Я обернулся, уверенный, что «луазики» уже достигли площади и скрылись из вида, – и чуть не подпрыгнул от неожиданности. Одной машины действительно не было видно. Но вторая на всех парах летела ко мне, разбрызгивая колесами жидкую грязь. За лобовым стеклом белела широкая рожа шофера, навалившегося грудью на руль, и поблескивали стекла очков пассажира.
Я бросил бидон и побежал. Не оборачиваясь, я почувствовал, что ЛуАЗ наддал ходу. Я бежал, не чувствуя ног.
Я успел. Инга и Кушнер сидели в комнате и разговаривали. При моем появлении оба замерли с открытыми ртами. Я схватил Ингу за руку:
– Где можно спрятаться? Они уже здесь!
Она тихо ойкнула, но задавать вопросов не стала.
– Можно в погребе…
– Какой, на хрен, погреб? Пошли!
Я буквально выволок ее из комнаты. Кушнер кинулся вслед за нами. Лицо у него было бледным и сосредоточенным. Мы выскочили на улицу. Дверь одной из стоявших перед домом машин была приоткрыта, в замке зажигания торчали ключи. Я на мгновение замер, думая, не воспользоваться ли этой возможностью. Отказался: здешних дорог я не знаю, да и водитель из меня аховый.
Высокий звук мотора «луазика» неотвратимо приближался.
– За мной! – Я побежал к церкви, не выпуская из своей руки руку Инги. Она спотыкалась, но пыталась поддерживать заданный мною темп. Слава бегу, обошлось без истерик. Настоящая боевая жена. Если бежим – значит, надо бежать, а все вопросы потом.
Кушнер прыгал по шпалам узкоколейки. Я толкнул его в плечо, и он, перескочив через рельсы на ровное место, ломанулся вдоль старой линии так, что опередил нас.
Церковь оказалась дальше, чем я ожидал. Мы успели в самый последний момент. Только мы проскочили крыльцо и оказались под прикрытием полуразрушенных стен, как с Социалистической на Большую Советскую повернула машина.
Я осмотрелся. Церковь оказалась не слишком надежным убежищем. Все окна и двери отсутствуют, кровля проломлена, в каменных стенах полно трещин и дыр. На полу – груды мусора, следы от костров, характерно смятые бумажки и окаменевшие кучки человеческих испражнений. Разве что колокольня относительно сохранилась. Самого колокола давно след простыл, но верхняя часть лестницы, – нижнюю, очевидно, сорвали, чтобы мальчишки не лазали, – и деревянные перекрытия выглядели более-менее крепко.
Я отвел Ингу и Кушнера за дальнюю кучу мусора.
– Сидите здесь, не высовывайтесь.
– А ты куда?
– Куда надо.
Инга вцепилась в меня:
– Я не отпущу!
– Тихо. – Я отцепил ее руки. – Что за глупости? Миша, присмотри за ней!
Я полез на колокольню. Сначала карабкался по какой-то трубе, которая оказалась не закреплена сверху и под тяжестью моего тела раскачивалась и кренилась, потом перескочил на горизонтальные балки и уже по ним добрался до лестницы. Когда до верхней площадки оставалось два шага, гнилые ступеньки под моими ногами не выдержали и проломились, и я по пояс провалился в дыру, ободрав колени и отбив локти. Выкарабкался я только с десятой попытки, раскрошив и разломав все, что было вокруг, так что к площадке пришлось ползти на четвереньках. Я подумал, что, наверное, хорошо смотрюсь снизу, и выругал себя за неуместные мысли.
С колокольни весь Коминтерн был виден, как на ладони. Вдалеке, намного дальше, чем я ожидал, серела гладь озера. Один «луазик» стоял перед домом Инги, а второй бодро тарахтел прямо по полю, подбираясь к Большой Советской с другого конца.
Из дома вышли водитель-дегенерат, очкарик и сосед Инги, тот самый, который не вовремя высовывался из двери. Водила сразу сел за баранку и запустил двигатель, а сосед и очкарик о чем-то переговаривались, не дойдя до машины пары шагов. Очкарик держался с начальственным видом, как комиссар в поволжской деревне, сосед оживленно жестикулировал: тыкал себя большим пальцем в грудь, разводил руки и водил одной ладонью над другой, точно был летчиком, завалившим фашистского аса, и теперь рассказывающим о воздушном бое однополчанам.
Ну и что теперь делать? Отсиживаться в церкви до темноты, а потом идти огородами…Идти – куда? К станции? Проще дождаться утреннего автобуса. Напасть первыми? Будь я один, я бы так, наверное, и поступил. Но с Ингой и Кушнером… Если со мной что-то случится, сами они не выберутся, пропадут. Значит, надо оттягивать рукопашную до последнего и ввязываться в нее, только если не останется другого выхода или будет уверенность в полной победе.
А может, они просто уедут?
Я вспомнил, что оставил в комнате Инги кроссовки и куртку. Жаль, если они пропадут. Хорошо, паспорт и деньги переложил в ватник… Черт, а ведь там не одни мои шмотки, там Ингины вещи и документы остались!
Очкарик пожал руку соседу и сел в машину. Приложив ладонь ко лбу, сосед посмотрел, как она, одним боком переваливаясь через шпалы, едет по улице, и ушел в дом.
