Я ничего не ответил. Что я мог ответить?
— А теперь вы приходите и задаете вопросы, в то время как Вайс еще, видимо, находится на свободе, — продолжал Эймс. — Когда убивают богатого человека, только законченный глупец упустит возможность заподозрить в качестве потенциального преступника того, кому выгодно это убийство. Я всю ночь думал об этом. Такого человека нет. Можете мне поверить, никто не имел достаточных причин убивать Джонатана. Только ваш Вайс.
Я кивнул.
— Могу я осмотреть кабинет?
— Я полагаю… — начал он сердито и запнулся, явно колеблясь. — Ладно, почему бы нет?
Кабинет находился в конце узкого коридора. Высокие книжные стеллажи, мягкая кожаная мебель… Большое пятно говорило о том, что труп лежал наполовину за письменным столом. Все четыре окна были закрыты, а снаружи доступны только птицам. Оставалась только дверь. Помещение, конечно, было тщательно обыскано.
Я снова вышел и остановился в коридоре. Направо он вел в кухню с выходом на обычную черную лестницу, предназначенную для доставки продуктов, выноса мусора и на случай пожара. Изнутри дверь была заперта на замок, к которому, очевидно, никто давно не прикасался.
Вернувшись в гостиную, я поблагодарил Эймса. Он кивнул. Его холеное лицо оставалось ледяным. Я без спроса сунул нос в его дела.
В вестибюле я принялся за швейцара.
— В какое время вчера днем Редфорд вернулся домой?
— Где-то около часа вместе с мисс Фаллон. Но я уже рассказал об этом капитану. Маленький толстяк поднялся наверх примерно через четверть часа. Как я уже говорил, мисс Фаллон сразу после этого спустилась вниз.
Он изучал мою недостающую руку. Очевидно, он принял меня за копа, а из-за руки, вероятно, за крутого копа.
— Когда толстяк снова спустился вниз?
— Я его не видел. Мне нужно было поднести сумку с покупками старой леди Гедсдэн. Два миллиона, а сама носит свои сумки!
— Куда выходит черная лестница?
— В переулок. Дверь заперта изнутри, но об этом вы знаете.
Я-то знал. Но в то время она могла быть и открыта. Я вышел под снег. Он еще шел, но уже не так сильно. Я свернул за угол и задумался, что же в первую очередь можно сделать. Он мог быть прав — Джордж Эймс, он довольно убедительно доказывал, что никто другой не мог убить Редфорда. Он мог быть прав — в том, что его касалось. Но имелась другая сторона медали, о которой Эймс не знал.
Может быть, Сэмми Вайс и убил, и украл двадцать пять тысяч долларов, но вечером он вел себя не как человек с двадцатью пятью тысячами в кармане. Он был по-настоящему испуган, и не в его характере не сунуть мне под нос деньги, если он хотел купить помощь. И вообще, каким образом кто-то задолжал Вайсу двадцать пять тысяч долларов?
На углу я решил, что стоит толком узнать, что же Сэмми недавно так подгоняло. Я направился к метро. Сделал два шага…
Передо мной затормозила машина, и из нее вышли двое — по одному с каждой стороны.
Глава 4
Я не пытался убежать. Это было бессмысленно. Они взяли верх, и я спокойно ждал на снегу. Они осторожно подошли с двух сторон.
Лишь теперь мне бросились в глаза антенна на автомобиле и их походка, говорившая о спокойной уверенности, которую могучая сила закона и права и полномочия власти придавали копам.
— Форчун? — спросил один, подойдя ко мне.
— Бесполезно отрицать.
— Вы Дэниэль Форчун? — без улыбки спросил другой.
— Я Дэниэль Форчун. Кто вы?
— Пойдемте с нами, — сказал первый.
Они повели меня к машине. Я не знал их, наверно, они были из здешнего полицейского участка. А вот мужчина на заднем сиденье был не из местных, его я знал: капитан Гаццо из отдела по расследованию убийств Главного управления полиции.
— Хэлло, Дэн, — сказал Гаццо.
— Привет, капитан, — сказал я.
Я знал Гаццо целую вечность, с тех времен, когда он еще был молодым полицейским и другом моей матери, после того как отец мой скрылся. Но в присутствии других копов он оставался «капитаном». Нью-Йорк — большой город, а Гаццо представлял закон. Вот и сейчас он не предложил мне садиться. Я пригнулся к заднему окну, и снег таял у меня на шее. Казалось, именно этого он и хотел. Допрос — тоже искусство.
— Где Сэмми Вайс, Дэн?
— Не имею понятия. Я видел его вчера вечером, и все.
— Он нанял тебя поработать на него?
— Нет.
— Что он тебе рассказал вчера вечером?
— Что избил человека по имени Джонатан Редфорд. Что его преследует Фридман и что он до смерти боится Фридмана.
— Избил?
— Так он сказал.
Гаццо явно пытался составить представление о нынешней степени моей тупости. Пока я ожидал результата, мне вспомнился Джордж Эймс. Было совершенно ясно, что Эймс пустил меня в кабинет только для того, чтобы в это время вызвать полицию.
Гаццо решился.
— Джордж Эймс позвонил шефу. МакГвайру. Он не хотел больше тебя видеть. МакГвайр позвонил мне. Я как раз был в этом районе по делу об убийстве и решил сказать тебе это сам.
