Итак, у меня в кармане была первая явная ложь. Гертруда Редфорд в понедельник вечером навестила Барона. Внезапно и спешно. Почему?
По моей теории Барон мог в тот вечер, сразу после убийства Джонатана, попытаться опять заняться шантажом. Но мне казалось, что в понедельник было еще слишком рано. Ему предстояло укрываться по меньшей мере до тех пор, пока Вайса не посадят за убийство. Значит, миссис Редфорд приходила к Барону по какой-то другой причине, или же Барон вовсе не убивал Редфорда. Телефонный звонок, за которым последовал визит, позволял предположить, что Барон отнюдь не боялся связываться с Гертрудой Редфорд.
Но почему тогда он потратил столько сил, чтобы обвинить в убийстве Вайса? Ради кого-то другого? Ради неизвестного партнера? Что, если Барон пытался прикрыть своего партнера, а тот его убил, потому что он слишком много знал, потому что слишком велик был риск?
Только я не понимал, как мужчина вроде Барона мог настолько доверять убийце, пусть даже партнеру, что в решающий момент отослал Лео Цара. Барон никогда бы не позволил так легко себя убить, и тем не менее он был мертв…
Если двоих недостаточно, берут третьего. Джонатана убил третий. Барон знал об этом. И гипотетический партнер убил Барона. Почему и, вообще, — кто? У меня было ощущение, что «почему» и «кто» тесно связаны между собой. Если я узнаю почему, то узнаю кто, а если выясню кто, буду знать почему.
В конце концов, если Барон не убивал Джонатана, это должно противоречить всем фактам и алиби кого-то другого. Это мне уже говорила Моргана Редфорд. Факты неверны, Барон хотел кого-то прикрыть. После этого его убили. В этом был ключ: убийство Барона.
Раздавив сигарету, я пошел к Третьей авеню, чтобы найти такси.
Глава 21
Из такси я вышел на Шеридан-сквер и влился в пятничную людскую сутолоку. В толпе люди казались плотно закутанными и нетерпеливыми. Девушки на морозе и в неоновом свете смахивали на очаровательных медвежат. То тут, то там смело вышагивали решительные одиночки в тонких куртках и без шарфов, демонстрируя свое презрение к стихии и ко всему миру.
Я шагал по темным боковым улицам. Окна домов были ярко освещены, для меня они принадлежали к другому миру. Гроув-стрит была пуста, а Гроув-Мьюс лежала за аркой, как покинутый средневековый двор.
Снег лежал на мостовой, белый, плотный и почти девственно чистый. Я поднялся по лестнице до каменного коридора на пятом этаже. Меня встретил ледяной порыв ветра. При первом визите я оставил окно в коридоре открытым, и никто его с тех пор не закрыл.
Ветер донес глухой стук.
Легкие, однообразные удары в постоянном медленном ритме. Монотонные, но вибрирующие. Траурные удары далекого барабана. Мягкие, как приглушенные барабаны за лафетом мертвого героя. Только это был необычный барабан: тон был низким, удары легкими. Слабый, бесконечно одинокий звук на ветру.
Дверь квартиры 5-В была полуоткрыта, медленные барабаны звучали оттуда. Я широко распахнул дверь. Тонкий бледный юноша, которого я видел последний раз за рулем серого спортивного автомобиля рядом с Карлой Девин, сидел на кушетке. Меня он, казалось, не заметил. Кроме него, в комнате никого не было. Я закрыл за собой дверь.
Бен Марно, если это был он, сидел, прислонившись спиной к стене, вытянув ноги перед собой, зажав маленький барабан коленями. На нем были грязные китайские брюки, слишком тонкие для нью-йоркской зимы, и старый китель, такой же тонкий, как и брюки.
Плечи были так сведены, словно ему пришлось мерзнуть всю жизнь. Лохмы волос спадали на лицо, я мог видеть только его нос, сжатый рот, острый подбородок. Он отстукивал ритм настолько мягко, что едва ли замечал движения своих рук.
Я вдруг понял, почему барабан звучал так чуждо, легко и монотонно. Это был еврейский барабан или, если хотите, арабский — они похожи друг на друга, эти еврейские и арабские барабаны; обычаи и культура подчиняются другим законам, нежели политика. Барабан был величиной с маленькое банджо, похож на глиняный кувшин, верхнее отверстие которого затянуто кожей с узким вырезом.
— Марно? — спросил я.
Парень вскинул на меня глаза без удивления или любопытства. Он смотрел на меня, но я не был уверен, видел ли он меня, хотел ли видеть вообще. Неосмысленный взгляд был не здесь, но руки не прекращали отбивать на барабане медленный ритм.
— Где Карла? — спросил я.
Его безжизненные глаза, маленькие темно-коричневые кружки, устремились к причудливой паучьей сети под потолком. В бесконечность не только от меня — ото всех. Невыразительные, мертвые, безучастные. В самом деле? Его руки непрерывно выстукивали мягко звучащий ритм, а в мертвых глазах стояло что-то еще — может быть, шок? Жили только руки, остальное ушло, затаилось глубоко внутри.
— Где она, Марно?
Глаза уставились на меня. Потом мигнули, совсем слабо, дернулись куда-то влево. Крохотное движение темных глаз. В сторону двери, ведущей в другую комнату. Непроизвольный рефлекс, который я в конце концов все-таки вызвал в его подсознании, что-то там затронув.