Не задерживаясь, луазик миновал церковь, пропылил мимо последнего барака и попер наверх по косогору, за которым начиналось поле, покрытое жухлой травой и черными лужами. С горки вниз он поехал быстрее, а на поле сначала увяз, зарывшись в грязь по самые ступицы, но сумел выбраться и продолжить путь навстречу второй машине.
С высоты колокольни они напоминали двух больших божьих коровок.
Они остановились нос к носу, почти поцеловавшись бамперами. Синхронно распахнулись двери, и все вышли. Во второй машине оказалось три человека. По фигурам и движениям было видно, что это крепкие тренированные ребята, не чета очкарику-доходяге. Они встали в кружок, один достал сигареты, угостил остальных. Перекурив, они расселись по машинам. Дорого бы я заплатил, чтобы знать, о чем они говорили!
Вторая машина осталась на поле, первая развернулась и поехала обратно. Опасный участок, на котором пришлось буксовать, водитель объехал по широкой дуге. А поравнявшись с колокольней, притормозил, прополз на самой малой скорости, и я был уверен, что очкарик все глаза проглядел, пялясь в темноту разрушенной церкви. Если бы они остановились и решили ее осмотреть, я бы напал на них, не раздумывая. Я был уверен, что справлюсь с обоими. Но они проехали мимо, прибавили скорость и вскоре повернули на Социалистическую.
Вторая машина по-прежнему торчала на поле. Из открытых боковых окон лениво выползали клубы сигаретного дыма.
Первый луазик добрался до площади и остановился у какого-то дома, на стене которого висел почтовый ящик. Очевидно, это было то самое почтовое отделение, до которого я не добрался. Водила остался в машине, очкарик с деловым видом зашел на почту, разминувшись в дверях с бабулькой в темном пальто и белом платке. Все понятно, пошел звонить старшему, получать нагоняй и инструкции. Будем надеяться, что, пока он дозвонится и поговорит, пройдет хотя бы десять минут.
Я спустился с колокольни. Инга и Кушнер сидели на корточках за мусорной кучей. При моем появлении оба вскочили. Кушнер промолчал, Инга сверкнула глазами:
– Может быть, ты объяснишь, что происходит?
– Не сейчас. У вас тут есть какая-нибудь милиция?
– Только участковый, дядя Петя. Но он сейчас в отпуске, в Ленинград к дочке уехал.
– Значит, этот вариант отпадает… – Мысленно я добавил: «Ну и ладно, а то слишком многое пришлось бы объяснять». – Надо забрать твои вещи. Документы и самое ценное. Где что лежит?
– Я не понимаю…
– Тебя ищут, понятно? Кто? Те, от кого ты пряталась все эти дни. Ты хочешь встретиться с ними? Нет? Тогда делай, что я говорю… невеста!
– Все мои вещи в сумке, она за занавеской стоит. И паспорт там, и студенческий.
– Всё, ждите меня здесь. И не высовывайтесь! – Я строго посмотрел на Кушнера. Он поспешно кивнул. Мне не нравился его бледный вид. Того и гляди бухнется в обморок. Не боец парень, ох не боец! Но голова у него соображает, и в преданности, видимо, можно не сомневаться. Если и предаст, то не по своей воле, а только под пытками…
До комнаты Инги я добрался без приключений и сразу отыскал сумку. Проверять ее содержимое времени не было. В пустой полиэтиленовый пакет запихал свои кроссовки и куртку и выскочил в коридор.
В коридоре я нос к носу столкнулся с соседом. Он отпрянул и чуть не выронил электрический самовар, который тащил в обеих руках.
– О чем они с тобой говорили?
Он юркнул в комнату и заперся. Я врезал по двери, оставив на белой краске грязный след сапога:
– Козёл!
Одна из машин перед домом по-прежнему стояла не запертой и соблазняла ключами в замке. Вот он, вполне реальный шанс покинуть поселок. Даже если те, из луазика, нас заметят, то не смогут догнать. Одно плохо: придется отсидеть пару лет за угон. Ментам не составит труда меня отыскать, а объяснить им, по каким причинам был вынужден использовать чужую машину, я вряд ли смогу, не поверят.
Я добежал до церкви.
– Все нормально? Инга, ты у нас самая местная, поэтому слушай внимательно. Если я правильно понимаю, отсюда можно выбраться или на автобусе, которые пойдут только завтра, или шлепать через поле до шоссе и там ловить попутку. Правильно? На поле нас караулят. Можно дождаться темноты и попробовать проскочить. Или есть другие варианты? Сколько километров до Ладоги? Если мы пойдем в ту сторону, не сможем на чем-то уплыть? Может, там «Метеоры» какие-то ходят, или лодку можно нанять, я не знаю…
– До озера далеко, – покачала головой Инга. – И оно еще во льду. Разве что на другую сторону, в Карелию, по льду перейти.
М-да, про лед я как-то не подумал…
– Вопрос отпадает. Может, ваших мужиков можно как-то поднять?
– На что поднять?
И верно, на что? Всгоношить, чтоб захватили пассажиров «луазиков» и продержали в подвалах, пока мы не уедем?
О, черт! Никогда б не подумал, что окажусь на месте героя зарубежного фильма, которого все преследуют, а ему негде спрятаться. Последнее кино, которое я смотрел в своем военном городке перед переездом в Ленинград, было как раз таким. Закончилось оно плохо, героя, которого играл какой-то французский актер, застрелили.
– Ладно, с мужиками тоже отпадает. Значит, остается ждать темноты. Так?