Он не обнаружит себя ни единым движением, если нужно, не будет спать, есть, даже дышать…
Вздохнул и на минуту отвел глаза от укрытия бандеровцев. Посмотрел на небо, на буки, заслонявшие его лазурь, на жалкий цветочек, каким–то чудом проросший между лишайниковыми стволами. Сырость, мох, плесень — и цветочек. Хилый, а живет: похож на колокольчик, кажется, вот–вот зазвенит — нежно, тихо, серебряным звоном…
Посмотрел вниз и испугался — нет никого… Машинально потянулся к автомату — все равно не выпустит. Подпустит поближе и будет стрелять. Но ведь и у него нервы натянуты до предела. Не надо так, спокойнее… Просто Сливинский лег — даже видно плечо в синем плаще. Пусть отдыхают: лежат, спят… Он не будет спать!
Прошел час. Бандеровцы еще спали — Сливинский не шевелился, да и другие не подавали признаков жизни. Петр подумал, что сейчас можно тихонько перелезть через завал, проползти ходом, прорубленным бандеровцами в кустарниках, — пробуждение было бы не из приятных… Представил себе: он с автоматом и те — помятые, заспанные лица, глаза, полные ужаса.
Выругал себя: размечтался, как желторотый птенец, У них же наверняка кто–то не спит — дежурит, и стоит только хрустнуть сухой ветке…
Потом и Кирилюку захотелось спать. Дали знать о себе усталость и недосыпание в последние дни. Поймал себя на том, что клюнул носом. Смочил платок из фляги, вытер лицо. Сон прошел, но ненадолго. Солнце пригревало, со дна буерака поднимались гнилые испарения, дурманили голову — Петр держался из последних сил.
Пошел двенадцатый час… Сливинский все еще спал. Повернулся во сне — теперь Кирилюк видел верхнюю половину его лица, чуть наискось до рта. Петр вытащил бинокль. Раньше не имел права рисковать — Сливинский мог случайно увидеть блеск стекол, — но сейчас он спал…
Бинокль приблизил бандеровца к самым глазам. Всматривался с жадностью — будто мог достать врага и скрутить его.
Густая черная шевелюра («Очевидно, выкрасил волосы», — решил Петр), высокий, без морщин,, лоб, прямой нос. Красивый мужчина, ничего не скажешь. Вот бы заглянуть в глаза… Говорят, что глаза не лгут…
Кирилюк отложил бинокль. Вспомнил Ступака, каким видел его в последний раз — лежит в бурьяне, раскинув руки. Светловолосый паренек с запекшейся кровью на виске. Скрипнул зубами и подумал, что с удовольствием поймал бы на мушку лицо Сливинского. Даже сейчас. Одна очередь — и справедливость восстановлена. Око за око…
Это желание — взять на мушку — сделалось настолько сильным, что даже отвернулся от автомата — руки сами тянулись к оружию. Уже не смотрел на Сливинского, чтобы не искушать самого себя.
Но почему же такие длинные минуты?
Снова смочил платок, обтер лицо и заглянул в щель. В первый момент испугался так, что по спине побежали мурашки. Сливинский лежал, подложив под голову руки и не мигая смотрел прямо на него — так, говорят, смотрит змея. Петр никогда не видел змеиного взгляда, но ощущение было такое, словно встретился с гадюкой: кровь отлила от лица, и похолодело в затылке. Лишь через несколько секунд понял, что стал жертвой своей мнительности: на таком расстоянии не то что глаза — черты лица едва угадывались. И все же успокоился, только лишь убедившись, что Сливинский продолжает спать: повернулся на бок, подложил ладонь под щеку.
Лесник вынырнул из кустов — Кирилюк начал уже волноваться. Когда Петр немного отполз, сообщил:
— Солдаты замкнули кольцо — никто не пройдет…
— Полковника предупредили?
— Ждет вас. — Лесник махнул рукой в сторону поляны: — Я останусь здесь, идите.
