– Каких конкретно диссидентов?
– Да всех, кого они захотят принять. А кого не захотят – считай, что сами их признают уже не диссидентами, а обычными уголовниками.
– А если они захотят Сахарова?
– Пусть катится. Пользы от него уже давно никакой нет, один вред. Уедет – станет предателем в глазах многих.
– Многих, но не всех. Некоторые захотят повторить его финт.
– Потенциальные предатели захотят, но это тоже нам только на пользу.
– А как-же секреты? На Сахарове ведь подписок с полсотни.
– Тем он и ценен, как предмет торга, так что постарайся не продешевить. А секреты… Его секреты теперь только где-нибудь в Африке ещё не знают, но в Африку его уже сами европейцы не отпустят.
– Евреи задёргаются.
– Обязательно задёргаются. Если Европа их согласится принимать на наших условиях, препятствовать мы никому не будем.
– И какие у нас условия?
– Компенсация. Мы их вырастили, выучили, многим дали высшее образование – это конкретный предмет для торга. У них, в Европах, бесплатного образования нет, так что требования наши сочтут вполне уместными, вопрос только в цене. А потом пусть перепродают этот кагал хоть в Израиль, хоть в Америку, нам всё равно.
– То есть, мы собираемся вести дела только с Европой?
– Я бы по-другому это сформулировал. Только с Европой можно вести такие дела. Только она готова реально платить за абстрактные права человека. Или пусть признает, что не всякие права стоят денег. Нас вполне устроят оба варианта, хотя, первый, конечно, гораздо предпочтительней.
– Понял, Леонид Ильич, займусь немедленно.
Двадцать первого сентября 1980 года Валерий Харламов триумфально дебютировал в составе челябинского "Трактора". И дело даже не в том, что он забил в ворота ленинградского СКА три шайбы и отдал две голевые передачи, благодаря чему "трактористы" на выезде крупно победили 7:2, такой результат "Трактор", образца 1980-81 годов, вполне мог выдать и без Харламова, недаром ведь в этом сезоне другой истории, он впервые взял бронзу чемпионата СССР, хотя об этом, разумеется, здесь и сейчас знал только Воронов; главным показателем триумфа стали переполненные до отказа трибуны СКК имени Ленина, а это 25000 зрителей, и не меньшее их количество ожидало окончания матча вокруг спорткомплекса, чтобы хоть издалека увидеть живую легенду – первого олимпийского чемпиона по футболу и хоккею. Первого в мире, первого в истории. Не известно, каких болельщиков собралось больше – футбольных, или хоккейных, корреспондент "Советского спорта" оценил их количество как примерно равное, но выборка у него была небольшая.
– Читали, Семён Геннадьевич? – Максим протянул Савельеву газету, – Один Харламов собрал полста тысяч совершенно чужих для него ленинградцев.
– Уже прочитал. Почему чужих-то? Советские ведь люди.
– Советские-то советские, но это чемпионат СССР, в котором все советские делятся ещё и на своих, и чужих, иначе какое может быть боление? Только отстранённое созерцание, а такие созерцатели обычно на стадионы не приходят. Так вот, Борисыч для них чужой, это очевидно, и, тем не менее, трибуны ему овацию устроили, несмотря на крупное поражение своих. Считаю, что это своего рода феномен, а значит мы встали на правильный путь.
– Путь куда, Максим? Давно хотел у тебя поинтересоваться.
– Путь к победе, Семён Геннадьевич. Путей всего два, ничья в этой игре не предусмотрена, как в баскетболе. Либо СССР победит, либо США.
– В какой ещё игре?
– В мировой политике. Чемпионом в ней может стать только один.
– А-а, ты про политику… Так это не игра, скорее бокс.
– Да какой там бокс, если первый же удар с любой из сторон угробит не только обоих боксёров, но и всех зрителей, телезрителей и даже бактерий с водорослями. Нет, теперь это именно игра, в которой удары запрещены, и мы, похоже, сделали в ней очень удачный ход Харламовым.
– Цинично как-то звучит, будто Валера и не человек даже, а шахматная пешка. А ведь он наш друг.
– Друг. – кивнул Воронов, – Именно поэтому мы им не жертвуем, а проводим в ферзи.
– Не понимаю я тебя. Где Харламов и где политика? Какая между ними связь?
– Пока очевидной связи нет, и, возможно, что её и не появится. Но опыт по созданию таких феноменов нам очень сильно пригодится в будущем. Только представьте: мы создаём их из негров, индейцев и мексиканцев в США столько, сколько нам нужно для решения проблемы. Окончательного решения. Пятьдесят независимых государств из бывших соединённых штатов, к тому-же, постоянно враждующих друг с другом, меня бы полностью устроили.
– Меня бы тоже, но не шарахнут ли они напоследок?
– Риск есть, но шансы на мирный исход я оцениваю выше. Шарахнуть и сейчас могут в любой момент: сойдёт, например, с ума какой-нибудь капитан подводной лодки и привет. Разбираться ведь будет уже некогда, мгновенно стартует всё. Ну, не всё, конечно, что-то останется для добивания выживших бункеров, но и того, что вылетит сразу, хватит для уничтожения всего живого на Земле с четырёхкратным запасом. От всей этой гадости человечеству нужно срочно избавляться, а другого пути я пока не вижу. По мере нарастания внутреннего конфликта в США, мы будем всё громче заявлять о своём миролюбии и готовности к разоружению.
