— И сладенького тоже положим, — сказал Коркин, накладывая пирожные и конфеты. — Вы без меня управляйтесь!
— Мы, Сергей, хотим тебя попросить, чтобы помог нам Громова разыскать, — сказал Чернышев, уплетая бутерброд с осетриной.
— А как я могу помочь?
— Его ж на Большую землю отправили.
— Но доплыл ли? Главный вопрос, на который у меня нет ответа.
— Вот и помоги нам, Сережа, — попросила Сталина тихим голосом, скрывая волнение.
— Как помочь? Мне известно, что по документам его поместили на теплоход «Армения». Что с ней произошло, знаете… А на дне моря, ребята, ну нет комсомольской организации! Давайте на эту тему поговорим потом. А сейчас, извините-простите! Мне командующего встречать надо!
Коркин удалился, а у Сталины померкли вся радость и торжество этого дня. Алеша был на «Армении»!.. Был… По документам был. А как еще можно проверить, если не по документам? Надежда рухнула, рассыпалась. Значит, правду от нее скрывали. Все скрывали!
— Сталина, еще не все потеряно! — Чернышев понимал, что творится в душе девушки.
— Отстань!
— Проверить надо и точка!
— Извини! — Она старалась успокоиться, взять себя в руки, не распускать нюни при людях. — Извини, Костя…
Сталина не помнит, как она выдержала до конца слета. Хорошо еще, что сидела не в первом ряду президиума. Машинально слушала ораторов, выступления начальников, машинально аплодировала, машинально голосовала, автоматически поднимая руку. Свет померк вокруг, и жизнь потеряла внутреннюю основательность.
Война все перечеркнула. Война все перевернула верх дном. Забрала отца, забрала любимого… Никак не хочется в такое верить. Никак! Но факты, как говорят, вещь упрямая. Ни одной, близкой ее сердцу, родственной души не осталось. Она одна. Одна на всем белом свете! Кому пожаловаться, кто ее пожалеет? Она с тревогой и затаенным страхом думала о том, что еще ее может ждать дома, какая черная новость? Да и уцелел ли он под бомбежкой и артиллерийским обстрелом?
В короткий перерыв к ней подошел Коркин и, словно читая мысли Сталины, сказал:
— Домой не спеши. Вашего дома нет, разбомбили. Позавчера был массированный налет. Полдома снесло. Но твоя бабушка жива.
— Что с ней? В каком госпитале?
— Жива и здорова! Да еще такая боевая, сама увидишь!
— Где ж она?
— В Инкерманских штольнях. После окончания слета на машине довезу.
— Спасибо, Сергей, как-нибудь я и сама доберусь.
— Там в штольнях целые лабиринты.
— Как ее найти?
— Вот адрес. Я его тебе заранее приготовил, — он протянул вырванный из блокнота листок. — Не торопись, после слета подвезу….
— Я же тебе русским языком сказала, что сама!
— Серега, не надо, не встревай! — Костя Чернышов встал с ней рядом. — Доберемся!
Но и услужливого тяжеловеса она мягко «отшила». Ей никто не был нужен. Ни попутчик, ни сопровождающей. Сталина хотелось побыть одной, наедине со своими думами, со своими чувствами. Со своими переживаниями. Чтоб никто не мешал. Не смотрел. Не задавал вопросов. Последние месяцы она почти круглые сутки находилась в кругу людей, все время на виду, все время под перекрестными взглядами.
Оставшись одна, Сталина побрела по городу. Разрушенные дома, здания с выбитыми стеклами, а вместо них — фанерные щиты. А там, где стекла уцелели, они крест-накрест заклеены широкими бумажными полосами. На тротуаре то и дело попадались воронки, выщерблины.
Ноги сами привели ее в Матросский сад. Тихо, безлюдно. Сталина обошла стороной зенитную установку. Знакомая скульптура физкультурницы, но теперь девушка с веслом стояла на одной ноге, а вместо второй — металлический стержень. Сталина вышла на аллею знатных людей Севастополя. В горле застрял комок. Алексей Громов улыбался ей с нарисованного портрета. Как живой. Портрет уцелел, не в пример соседним. Лишь в правом верхнем углу рваное небольшое отверстие — след от осколка.
— Здравствуй, Алеша! — слезы сами медленно заскользили у нее по щекам. — Как мы давно не виделись!.. Прошла целая вечность… Даже не верится! Еще недавно были мы вместе… Как я соскучилась!.. Как же я соскучилась, мой милый, мой родной, мой единственный!..
Ветер то надувал, словно парус, то отпускал большой портрет Алексея Громова, и ей казалось, он слышит ее, сочувственно улыбается, безмолвно шевелит губами.
Сталина вспомнила, как она своим носовым платочком, смочив его одеколоном, старательно вытирала Алексею губы, особенно нижнюю, из которой выступала кровь, а он, разгоряченный боксерским поединком, упирался и вертел головой…
Финальные бои на первенство Черноморского флота проходили на Водном стадионе. Сталина пришла с подругами, чтобы посмотреть на поединок Алексея Громова с Николаем Балкиным, трехкратным чемпионом флота в среднем весе.
