Хотя челюскинцев в это время больше всего занимала возможность добраться в обжитые места, откуда можно было вернуться к семьям и рабочим местам там, на Большой земле, радиограмма за подписью членов Политбюро во главе со Сталиным известила их о предстоящем награждении, что и было оформлено решением ЦИК от 20 апреля 1934 г. Все 104 челюскинца были награждены орденом Красной Звезды, семь пилотов, командиров воздушных машин — орденами Ленина с одновременным присвоением им звания Героев Советского Союза.
Спустя почти две недели для Хмызникова настала пора вылетать в Уэлен. «Всех нас, последних, оставшихся в Ванкареме, забирают три самолёта. Больных Расса и Комова с доктором Никитиным и штурмана Павлова забирает Доронин в свою закрытую пассажирскую кабину. Часть людей берёт самолёт Каманина, и, наконец, Бабушкина, Леваневского и меня — Водопьянов.
Часа через два быстроходная машина Водопьянова приносит нас в Уэлен. Но что это? На аэродроме не видно самолёта Доронина… Оказывается, в пути сдал мотор, и Доронин должен был сделать вынужденную посадку. Без всякого аэродрома ему удалось благополучно сесть, подправить мотор и снова взвиться вверх.
Уэлен поразил нас своими размерами. После разбросанного на большом пространстве десятка яранг Ванкарема он показался настоящим городом. Город, состоящий из яранг, вытянулся на косе, отделяющей лагуну от моря. На лагуне расположился «аэропорт», имеющий котёл для согревания воды моторов, ряды бензиновых бочек, разбросанные бидоны и разную авиационную утварь. На краю аэродрома из-под снега торчат огромные прямоугольные крылья поломанного самолёта Ляпидевского «АНТ-4»…
…Яранги в Уэлене по величине больше ванкаремских. Часть яранг сделана из дерева с железными крышами стандартного типа. Собственно чукотскую ярангу эти стандартные домики напоминают лишь по своей форме. В селении имеется и несколько настоящих домов; в них помещаются исполком, школа, радиостанция и другие учреждения.
Сейчас Уэлен заполнен челюскинцами. Сюда же подходят отставшие товарищи пеших партий. Эти полтысячи километров, которые им пришлось сделать пешком, часто в пургу, иногда чуть не голодая, были очень трудны. В одном из домов, превращённых в наши общежития, я увидел Пе Пе Ширшова. Лицо у него загорело, устало смотрят глаза.
— Ну как, Пе Пе, прошёл твой поход?
— Очень трудно было. Всё не могу прийти в себя, а завтра надо на собаках в бухту Лаврентия» (1936, с. 234–235).
Однако далеко не всё благополучно обстояло здесь, казалось бы, при самом успешном завершении грандиозной спасательной операции, что засвидетельствовал врач Никитин: «Прилетев в Уэлен, я узнал, что число заболевших продолжает увеличиваться. Тяжёлая дорога на собаках, которую проделали около 60 % всего коллектива, и недостаточное питание в пути ещё более ослабили челюскинцев. Свалился Бобров, заболел зоолог Стаханов» (т. 2, 1934, с.354). Не отрицая приведённых примеров, всё же более вероятным представляется обычная вспышка инфекций, возникающих при контакте зимовщиков с обитателями материка.
Теперь, задолго до сроков начала обычной навигации, предстояло перебросить челюскинцев, а также переживших две зимовки участников Особой Северо-Восточной экспедиции, включая «работников Дальстроя» всех рангов и положений, в жилые места чукотского побережья, доступные для подхода судов на исходе зимы. Этот процесс также отражён в воспоминаниях участников. Так, Березин добрался до культбазы с больницей в бухте Лаврентия 29 апреля, где был оперирован. К тому времени там находилось 16 больных, из них шесть человек в тяжелом состоянии. Особо сложная ситуация возникла в связи с заболеванием Боброва, у которого обычный аппендицит грозил перейти в перитонит, но, к счастью, вовремя сделанная операция завершилась благополучно. Ситуация в бухте Лаврентия оставалась сложной, прежде всего в связи с материальным обеспечением, как и по стране в целом. Так, Семёнов в статье «В бухте Лаврентия» отмечает отсутствие белья (местные врачи делились собственным с женщинами «Челюскина», позже ситцем выручила местная кооперация), не было угля (собственным поделились пограничники), даже с продовольствием дело обстояло далеко не благополучно: «В недрах самой культбазы, у местной кооперации, у пограничного отряда, у местного населения разыскали добавочные продовольственные ресурсы: нашлось немного, но это немногое позволило обеспечить всех больных правильным питанием» (т. 2, 1934, с. 442).
Этот же источник отмечает, что позднее «мало-помалу жизнь челюскинцев в бухте Лаврентия наладилась. Во-первых, силами челюскинцев, прибывших первыми в бухту Лаврентия, было создано отличное общежитие. Каждого вновь прибывшего встречала чистая тёплая комната, а в комнате — самодельная чистая койка, на койке чистый матрац, накрытый ситцевой простынёй. Для каждого раздобыли одеяла. Не хватало подушек. Прибывшим последними пришлось подушки «сочинять». Наладили отлично общую столовую. Нашлось достаточное количество посуды. Повара собственные, пекари — тоже, уборщики, подавальщики — тоже. Не забудем, всё это происходило на Чукотке!