— Это дальше не пойдет, или как?
— Такие люди, как Джордж Эймс, говорят по телефону с шефом так же, как ты и я с курьером. И он может себе это позволить. Он знает МакГвайра лично, Дэн. Есть ли у тебя какие-то веские основания полагать, что Вайс невиновен? Хоть какие-то доказательства?
— Нет, — покачал я головой. Моя шея стала совсем мокрой. Но Гаццо моя шея не волновала.
— Редфорд был известным человеком. Наша репутация и без того подмочена — повсюду бродяги шляются, на улицах грабят и убивают, даже в собственном доме нельзя больше чувствовать себя в безопасности: это стало привычным. Мы хотим взять Вайса.
— Это было не случайное преступление, капитан. Вайс договаривался о встрече.
Гаццо пропустил это мимо ушей.
— Факты и наш опыт говорят о том, что Вайс совершил ошибку, которая ему на роду написана. Все говорит за это, и ничего — против. У тебя ничего нет на руках, Дэн. У тебя же фактически нет клиента. Наверху не хотят, чтобы ты совал сюда свой нос и пытался помогать Вайсу.
— Но, может быть, сунуть нос необходимо?
— Я должен передать это шефу?
Я перегнулся в окно.
— Послушайте, капитан. Я пока не мог достаточно долго заниматься тем, чтобы получить хотя бы часть доказательств. Вайс пришел ко мне, и я как-то автоматически оттолкнул его. Возможно, это рефлекс или подсознательное чувство, что Вайсу нужна чья-то помощь. Но всяком случае, я хочу кое-что разузнать.
— Другими словами, мы знаем не все, что должны знать?
Я глубоко вздохнул.
— Не уверен, что вы постараетесь это сделать. Если у вас есть главный подозреваемый, вряд ли вы займетесь поисками других. Ни один полицейский этого не сделает, Гаццо. Пока вы не снимите подозрения с Вайса, вы не будете искать никого другого.
— Другими словами, мы не замечаем, что он невиновен?
— Я лишь говорю, что вы не думаете о других, пока у вас есть Вайс. У вас много преступлений и мало людей. Вам можно пренебречь определенными обстоятельствами. Однако помните о парне из Бруклина, который сидел десять месяцев и казался безусловно виновным, пока один из ваших людей по собственной инициативе и в свое свободное время не доказал, что парнишка был невиновен?
Возможно, никто ничего не найдет в пользу Вайса. Может быть, вам потребуется много времени, и доказательства исчезнут. Возможно, Вайс так напуган, что ударился в панику и, уходя от преследования, будет стрелять. Если даже он окажется виновным, капитан, вдруг я смог бы раскопать несколько смягчающих обстоятельств?
Гаццо даже не шевельнулся.
— Шеф не хочет, чтобы ты участвовал в деле, Дэн. От меня он знает, что у тебя приличная репутация, потому он делает это неофициально. Не приставай к нам. Ясно?
— Достаточно ясно.
Разговор закончился. Он дал знак водителю, и автомобиль тронулся. Я стоял один на снегу и чувствовал себя препаршиво. Как чаще всего случается в нашем обществе, влияние полиции на меня имело экономическую подоплеку. Но и у меня в кармане был один козырь. Я могу не быть детективом, я могу не работать в Нью-Йорке. Ничто и никто не зависит от моего результата. Я не получу состояние и не потеряю деньги. Я могу потерять массу удобств и удовольствий, чтобы использовать этот козырь, но в обществе, где правят деньги, можно быть независимым только с деньгами или от денег. Третьего не дано.
Все это так, но обманывать себя я не собирался. У полиции есть и другие, не столь законные средства. Чтобы было ясно: частный детектив может гибко обращаться с массой законов, но шеф криминальной полиции вполне может сломить эту гибкость, что в таком городе, как Нью-Йорк, не просто, но возможно. Так что нужно действовать осмотрительно.
Я охотно бы спросил у Гаццо, почему полиция в этом деле так уверена насчет Сэмми Вайса и как выглядят алиби остальных. Но об этом не спросишь, если сверху получено указание не вмешиваться. Мне придется все раскапывать самому и особенно насчет двадцати пяти тысяч долларов, которые Вайс будто бы выиграл у Уолтера Редфорда.
Селлерс Джонсон сидел один за зеленым столом в своем подвале на Хьюстон-стрит, где можно было играть днем и ночью. Он один играл сам с собой в покер.
— Сыграем? — спросил Селлерс и тут же раздал карты.
Селлерса нужно было видеть часа в четыре утра, когда шла серьезная игра и все ставки за ночь — в банке. Сейчас его черное лицо блестело от пота, но глаза смотрели безучастно. В настоящей игре он смог бы контролировать и свои потовые железы. В округе не было ничего, о чем бы не знал Селлерс.
— Ты видел Сэмми Вайса? — спросил я.
Селлерс изучал свои карты. У меня было два валета и две пятерки.
— Ставлю пятьдесят, — сказал Селлерс. — Он был здесь вчера ночью около двух.
— Добавляю пятьдесят, — сказал я. В шутку делать такие высокие ставки легко. — Он играл?
— Не было нужной мелочи.
— Сколько?
— Сотню для начала. Я беру две карты.
Сам я взял только одну. К двум валетам и двум пятеркам.