Алексея она и раньше знала, часто видела и встречала на тренировочных сборах, выделяла его из общей массы, но не более. Моряк он был видный, симпатичный, но занимался боксом. А бокс, как вид спорта, Сталина, мягко говоря, не особенно ценила и считала примитивным видом физической культуры, который чудом сохранился из древних допотопных времен и каким-то странным образом дошел до середины двадцатого века. Она его не воспринимала и не понимала, не хотела понимать, хотя и признавала, как необходимость одного из разделов военно-прикладного вида обязательной физкультуры военного искусства, эффективного средства рукопашного боя, но не больше!
То ли дело любимая ею спортивная гимнастика! Это настоящий спорт, вершина физической культуры! С примитивным боксом не идет ни в какое сравнение, их даже рядом поставить невозможно. В спортивной гимнастике нет ни хаотичных движений, ни ярости, ни бессмысленности. Каждое движение отточено, отработано, элементы связаны в единый цикл и составляют красивую комбинацию. Как великолепно четко и легко исполняет Виталий Птицын сложное и очень трудное упражнение на висячих неподвижно кольцах: «крест» с «углом», разведя широко руки в стороны и четко подняв прямые ноги с вытянутыми носочками. А махи на «коне» или круги на перекладине, знаменитое «солнышко» с перехватом рук и поворотом тела! Одно удовольствие смотреть на это! Сила и красота!
Бокс тогда, еще год назад, в ее представлении по своему внутреннему содержанию и внешнему исполнению мало чем отличался от обыкновенной потасовки и драки пьяных матросов. Разница заключалось лишь в месте «исполнения физических упражнений с помощью кулаков». На улице — это обыкновенная драка, мордобой, дерущихся обычно разнимал и утихомиривал патруль или милиция. И это называется «хулиганством». А на площадке, огороженной канатами, на глазах у публики, ту же потасовку добровольно исполняют такие же моряки, но одетые в спортивную форму, на руках — пухлые кожаные рукавицы, и называется такая драка красивым иностранным словом «бокс». И их уже разнимает не милиционер, а спортивный судья в белом костюме.
Алексей Громов как-то не вписывался в это ее представление о боксе.
В нем была какая-то своя мужская красота и одухотворенность. Со всеми Громов был предупредителен, внимателен, вежлив, но вместе с тем от него исходило ощущение уверенности и твердости. Он жил своей жизнью, сосредоточенно и собранно, внутренне устремленный к какой-то цели, ведомой только ему.
Впервые они заговорили на тренировочном сборе в Симферополе в городском ресторане, в котором спортсмены питались по талонам. Каждый талон имел обозначение «завтрак», «обед», «ужин» и, соответственно обозначению, ценовую стоимость. На эту сумму спортсмен, согласно прейскуранту, сам выбирал и заказывал себе то или иное блюдо, кроме, естественно, спиртных напитков. Спортсменки, а иногда и спортсмены вместо горячей пищи получали по этим талонам шоколад.
Сталина с подругой, как обычно, протянули официантке свои талоны и попросили:
— Мы спешим. Пожалуйста, нам по плитке шоколада.
Официантка вскоре вернулась и, положив талоны на стол, громко на весь зал сказала:
— Сегодня халява не пройдет!
— Так вчера же нам давали шоколад, — сказала Сталина.
— А сегодня халява не проходит, — злорадно повторила официантка, убежденная в своей безнаказанности и правоте.
Девушки растерялись. Покраснели. На них со всех сторон смотрели пытливые глаза посетителей ресторана, которых заинтересовало слово «халява».
— Да подавитесь этими талонами! — сказала подруга. — Пошли, Сталина!
Но тут встал из-за своего столика Громов, который обедал с боксерами. Он все видел и слышал.
— Одну минутку, девочки! Что за вопрос?
— Да вот не хотят талоны обменивать на шоколад, а нам завтра выступать на прикидочных соревнованиях, — пояснила подруга.
— А сегодня халява не проходит! — в третий раз повторила официантка и уставилась на Громова.
Алексей строго посмотрел на нее и мягко, но твердо сказал:
— Вам на вашем рабочем месте не положено ни повышать голос на посетителей, ни оскорблять их. Вы это знаете? — И, взяв талоны, повернулся к гимнасткам: — Подождите минутку, я сейчас все уточню.
Вскоре Громов вернулся и вручил гимнасткам четыре плитки шоколада «Люкс».
— Нам ваших плиток не надо, — сказала Сталина, — по талонам только две положено.
— А эти тоже не мои! Директор ресторана, узнав, что вы будете на первенстве Украины защищать честь Крыма, от имени общепита передает две плитки и желает вам победы, — и добавил: — Если не нравится, то можете сами их вернуть.
Повернувшись к насупленной официантке, Громов тихо сказал:
— А вас директор просит зайти к нему. Немедленно.
— Ладно, так и быть, берем! — сказала подруга и пригласила Алексея в гимнастический зал на прикидочные соревнования, «если, конечно, боксеров интересует гимнастика».
— Я бы с удовольствием, но у нас в эти часы будут спарринги.
Что такое «спарринги», Сталина тогда не знала, как не знала и ее подруга. Узнала потом. Мудреное иностранное слово обозначало «учебные поединки». И вот представилась возможность посмотреть не спарринги, не учебные поединки, а финальный бой на ринге за обладание самого высокого титула — чемпиона Черноморского флота.