— А если они… — Петр недоговорил.
Лесник, поняв его, кивнул на кустарник:
— Там спрятались лейтенант с двумя солдатами. Не волнуйтесь…
Левицкий приехал верхом вместе с офицером–пограничником. Сидел на поваленном стволе, нетерпеливо хлеща по нему веточкой.
— Что там? — спросил он вместо приветствия.
Петр присел рядом, посмотрел на пограничника в зеленой фуражке и пятнистой плащ–палатке.
— Извини, — понял его Левицкий, — это начальник заставы старший лейтенант Илюшин.
Илюшин смотрел с любопытством.
— Слышал о вас, — с уважением сказал он, пожимая руку.
Кирилюк (кому не приятно, когда о тебе хорошо говорят?) доброжелательно посмотрел на Илюшина, хотел что–то ответить, но, перехватив нетерпеливый взгляд полковника, только улыбнулся старшему лейтенанту.
— На этот раз им не выкрутиться, Иван Алексеевич, — доложил он. — Сейчас я проверю посты и…
— Я уже проверил, — остановил его полковник. — На всякий случай мы создадим еще одну линию заслона — через двойное кольцо и зверь не пройдет. Что там? — повторил, качнув головой в сторону буерака.
— Спят. Уже третий час.
— Набираются сил! — засмеялся начальник заставы. — И не знают, кто бережет их покой…
— Я понял, — сказал Левицкий, — почему вы отказались от нападения. Решение правильное. Я и сам хотел бы взглянуть на их логовище. Да и старшему лейтенанту не терпится.
Кирилюк засмеялся:
— Вообще можно, но…
— Никаких «но», — возразил полковник, — я еще не разучился ползать по–пластунски.
Теперь было легче: Петр и лесник убрали с дороги хворост и двигались, не боясь, что какая–нибудь сухая ветка выдаст их.
Кирилюк полз умышленно медленно, прислушиваясь, не запыхался, ли Левицкий. Но тот не отставал и дышал ровно.
Бандеровцы еще спали. Полковник несколько секунд смотрел на их убежище и повернул назад.
Когда снова собрались на поляне, Левицкий прежде всего приказал позвать лейтенанта Губченко — командира третьей оперативной группы, которая создавала заслон на подходах к границе. Тот появился через несколько минут, будто ждал вызова, и полковник начал импровизированный военный совет.
— Капитан Кирилюк действовал правильно, — сказал он, потерев щеку. — Брать их там, — кивнул он на буерак, — нет смысла: лишние жертвы, к тому же бандиты могут уничтожить чемодан. Бандеровцы, наверное, ожидают ночи, чтобы перейти границу. Но это не единственный вариант. Допустим, что у них тут назначена встреча с кем–то из местных жителей, кто должен провести их через границу. Хорошо, если они выйдут из оврага, а если будут ждать проводника там? А тот, наткнувшись на наш заслон, поднимет тревогу?
Полковник обвел всех вопросительным взглядом, выдержав паузу в несколько секунд.
— Разрешите! — начал лейтенант Губченко.
— Минуточку, — остановил его Левицкий. — Возможен и такой вариант: кто–нибудь из них — скажем, Отважный — выходит на разведку один. Как действовать в таком случае? Должны продумать все и дать инструкции каждому солдату и офицеру.
— Вторую линию заслона предлагаю несколько растянуть, но установить дальше от первой, — предложил Губченко. — Тогда проводник, если и поднимет шум, не сможет предупредить бандеровцев.
— А вы без шума, — посоветовал начальник заставы, сделав жест, будто ловил муху. — Раз — и готово…
— Губченко нрав, — заметил Левицкий. — Конечно, следует строго предупредить всех, чтобы действовали тихо, но должны обратить внимание на меры предосторожности.
— Если кто–нибудь из бандеровцев выйдет из буерака, — предложил Кирилюк, — надо пропускать. Брать лишь в крайнем случае — если обнаружим себя.