Была даже вытоплена баня. Баня имелась на культбазе, но её не топили полгода. Для того, чтобы вытопить её, понадобилась тонна угля. Зато в бане, кроме челюскинцев, вымылось всё население культбазы. На складах культбазы челюскинцы разыскали неисправное динамо, испорченный киноаппарат и запас изорванных фильмов. Всё это починили и организовали для всего населения культбазы периодические киносеансы. Сеансы давались через день» (т. 2, 1934, с. 446–447).
Когда 14 мая пароход «Смоленск» достиг бухты Лаврентия, основная задача состояла в том, чтобы доставить лежачих больных за двенадцать километров, из них пять — по торосам. Эта задача была решена с привлечением сорока упряжек, растянувшихся почти на два километра. Тем временем происходила переброска большинства челюскинцев в бухту Провидения, более подходящей для захода судов. 7 мая началась посадка на «Смоленск», но одновременно выяснилось, что больных в бухте Лаврентия невозможно доставить вовремя в Провидения, и таким образом, «Смоленску» предстоял заход туда. 24 мая больные были погружены и «Смоленск» снова направился в Провидения на рандеву с «Красиным» и «Сталинградом», доставившим два дирижабля и трактора для спасения челюскинцев. Очевидно, это задание отменялось, а трактора могли пригодиться на будущее, тем более, что Провидения предстояло стать базовым портом на восточном участке Северного морского пути. Дело шло к завершению «Челюскинианы», кульминацию которой по замыслу руководства страны и партии, предстояло сыграть на Красной площади столицы — партия желала получить своё, эксплуатируя челюскинскую тему до конца не только перед лицом собственного народа, но и перед удивлённым человечеством. Оставалось, чтобы удивление перешло в восторг перед возможностями нового строя и его авангарда, что и стало основой челюскинской мифологии в будущем, как она воспринималась разными слоями советского общества и за рубежом.
Пережившие катастрофу спасены, герои названы и отмечены, но последующие события не менее показательны для своего времени, чем гибель судна и спасение экипажа, поскольку по-своему характеризуют эпоху. Не случайно даже семьдесят лет спустя одни расценивают всё последующее как своеобразное шоу на высшем партийно-государственном уровне, а другие считают данью народа своим лучшим представителям, явившим пример мужества и отваги для последующих поколений.
Характерна реакция челюскинцев на отношение к ним людей с Большой земли, хотя пережитое не могло не отразиться на их моральном состоянии, тем более что их пребывание на Чукотке в значительной мере оставалось выживанием в экстремальных условиях Арктики. Тем не менее, совершенно очевидно, что челюскинцы не могли не видеть, что лётчики и обитатели неведомой им прежде Чукотки сделали всё для их спасения. Хотя в том же положении оказались и их попутчики из «работников Дальстроя», затесавшиеся в их ряды по прихоти случая, претендовать на какую-либо причастность к подвигу челюскинцев, по советским канонам, этим людям не полагалось — а жаль, их свидетельства могли бы оказаться не менее ценными для историка…
Березин-старший (для которого возвращение на Большую землю было предметом особых ожиданий, о которых ниже), оказавшийся в конце мая на борту «Смоленска», отметил внимание, которое оказали челюскинцам экипажи других судов: («Это была замечательная встреча», т. 2, 1934, с. 433), даже с учётом редакционной правки, — и это было только началом… Петропавловск встречал челюскинцев и лётчиков почётным воинским караулом на молу с оркестром, помимо многочисленных приветственных плакатов. За последующие три дня — митинг с выступлениями представителей виновников торжества и местных советских и партийных органов, затем поездки с выступлениями на предприятия и совхозы.
Гораздо более масштабная встреча ожидала во Владивостоке пассажиров «Смоленска». Можно не сомневаться, что местные партийные и советские органы сделали свою работу, но и неподдельный энтузиазм простых людей не вызывает сомнений. «Пронзительным стоном гудков приветствуют его все стоящие в бухте суда… Рокот гудков переплетается с размеренными ударами салюта орудий на берегу… Вот и пристань с вытянутой прямой ниточкой почётного караула и небольшой группой встречающих… Изогнутые улицы очерчены такими же ниточками почётной встречи с бахромой жителей. Вершины сопок, как кустарником, покрыты толпами народа… Сходим на берег. Садимся в поданные автомобили и едем по улицам. Шпалеры народа с букетами в руках. Цветы летят в машины. Короткий парад на главной улице — и нас увозят в гостиницу… Три дня пребывания во Владивостоке проносятся мигом. Доклады, собрания, посещение школ и воинских частей чередуются одно за другим. Наступает день отъезда…
…В окне уже бежали деревья с нависшими листьями, хвоей мелькала маленькими иглами лиственница. Поезд замедлил ход. Темнело. За окном неожиданно для нас послышался шум, крикливый гул и ритмические звенящие удары оркестра.