Под плащ, руки сюда… по крайней мере, не простудишься и не слишком шокируешь публику. Да, и постарайся не пищать, твою репутацию это все равно не спасет.
– И что сейчас будет?
– Смертельный номер под куполом цирка, один день, проездом, – уверенность и спокойствие духа возвращались к Диноэлу по мере того, как все больше надо было действовать и все меньше размышлять. Со щелчком отворилась внутрь правая боковушка подвигов синего рыцаря – ночной мартовский ветер тут же соединил их с улицей, неровно подсвеченная древняя кладка буграми убегала из-под ног в тридцатиметровый обрыв.