В соседней комнате лежала она.
Она совершенно неестественно повисла на кушетке, зацепившись одной рукой и коленом стройной ноги. На ней был только прозрачный голубой нейлоновый халат, под ним детское тело, упругое и совершенное, оставшееся красивым и в смерти. Широко раскрытые глаза без зрачков, тонкая струйка крови изо рта, засохшая на подбородке… Смерть пришла в виде колоссального шока, и она в этот момент прокусила себе язык. На ее лице мадонны не было следов страдания, лишь черты искажены, как от сильного удара. Я узнал действие сверхдозы героина.
Я проверил ее руки, но мне даже не нужно было видеть крошечный вспухший след укола в вену, чтобы понять, что случилось. Я нашел еще несколько следов уколов, не слишком много. Она, видимо, употребляла наркотики не так часто или только время от времени. Но достаточно долго. Это мог быть несчастный случай: наркоманы умирают из-за передозировки каждый день. Или это могло быть самоубийство. Но я-то знал, что это не было ни тем, ни другим: это было убийство. Только никакой возможности когда-нибудь это доказать.
Я поднял ее из этого неестественного положения, положил на кушетку и накрыл голубым халатом. Потом вернулся к Марно. Тот сидел все в той же позе, пялился в пустоту и отбивал свой реквием на барабане.
— Когда она умерла? — спросил я.
Его пальцы стучали. Он смотрел на меня. Он вернулся в настоящее время, в комнату с паучьей сетью. Возможно потому, что я теперь тоже знал то, что всего несколько минут назад знал только он.
— Кто знает? — прошептал он. Голос звучал хрипло и тонко. — Кого это беспокоит? Он спрашивает когда. Навсегда, мистер.
— Я уже был здесь четыре часа назад.
— Меня не было. Я пришел, может быть, с час назад. Она уже была здесь. Такая, как сейчас.
— И вы оставили ее лежать?
— Глупая. Глупая маленькая девочка.
— Вы оставили ее лежать просто так?
Его пальцы не переставали отбивать ритм. Он склонил голову, прислушался к тихим ударам и сосредоточился.
— Я должен положить ее на носилки, старик? Сложить ей руки, и закрыть глаза, и надеть лучшее платье? Лживый вздор. Она мертва, старик. Эта лживая чушь ее больше не трогает.
Пальцы барабанили тяжело и медленно. Он покачал головой.
— Кто знает, может быть, она сможет услышать это. В Валгалле. Вы верите, что есть Валгалла для девушек такого сорта. Она жила, как хотела, — а теперь?
— Ладно, — сказал я, — оплакивайте свою потерю, а я…
Он приглушил барабан ладонью.
— Сострадание, старик? Не тратьте его на меня. Для меня это просто неудача. Она была славной маленькой пчелкой. Теперь мне придется подыскать что-то новое. Разве это не мелочь для старого Бена Марно!
Он был потрясен глубже, чем это могло показаться на первый взгляд. Он кровоточил всеми ранами и скрывал свои страдания. Он страдал. Не о себе, а о мертвом полуребенке рядом.
— Кто поддержит меня теперь? Пчелка сыграла со мной плохую шутку. Вы не находите? Кто купит теперь поесть Бену Марно?
Кровь лилась из него ручьем. Если он будет так продолжать, боль может пройти быстрее.
Я спросил:
— Кто ее убил, Марно?
— Убил? Ошибка. Слишком много «снега» для такой маленькой пчелки.
— Убил! — повторил я. — Это не ошибка. Кто, Марно?
— Кто! Кто! Святой дух, вот! Мы все умираем, старик. Мы все будем убиты. Все — гигантская шутка, старик. Прихлопните мух!
— Это вы сказали. Вас прихлопнут, как муху?
— Мы все мухи, старик, раньше или позже нас всех прихлопнут. Но пока мы летаем высоко, ох как высоко!
Его голос и звук барабана становились громче. Впервые я по-настоящему увидел его глаза. Зрачки были сужены. Его истерия была не только страданием. Он был под действием наркотика, и не только.
— Вы на игле, Марно. Хотите пропасть из-за этого?
Он отбил быстрый такт на барабане.
— Совсем немного, старик. Маловато для мухи. У меня не хватает. Бену Марно недостает «снежку». И сейчас ничего больше не осталось, даже маленькой пчелки, которая меня снабжала.
Он мне что-то хотел доверить. Я понял.
— Она рискнула? Она ушла, чтобы достать вам еще?
— Для меня, для Бена Марно, которому нужно еще больше «снежку», приносящего счастье. Да, она ушла, чтобы найти продавца. И она нашла, старик, — он отбросил барабан, вонзив в меня свои суженные зрачки. — Кто, старик? Скажите мне! Вы детектив.
— Если вы это знаете, вы знаете больше меня.
— Я кое-что знаю и не знаю ничего, понял, старик? Она кое-что знала и не знала ничего. Но вполне достаточно, чтобы ее убили. Они очень осторожны. Моя милая, маленькая, ласковая пчелка, приятельница Пола Барона, потому что у Барона было то, что ей нужно. Она была при нем, понимаете. Она ничего по-настоящему не знала, но она знала, что Барон был жив после того, как ваш Вайс ушел.
— Она говорила вам, что Пол Барон был жив, когда Вайс ушел в среду ночью?