— Правильно, — одобрил полковник, — пусть думают, что мы потеряли их след. Начнут действовать смелее, а это выгодно прежде всего нам. Значит, приняли… — Левицкий недоговорил.
Радист, замаскировавшийся в подлеске, тихонько окликнул:
— Срочное сообщение… Вас вызывают, товарищ полковник.
Левицкий вернулся через несколько минут.
— Сегодня ночью неизвестный самолет нарушил границы Чехословакии и Польши, Приземлился где–то в этом районе. — Полковник показал на карте польские Бескиды.
Все помолчали.
— Думаете, прилетели за Сливинским? — спросил Кирилюк.
— Точно! — не выдержал начальник заставы.
— Не могу утверждать столь категорично, — покосился на него полковник, — но такой вывод напрашивается.
Губченко даже свистнул:
— Вот как оно оборачивается!
— Идут ва–банк! — подтвердил начальник заставы. — Так беспокоятся за чемодан, что плюнули на все и нарушили границы двух государств.
— Это обязывает нас действовать еще энергичнее и точнее! — сказал Левицкий. — Вы, капитан, — обратился он к Кирилюку, — возьмете на себя пост возле выхода из оврага. У вас не будет времени на раздумья. Действуйте самостоятельно — полагаюсь на вас. Командный пункт будет здесь. — Он показал на кусты, откуда выглядывал радист. — Вас, — обратился к Илюшину, — прошу вернуться на заставу. Надо подготовиться к любой провокации.
Опасения Левицкого оказались напрасными — день прошел спокойно. Бандеровцы спали, потом, очевидно, обедали, так как Отважный, как успел заметить Кирилюк, разделывал тушу овцы. Пообедав, снова завалились спать, и Кирилюк позавидовал им — отсыпались после изнурительного перехода по горам, а он не имел права ни на минуту закрыть глаза.
День в Карпатах кончается внезапно: только что солнце стояло над городом, а коснулось вершины — и уже темно. Лишь небо за горой еще краснеет, но недолго. Горы словно вбирают в себя свет, отбрасывают тень на небо и сами тянутся, пытаясь достать голубую высоту.
В лесу стемнело сразу. Петр ждал ночи, но не заметил, как она пришла. Затаился под кустами. Впереди только лесник — должен был сообщить Кирилюку, если бы увидел или услышал, что кто–то выбирается из бурелома. Короткая вспышка карманного фонарика — и Петр знал бы: сейчас они будут тут…
Прошел час. Кирилюк слышал, как летает сова между буками. Над оврагами зашелестела листва, из тьмы выглянуло лицо лесника.
— А ну–ка, капитан, — прошептал он, — погляди сам.
— Что?
— Глянь–ка сам.
Петр быстро прополз к краю оврага. Выглянул — и глазам не поверил: бандеровцы разожгли костер. Небольшой, чтобы не было отблесков над буераком. Жарили мясо, оно горело, и даже сюда доносился запах баранины.
Поведение бандеровцев показалось Петру странным: до границы два–три часа ходьбы — даже очень проголодавшиеся могли бы потерпеть. Потом подумал: может, у них назначена встреча с проводником в полночь или еще позже?.. А скорее всего, перед рассветом, когда даже пограничников одолевает сон и невольно притупляется бдительность! Смотрел на огонь, не отводя взгляда, даже глаза заслезились. Горьковатый запах подгоревшего мяса пробудил аппетит, напомнил, что вместо обеда торопливо проглотил кусок колбасы с черствым хлебом. Зачесалось в носу, едва удерживался, чтобы не чихнуть, — зажал ноздри пальцами и уткнулся в руку. Подумал: не все ли равно, что задумали бандеровцы. Пусть ждут утра или выходят сейчас — конец один, и ничто не сможет изменить его. Он будет лежать здесь хоть до второго пришествия, но дождется…