брали честно завоеванную победу…
Он еще не знал (а следователь об этом умолчал), что мичман Степан Бобрун, чемпион и рекордсмен Черноморского флота в легком весе по штанге и поднятию двухпудовой гири, не доставил на крейсер записки дежурного по штабу о продлении увольнения на берег Громову и отправке его сопровождающим машины с боеприпасами на передовую в район Балаклавы. Мичман, как и старшина второй статьи Иван Чуханов, тоже чемпион флота, но по вольной борьбе, в тот день к вечеру попал под жуткую бомбежку и обстрел немецкой дальнобойной артиллерии, и оба погибли…
Не показал Чернявинский и рапорта, написанного в особый отдел младшим лейтенантом Сергеем Коркиным, который и послужил основанием для возбуждения уголовного дела. В рапорте Коркин сообщал о том, что старшина первой статьи Громов «зазнавшийся чемпионскими успехами и поблажками начальства», несмотря на строгое предупреждение, «снова нарушил присягу и приказ командира», что он «по неизвестным причинам самовольно не вернулся в положенное время на корабль, на свой боевой пост», что «в настоящее военное время самоволка уже не проступок, а преступление и дезертирство» и что ему, его прямому командиру, «вторые сутки неизвестно, где сейчас находится, где скрывается комсомолец Громов», который, возможно, «наслаждается в компании женского пола легкого поведения, когда другие воюют и честно проливают свою кровь за нашу Советскую Родину».
А еще следователь скрыл последнюю новость, что крейсер «Червона Украина», который, четвертые сутки не меняя позиции, прицельными залпами из тяжелых орудий рассеял крупное скопление фашистских войск в районе Качи и сорвал попытку гитлеровцев установить там стационарную батарею, был атакован тридцатью немецкими бомбардировщиками. В тот день гитлеровцы совершили очередной массированный налет на Севастополь, превращая целые кварталы города в руины. Крейсер, как и другие боевые корабли, отражал атаки воздушных стервятников. В корабль попало шесть бомб. В пробоины хлынули тонны воды. Личный состав крейсера почти сутки пытался спасти свой корабль, но все усилия оказались напрасными, повреждения были слишком губительными. Командир корабля капитан 2 ранга Иван Антонович Заруба приказал экипажу покинуть тонущий крейсер, и в 3 часа 30 минут тот затонул…
Выручать Алексея Громова было некому. Военная прокуратура, в лице жаждущего славы и наград следователя Чернявинского, намертво вцепилась в боксера, намериваясь создать «примерное дело», провести «показательный процесс» и тем самым подтвердить в глазах высокого начальства свою необходимость и значимость.
Алексей не спешил возвращаться в свою палату. На душе было муторно и тоскливо. Жизнь его снова делала крутой поворот, и далеко не в лучшую сторону. Разговор со следователем обескуражил. Против лома нет приема. Против власти не попрешь. Прокуратура кого хочешь запросто свернет в бараний рог…
Пожухлые листья, опавшие с деревьев, тихо шуршали под ногами, чем-то напоминая Громову монотонный шепот морских волн, по которым он уже соскучился за долгое время пребывания в госпитале. Море с детства, сколько Алексей себя помнил, притягивало его к себе, радовало и успокаивало. Сейчас побродить бы по берегу у кромки набегающей воды, подышать полной грудью соленым морским воздухом, но из госпиталя без пропуска не уйдешь. Двор с небольшим фруктовым садом огорожен высоким деревянным забором, поверх которого в три ряда протянута колючая проволока. У ворот — проходная будка с постоянной охранной вахтой. Обычная городская школа превратилась в важный военный объект.
Громов шел неспешным шагом по дорожке школьного сада, под ногами шуршала опавшая листва, сквозь ветки деревьев светило предвечернее солнце, уже слабое, но еще приятно теплое в эту пору поздней кубанской осени. На душе было грустно и тоскливо, и Алексей чувствовал, как его охватывает какое-то равнодушие к окружающему миру, ощущал одиночество и жалость к себе.
По осеннему саду бродили группками раненые. Серые больничные халаты, белые бинты, загипсованные ноги или руки… Но моряки, не замечая этих увечий — тяжелых следов войны, курили и разговаривали, смеялись, спорили. Радовались жизни. Громов механически фиксировал окружающую обстановку, но ни на кого не обращал внимания, словно природа и люди отдалились от него и стали скучными и далекими.
Со стороны госпитального здания послышался школьный электрический звонок. Еще недавно он оповещал о начале уроков, звал на перемены, и школьники подчинялись его властным требованиям. Сейчас звонок продолжал службу, но уже новую. Он приглашал на ужин. По его сигналу раненые, только что бродившие вразнобой, стоявшие группками, как-то сразу слились в единый коллективный организм. С разных концов сада к раскрытым дверям одновременно потянулись по дорожкам серо-белые группы, сливаясь в общий поток, который двигался по коридору в столовую.
А из дверей госпиталя вышли двое. Их черные флотские бушлаты резко выделялись на общем сером фоне. С ними был и Чайка — в больничном сером халате, но такой же плечистый и рослый.
— Да здесь он где-то, — уверенно говорил он. — Из окна палаты видел, как по саду бродит.
И увидев под яблоней Громова, махнул рукой в его сторону.
