Первое – никакого письма, завещания или просто пояснения не было, что навевало грусть. Само же наследие уверенно разлагалось на две части. Одна часть производила впечатление торопливо и бессистемно награбленного архива Стимфальских документов военной поры с обилием неудобочитаемого готического шрифта – копии, выписки, оригиналы, какие-то бесконечные инвентарные описи, десятки списков на тысячи и тысячи неведомых имен, транспортные накладные, свидетельства генерала Вольфганга Ветте, и вообще черт ногу сломит. Прокопавшись битый час, Диноэл наконец сообразил, что вся эта мешанина относится к давней истории эвакуации на Тратеру примерно пятидесяти тысяч стимфальских ученых, инженеров, сотрудников военных производств и разного иного персонала – их отправили уже где-то ближе к концу войны, и дальнейшая их судьба неизвестна. Похоже, Кугль придерживался бытовавшей некогда фантастической версии, что вся эта команда так и осталась на Тратере, со всем оборудованием и материалами скрывшись в неких бескрайних подземельях, и там, едва ли не по сию пору, кует для уже не существующего режима грозное оружие возмездия.
Диноэл только покачал головой. Во-первых, никаких циклопических подземелий на Тратере никогда не было. Во-вторых, жизнь приучила его следовать принципу средневекового редукциониста Оккама. Да, Кромвель так и не сумел превратить Тратеру в полноценную военную базу, но транзит через Тратеру шел всю войну, и даже сегодня многие его адреса и трассы неизвестны – Вселенная велика, искать – двадцати жизней не хватит, например, все тот же Траверс, да плюс послевоенная неразбериха. Тут версий сколько хочешь, без всяких сказочных подземных царств.
Да, но Кугль, несмотря ни на что, грамотный профессионал, мистическими озарениями не страдал и конспирологических гипотез никогда не строил. Он что-то знал. Зачем в критическую минуту, возможно, рискуя жизнью, прятать эти документы? Острые морозные коготки вновь пробежали по позвоночнику. Вот же, черным по белому: Челтенхэм. Баржи со стройматериалами. Эмбриоконверторы. Господи, у Кромвеля уже в сороковых были эмбриоконверторы, с ума сойти. База. Портал. Ах, чтоб тебя.
А вот фотография – почему-то Дин не мог отвести от нее глаз. Снимок был старый, блеклый, с густой серой вуалью, вдобавок его, похоже, использовали не по назначению: он был переломлен пополам, и каждая половинка – еще раз по диагонали. Не без усилий можно было разобрать четырех человек в униформе, несколько ящиков, и на заднем плане – неопределенный горный ландшафт. Справа врезался светлый клин – похоже, край неясного водоема, не то реки, не то озера.
Но фотографическая зрительная память и десятилетия знакомства с Тратерой помогли Диноэлу, позволив на первых порах обойтись без компьютерной магии. Уже через минуту он сообразил, что перед ним берег Тимберлейка, и снимок сделан с Верхней Таможенной пристани, с левого берега Твидла, и горный склон на фоне хмурого неба – это Джевеллинская седловина, а крошечный темный треугольник на воде, обрезанный краем снимка, – это подступившая тень Челтенхэма, по которой, кстати, можно заключить, что фотография сделана летом, где-то после трех дня.
Ящики, подумал Диноэл. Не стандартные контейнеры. В который раз в этой истории, едва дело доходит до Челтенхэма, появляется предельно компактная упаковка. Понять это нельзя, надо запомнить. Разгружали эти ящики, само собой, с баржи, и пришла эта баржа сверху, то есть из Лондона, Марло или Рединга, иначе при чем тут Таможенная пристань, и ситуация предельно ясна. Авторы сюжета решили не привлекать внимания причаливанием баржи (а скорее всего, каравана барж) непосредственно к Челтенхэму и разгрузились на «перекидных» складах. Дальше понятно – товар приходит, уходит, за всем не проследишь, и какие-то ящики – днем ли, ночью, небольшими партиями – перевозят на остров: государственная таможня, дело торговое, обычное.
Компьютер, через который Диноэл снимок все же пропустил, добавил лишь одну деталь – разглядел на ящиках стимфальских орлов, что к расследованию ничего не добавляло и не убавляло. Но где-то на краю сознания Диноэл ощущал смутный зуд, словно сквозь толстое пыльное стекло смутно мигала красная лампочка. Вот оно что – фигура на переднем плане. Скорее всего, офицер, наблюдающий за разгрузкой, стоит практически спиной, походная куртка («австрийский» камуфляж, уточнил компьютер), различим только выступ скулы да изгиб козырька фуражки. Но что-то странно знакомое мерещилось в его спокойно-выжидательной позе, в этом мутном силуэте, в повороте головы… Скорее всего вздор, да и вообще – мало ли что, невероятны порой встречи на дорогах войны, но все же… Диноэл с досадой заставил себя отложить фотографию – все равно ни черта в голову не приходит.
