Отец работал на кирпичных сараях у хозяина «с тысячи», только плохо то, что часто выпивать стал и мать бил. Меня взял печник подручным, подавал я ему кирпичи, глину, но работая не каждый день. Мой мастер больше пьянствовал, чем работал.
Раз прихожу домой, смотрю – какой-то старик сидит у нас. Увидел меня: «А, внучек дорогой, какой большой стал!»
Узнал я деда. Говорит, за нами приехал.
Из Сибири мы переехали в Липецк в 1911 году. Я стал ходить в школу. Верил тогда в бога и в закон божий. Бабушка говорила, что земля стоит на трех китах, и этому я верил, да так, что нередко ночью мне снились святые.
Осенью в школу я больше не ходил. Мы купили лошадь, с долгами расплатились и зимой стали возить камень на металлургический завод в трех верстах от нас, в Сокольское. Отец ломал камень, я возил. Потом нам удалось выкупить часть земли. Отец стал меня учить пахать: «Ты вот так, все время поддерживай соху и держи краем борозды, огрехов не делай». Начал я пахать и чувствую: не хватает у меня силенки удержать соху, не я направлял соху, куда надо, а она меня, куда не надо.
Самой тяжелой работой было пилить доски. Стоишь внизу и без конца машешь руками, опилки сыплются и попадают в глаза. Мне и теперь, как увижу пильщиков, жаль их становится – знаю, какая это каторжная работа.
В том же году я впервые увидел на заводе новенький автомобиль. Я готов был бежать за ним без конца, до того он мне понравился. Хоть бы остановился, чтобы посмотреть на него как следует да пощупать!
Бывало услышишь автомобильный сигнал далеко и бежишь на большую дорогу посмотреть, как он мимо тебя пройдет да еще пылью закидает. Один раз прибежал я посмотреть, стою около лавки, гляжу, сын лавочника тоже вышел.
– Борис, – говорю ему, – сейчас пойдет автомобиль, я слышал гудок в городе.
– Эка невидаль, я еще и не то видел в туманных картинах, там аэропланы летают, а автомобилей сколько угодно. А какие города! Разве такие, как наш!
«Ишь, – думаю, – что на свете творится, а я и не знаю». Зачастил ходить в город в кино, а летом – даже иногда в курзал на спектакли. Меня потянуло к другой жизни.
В 1917 году поехали мы в Студенецкие выселки, в хутора к родным. Там был престольный праздник – Михайлов день. Этот праздник мне особенно памятен. Я правлю лошадью, мать в телеге на соломе, отец идет рядом, опираясь на палку.
Мать неожиданно говорит:
– Ну, Миша, мы с отцом решили женить тебя, года твои вышли, да и надо посадить тебя дома, а то ты по театрам стал что-то часто ходить. И помощница нужна в доме.
– На ком же это вы думаете женить меня?
– Да на Дашке Мешковой, она у нас, как своя. А работница она золотая, в руках все горит.
– Жениться я не намерен, тем более на Дашке. Ты знаешь, что я с ней дружу, как кошка с собакой.
– Да что ты его уговариваешь, как красную девку? – говорит отец. – Женим на Дашке, тому и быть! Ишь, ведь рассуждает, как большой. Лучшую за тебя не отдадут, да лучше Дашки нам и не нужно никого.
Дедушка Петруха всегда шутил со мной:
– Погоди, Миша, как вырастешь большой, мы тебя женим.
Через неделю после разговора о женитьбе отец мне заявляет:
– В воскресенье едем благословлять, помолвку гулять будем. Я уже сговорился с Васильевной, она согласна отдать Дашку.
– Она-то согласна, да я-то не согласен, не буду на ней жениться.
Но женился в конце концов я на Даше.
Как-то раз работаю с отцом, покрываем сарай соломой. Я сидел наверху, принимал солому, отец подавал. Вдруг слышим шум. Отец говорит:
– Вон летит аэроплан.
Я так увлекся, что чуть не свалился с сарая.
– Папаша, гляди, вон я и людей вижу, сидят на крыльях, по два человека на каждом.
После выяснилось, что не люди сидели на крыльях, а стояли моторы, по два мотора на каждом крыле. Самолет был «Илья Муромец», четырехмоторный.
Потянуло меня на аэродром посмотреть самолеты. Пошел, но посмотреть мне не удалось – посторонних туда не пускали. Через некоторое время я узнал, что в дивизион воздушных кораблей можно поступить обозным.
И вот в 1919 году я поступил добровольцем в Красную армию – в дивизион воздушных кораблей. С этого дня началась моя новая жизнь.
Работа моя заключалась в подвозке бензина к самолету. По этой специальности я проявил себя как хороший работник. С лошадьми обращаться умел, и скоро меня назначили командирским кучером.
Весной 1919 года отряд готовился на фронт против Мамонтова – под Борисоглебск. Отряд состоял из одного самолета, штат – из сорока человек. Командиром отряда был Насонов, очень хороший летчик. Потянуло меня на фронт, стал просить командира, чтобы он меня взял к себе в отряд. Командир согласился.
Пошел я домой, рассказал отцу, что уезжаю на фронт. Отец рассердился, сказал, чтобы я немедленно ушел со службы – ведь лето начиналось и работы дома было много. Но я уехал с отрядом.
Мамонтов все еще наступал. Дивизиону было дано распоряжение переехать в Сарапуль.