— Вот же он! — и крикнул: — Громов! Алеша! Алексей! Гости к тебе!
Многие раненые поворачивали головы и с нескрываемым любопытством поглядывали то на рослых незнакомцев в бушлатах, то на Алексея.
Громов тоже посмотрел на моряков, на мгновение замер, и радость накатила на него теплой волной. Даже не верилось, что это не сон, что все происходит наяву. Как в сказке! Сам флагманский инспектор Красников приветливо улыбался и приветствовал боксера поднятой рукой.
— Дмитрий Васильевич! — Громов не шел, бежал к нему.
— Алеша! Гордость нашего флота!
Они обнялись. Красников был крупнее, он заграбастал Громова мощными руками, похлопывал ладонями по спине. Веяло от него крепкой силой, морем и флотской стабильной уверенностью.
— Как ты тут?
— Нормально! — счастливо улыбался Алексей.
— Заканчиваешь капитальный ремонт?
— Разрешите доложить, товарищ флагманский инспектор! Капитальный ремонт организма закончен и почти полностью восстановлен!
— Значит, выписываешься?
— Пожалуй, нет, если честно сказать…
— Как это понимать? — спросил Красников.
— Проблемы у меня возникли, Дмитрий Васильевич, — признался Громов, не решаясь говорить при постороннем.
— С медициной?
— Да нет, с медициной как раз полный порядок! Совсем с другой стороны возникла закавыка. Препятствия, да еще и с барьерами… — ответил боксер и умолк.
— Разберемся! — уверенно произнес Красников и добавил: — У нас тоже к тебе дело есть.
— Нам на ужин пора, Алексей! — вставил слово Чайка. — Запаздываем!
— Вы, товарищ, идите, — сказал Красников повелительным тоном, — а мы тут немного побеседуем.
— Алексей, может, тебе еду в палату принести? — заботливо спросил Чайка.
— Не беспокойтесь, — сказал второй моряк, — мы флотский паек захватили.
— Нет, я все-таки принесу, — сказал Чайка и многозначительно добавил: — Хотя бы для закусона.
— А спиртного не будет! — отрезал Красинков. — Спасибо вам, что помогли найти Громова, — и добавил: — Пожалуйста, прошу вас, газету не трогайте, что мы на его тумбочке положили.
— А почитать-то можно?
— Можно, только из палаты не уносите. Громов ее еще не видел.
— Что за газета? — спросил Алексей.
— Наша, севастопольская. Флотская!
— Там ваш портрет и статья о том, как вы два танка немецких подбили, — улыбнулся второй моряк.
— Про меня?! — Алексей был приятно удивлен этим известием.
— Именно! Так и называется: «Чемпион Громов нокаутирует немецкие танки».
— Надо же, вспомнили, — смущенно сказал Алексей.
— Да! Я же вас еще не познакомил. Извините меня! — спохватился Красников и положил ладонь на плечо Алексея. — Представляю по всей форме. Старшина первой статьи Алексей Громов, чемпион по боксу Черноморского и всего Военно-морского флота Советского Союза!
— Лейтенант морской пехоты Вадим Серебров, первый разряд по плаванию, — моряк крепко пожал руку Алексею, и в этом пожатии чувствовалась сила, уважение и достоинство уверенного в себе человека. — Будем знакомы!
— С крейсера «Червона Украина» я, — добавил Алексей, не без гордости называя свой боевой корабль.
— С крейсера «Червона Украина»? — переспросил Серебров, не выпуская руку Громова из своей, и снова ее пожал. — Примите мое самое сердечное переживание!
— Крейсер твой затонул, — сочувственно пояснил Красников, — в Северной бухте. Был чудовищный налет на город, ну и на крейсер стервятники стаей налетели. Десяток «юнкерсов» наши сбили, но и фашисты шесть штук фугасок сбросили прицельно. Почти сутки экипаж боролся за живучесть корабля, но он уходил под воду на глазах всего Севастополя. Большие повреждения получили эсминцы «Совершенный» и «Беспощадный», стоявший на ремонте. Но город живет и сражается! Запомнят его фашисты, тут им не Париж с Елисейскими Полями, а Севастополь!
— Потери зверские несут, но все равно лезут, гады, напролом, — добавил Вадим.
— А мы тут про «Червону Украину» ничего не знаем, — удрученно сказал Громов.
— О потерях принято помалкивать… Сам понимаешь, идет война. В официальной печати пока ни слова.
Красников обнял боксера одной рукой:
— Пошли в сад, подальше от любопытных ушей. У нас к тебе дело есть. Надо потолковать.
— Мне сказали, что ты из Феодосии? — переходя на «ты», спросил Алексея Серебров.
— А ты тоже оттуда? — обрадовался Алексей.
— Нет, я из другого конца Крыма… — уклончиво ответил Вадим и добавил: — Ты нам нужен.
Не спеша, как бы прогуливаясь, шли они втроем в глубь сада. Остановились под старой яблоней, листва с нее почти вся опала, а на верхних ветках кое-где еще держались краснобокие плоды.
— Немецкий не забыл? — спросил Красников.
— Пока еще нет, — ответил Громов, пытаясь догадаться о том, зачем он мог понадобиться. — Но знания мои… Скажем так, держатся на уровне разговорного, обиходного языка.