– Не поверят.
– Не поверят, – кивнул Воронов, – но приоритеты переоценят. Когда загорается твой собственный дом, про соседа невольно забываешь, даже если до того момента считал его законченным мерзавцем. Они же не будут знать, что этот пожар потушить невозможно, а после будет уже поздно. Тут главное, чтобы нас не сразу заподозрили в поджоге, для этого нам и нужны феномены со спичками.
– Не подтолкнём ли мы этим сами потенциальных сумасшедших? Сожгут у такого капитана негры дом вместе с семьёй, он по нам и бахнет, чтобы мы уже по тем неграм ответили.
– Риск есть. – повторил Максим, – Но он и так есть, и ещё долго будет есть, если его не попытаться обезвредить. Вот мы и попытаемся. Я ведь сейчас не план озвучиваю, а лишь обывательски размышляю на фоне появления феномена Харламова, оцениваю созданный нами инструмент, его возможности и открывающиеся перед нами перспективы. Сегодня наши шансы немного повысились, стоит ли омрачать такой день мыслями об Апокалипсисе?
– Не стоит, тут ты прав. Молодец, Валера. Не знаю, как насчёт США, но Тихонова он теперь точно похоронит.
– Вот отец-то порадуется.
– Чему? Он же у тебя военный.
– Военный пенсионер. Но при этом он коренной челябер.
– Даже так? Я думал, что он в ЧВАКУШ уже начальником курса попал.
– Вернулся он начальником курса, а попал туда ещё курсантом. Они с мамой раньше в соседних домах жили. Я тоже успел в Челябинске родиться, как раз перед самым его выпуском, в Комсомольск-на-Амуре ещё грудничком переехал, а через десять лет вернулся в квартиру деда, из которой уезжал. Отец тогда в Крыму служил, в Саках, а с квартирами там… ну, сами понимаете, Крым есть Крым, тем более Севастополь… и тут дед умер, вот кольцо и замкнулось. Отцу досрочно подполковника и в начальники курса в Челябинск, чтобы квартирный вопрос в Крыму не усугублять, а он меня в школу "Трактора", чтобы… чтобы хоккеистом… В общем, рад он сейчас, это точно.
– Я тоже рад. Не скажу, что за ваш "Трактор", но за Валеру очень. Максим, почему ты меня от рейда отстранил? Я знаю, что это ты, не юли.
– Даже и не собирался. Вы сугубо гражданский человек, Семён Геннадьевич, вам там не место. Там будут стараться убить нас, а мы будем убивать их. В рейд идут только те, кто хочет убивать врагов и готов быть убитым. Вы мне не подходите.
– Считаешь меня трусом?
– Ну, что это ещё за бабский заход, Семён Геннадьевич? Причём тут вообще трусость, кто о ней вообще когда-либо говорил? Мне не нужны в этом рейде готовые только героически погибать за Родину, мне нужны только те, кто за свою Родину будет убивать. Без всяких эмоций, как гильотина. Желательно сотнями и, при этом, без своих потерь. Как мясники на скотобойне. Чувствуете себя таким мясником? Вы уже готовы к обустройству собственноручно устроенного кладбища на пару сотен человек? Да, врагов, но всё-таки людей. Причём не в честном бою, когда вместо крови по жилам течёт адреналин, а подло подбираться и тихо резать по ночам. Мы будем убивать и союзных нам афганцев, которых нам специально для этого подставят, ради легализации среди пуштунских басмачей. Если готовы, скажете мне об этом накануне выхода, решение принимаю только я, поэтому согласования не потребуется, если будете готовы – пойдёте. Но не торопитесь отвечать, сначала хорошенько подумайте, представьте, как режете спящих и кем вы после этого станете. А ведь у вас двое детей, дочке всего восемь, ей ещё понадобится нормальный отец, а не вернувшаяся с диких южных гор машина для убийств. Брежневу осталось лет пять-шесть, несмотря на все мой потуги, кто его заменит?
– А я-то здесь причём? Мне-то откуда знать?
– Могли бы и догадаться, легендарный полковник Савельев. – усмехнулся Воронов.
– Я? Ты что это задумал, Максим? Данунах! Тогда я точно думать не буду, иду с вами резать. Дети как-нибудь выживут, в сорок пятом выживали, а сейчас тем более.
– От основной миссии это вас всё равно не избавит, только в крови зря искупаетесь.
– Как знать, как знать, Максим, пуля – она дура.
– Только суицидников мне в рейде и не хватало.
– Не беспокойся. Я не подведу. Убивать буду как все, и смерти искать не стану, тем более во вред своим. Но если ты меня правда туда задумал, я должен через всё это пройти.
– Пока не говорю ни да, ни нет. Вернёмся к этому месту в разговоре в марте, товарищ полковник. Может ещё и до марта-то не доживём, так чего зря болтать?
– Доживём, куда мы денемся.
– Вот когда доживём, тогда и договорим. Пора мне, Семён Геннадьевич. Из обычных мясников нужно за полгода успеть подготовить мясников-виртуозов.
– Ну, что ты за циник, ведь парни настоящие герои. Все ведь понимают, что вернутся только те, кому повезёт.