Долго мы путешествовали с одной станции на другую – то отступали, то наступали. В конце концов Мамонтова ликвидировали. Мы были отправлены на зимовку в Рязанскую губернию.
Тогда авиацию в деревнях знали мало, аэропланов не видели. Помню, наши «муромцы» появились над селом. Выбежали старики, старухи, становятся на колени: «Конец свету пришел, нечистый прилетел!»
Весной 1920 года мы выехали на Украину против Врангеля. Я был тогда уже помощником шофера. В Александровске на аэродроме собралось много самолетов. Там два наших отряда: эскадрилья Павлова – разведчики, Ширинкина – истребители.
Однажды в августе 1920 года получили приказ из штаба армии: всем действующим самолетам вылететь на фронт. Вскоре после этого я как-то заправлял машину, кончил наливать бензин. Вдруг – бежит командир. Сам сел за руль, жену посадил на заднее сиденье, я завел мотор, схватил бидоны, командир говорит: «Садись! Скорее!»
Тут услышал я шум самолетов. Посмотрел вверх, обалдел: целая стая самолетов, не похожих на наши. Бегут механики, мотористы, кричат: «Бомбить сейчас будут – это белые!» Я бросил бидоны, побежал не в ту сторону, куда все. Бегу прямо на аэродром, не замечая, куда бегу. Посмотрел вверх, а самолеты белых уже кружатся над аэродромом. Один из них бросил ракету. Одна за другой стали рваться бомбы. Из рассказов я знал, что, когда бомбят, надо ложиться в канаву. Лег в канаву, крикнул часовому: «Ложись со мной». Он тоже был опытный. Лежим с ним, а недалеко от нас рвутся бомбы. Хочется посмотреть вверх, на самолеты. Летают над нами низко, их никто не обстреливает, они снизились метров на 300–400, и вот вижу – летят два самолета рядом, как раз над нами. Часовому страшно стало лежать – вероятно решил, что его видят, побежал прятаться в вишневый сад. По дороге разорвалась бомба и убила его наповал. Я вбежал в одну знакомую хату. Смотрю на хозяина, а он приговаривает: «Скотинушку бы только не убили», – а о себе и не думает. Но больше всего меня возмущала молодая солдатка, которая после каждого взрыва вскрикивала: «о-го-го», а сама хохотала. Я тоже, глядя на нее, зубы скалил, будто и мне весело. Неудобно было показать, что испугался: я за ней прежде ухаживал.
Со стороны эшелонов на станции слышна была пулеметная стрельба. После узнал, что это командир отряда стрелял из своего вагона, куда примчался он на автомобиле с женой.
Когда кончили бомбить, я пошел на аэродром посмотреть. Самолеты наши улетели на фронт, но там оставалось несколько неисправных. Бомбы белые бросали плохо, хотя летали низко: ни один самолет не был поврежден.
Наши самолеты возвращались обратно с фронта и по дороге встретились с врангелевскими. Сначала белые увидели наш первый самолет, и трое из них хотели сбить его. Когда же они заметили сзади второй, то напали на него. У второго-то в хвосте сидел пулеметчик, скучал без дела. Вдруг видит самолет неприятеля.
– Наконец-то и мне послал господь работенки, – рассказывал он потом. – Я, – говорит, – обойму за обоймой стал выпускать. Они стремились с хвоста сбить нас, но никак не ожидали меня в хвосте. Смотрю: один стал планировать вниз и скоро скрылся, а остальные два повернули и удрали.
Скоро покончили мы с Врангелем и вернулись в Москву. Я стал работать с другим шофером. Хороший был человек.
– Я, – говорит, – тебя выучу, будешь шофером.
И действительно, в начале 1921 года я сдал экзамен, получил права, стал ездить в Москве самостоятельно.
В феврале 1922 года получил из дому телеграмму: «Отец при смерти, приезжай скорее». Показал я эту телеграмму командиру. По этой уважительной причине меня отпустили домой на 20 дней. Приезжаю домой, а отец совершенно здоров, даже выпивши.
– А, здравствуй, сынок. Приехал? Вот и хорошо. Повоевал и хватит. У нас здесь голод, хлеб не уродился; многие ездят за хлебом в Тульскую губернию, а у нас некому поехать. Я не могу, стар уже для такого дела, а мать и вовсе не годится. Вот мы и решили тебя вызвать обманным путем. У нас тут есть знакомый доктор, он обещал за два пуда муки оставить тебя на два месяца по болезни, потом еще на два, а дальше видно будет. Только плохо вот – муки нет; ты поезжай, привези: ему заплатим и себе оставим.
На это дело я не согласился и явился сразу в Липецкий военкомат. Оттуда направили меня в Москву, в Главвоздухофлот. Приехал в Москву, а мне говорят:
– Можете ехать домой. Ваш год демобилизован.
Вот так фунт! А я только что из дому, и возвращаться не охота.
В Москве мне подвезло. Устроился в Промвоздух шофером, но счастье мое продолжалось недолго. Через два года меня сократили. Был без работы три месяца, потом поступил в «Добролет» мотористом. За это новое для меня дело я взялся горячо. В марте 1925 года я выдержал испытание на бортмеханика и в этом же году весной выехал с экспедицией по борьбе с саранчой на Северный Кавказ. Это был первый авиационный отряд, организованный Наркомземом. Не верили тогда, что с самолета можно морить саранчу. Работал я по борьбе с саранчой бортмехаником три года.