Со второй папкой (а это была настоящая прадедовская папка, с никелированными «поручнями») история получалась еще непонятнее и почему-то страшнее. С изумлением Дин убедился, что Кугль на старости лет превратился в краеведа – практически полностью папка была посвящена геологии Тратеры. Дин мало что понимал в описаниях разных горстов и грабенов, но пробегал глазами страницу за страницей (помня, что Кугль заплатил жизнью за то, чтобы Дин мог это прочитать, и, значит, было тут скрыто указание на то… на что-то чрезвычайно важное). Где-то в конце первой трети он уразумел, что эти аллювиальные конусы, керны и ледовые столбы есть полемика двух документов, на которые Кугль постоянно ссылался. Первый – это итоговый отчет той древней, еще «ковчеговской» комиссии, которая некогда принимала так до конца и не доведенную адаптацию Тратеры – устрашающий сборник описаний, об изучении которого Дин без содрогания и помыслить не мог, а второй – заключение (тоже немалых размеров) другой комиссии, в свою очередь, изучавшей Тратеру уже после ее вторичного открытия. Оба документа были комконовскими, что и объясняло, как они попали в руки Кугля.
Так вот, насколько Дину удалось постичь, суть дела состояла в том, что Кугль со всем пылом нападал на последний, предвоенный документ и, потрясая диаграммами и картинками шурфов, доказывал, какие огрехи и промахи допустили исследователи, насколько халтурно подошли к делу, на что не пожелали обратить внимание, при этом то и дело обращаясь к соответствующей статье отчета двухсотлетней давности.
Более того, можно было понять, что была еще папка по астрономии и, видимо, по биологии, содержания аналогичного – опровержение данных последнего экспедиционного отчета. Дин крепко поскреб висок. Возможно, Кугль подбирался к объяснению хронологической загадки Тратеры, таких ссылок было предостаточно. Или… или что? Хронологические чудеса в принципе особенно выдающейся редкостью не были, джинн песочных часов творил чудеса и похлеще, так что в случае Тратеры удивлял лишь масштаб.
Но по мере того как Дин вчитывался в занудные строки, у него потихоньку начали потеть ладони. Разум сопротивлялся, отказываясь верить, но в конце концов одно из тоскливых описаний сыграло роль последнего, контрольного выстрела. Знаменитый разрез Грин-Вилидж демонстрировал явный разрыв и смещение пластов известняка. А ныне там ни разрыва, ни смещения. Вот о чем писал Кугль – такого не могло произойти ни за двести лет, ни за двести тысяч, ни за миллион. И так везде. Было, да пропало. Вот что хотел сказать Кугль.
И вот они, выводы. Дин на минуту окаменел, и ему показалось, что он завис на своем стуле в зловещей пустоте. Его бросило в жар – жар самого пекла Истины. Он узнал ее без всяких предисловий и погружений. Это другая планета, утверждал Кугль. Невероятно похожая, но не та. Медленно, указательным пальцем, Диноэл отжал бровь и стряхнул горячую влагу на пол.
«Не обольщайтесь, – писал Кугль, – Тратера «Ковчега» и теперешняя Тратера – это разные объекты. Они загадочно, мистически схожи, но планеты разные. За время перерыва контакта с Землей произошла непредставимая с точки зрения современной науки подмена, явственные следы которой видны в энергетике, в геологии, в изменениях орбиты и так далее. Никакие другие гипотезы не срабатывают, а эта парадоксальная версия объясняет все. Вот откуда непостижимо длинная история. Вот почему никто не мог отыскать останки кораблей. Вот он, загадочный скачок в экзосфере короны. Скоропостижно вымершие эльфы». И дальше Кугль добавлял строку осторожной, но многозначительной канцелярщины: «В свете всего вышеизложенного положение о родстве современного населения планеты и переселенцев с «Валара» и «Авалона» представляется более чем сомнительным». Вот как.
Дин попытался разобраться в собственных чувствах. Голос интуиции подтвердил: да, Кугль прав. Потом – ощущение нереальности происходящего. Затем – неожиданное чувство свободы: у него в руках carte blanche, отныне он может творить что угодно, и никто его ни в чем не упрекнет. О честолюбии он не думал – цену славе он узнал с юных лет, от ее недостатка никогда не страдал и свой интерес к делу и разгадыванию профессиональных загадок ставил куда выше. Его больше взволновало то, что теперь он лицом к лицу стоит с неведомыми силами, масштаб которых он представлял себе даже не хорошо, а слишком хорошо. Самая тягостная сторона свободы – ответственность. Требуется очень хорошо все обдумать.
Диноэл бессмысленно уставился на Эшли, сидевшую на противоположном конце галереи за компьютером, и машинально подумал, что если сейчас вдруг какой-нибудь ухарь проломит силовое поле и полезет к ним через полукруглое окно, и Эшли откроет огонь, то весь мусор и осколки посыплются прямиком на его постель. Вероятно, выглядел он в тот момент диковато, так что Эшли повернула голову и с тревогой сросила:
– Что там у тебя?
– Подойди и посмотри, – пробурчал Дин. – Может, я спятил? Но у меня предчувствие, что мы входим в историю.
Эшли подошла и, не присаживаясь, сдвинув брови, стала читать. «Черт возьми, – подумал Дин, – как эту девку ни одевай, ее военного облика все равно не скроешь. На ней даже бальное платье сидит, как мундир». Помолчав, Эшли отложила листки и хмуро уставилась на Диноэла.