В туалете стоял и справлял малую нужду Острокнутов. Он что-то напевал себе под нос и покосился через плечо, когда я вошел. Лицо его тут же приняло недовольное выражение:
– Ты чего, опух, душара? Пшел вон и подожди, пока дембель закончит.
Я приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Поблизости никого не было. У притолоки стоял обрезок тонкой железной трубы. Я заклинил им дверь и подошел ближе к сержанту. Теперь нас разделяло около полутора метров. Я стоял, молча скрестив на груди руки.
– Подраться, что ли, хочешь? Мудак, я ж тебя в очке утоплю и говно жрать заставлю!
Я молчал.
Острокнутов стал застегивать ширинку.
– Я не помню, ты паровоз изображал? Или дерево? А сейчас будем играть в водолазов. Блин, совсем душары охренели! Кому сказать – не поверят…
Не закончив с ширинкой, он развернулся и отточенным движением сорвал ремень. Тяжелая пряжка рассекла воздух около моей головы.
– А-а-а-а! – выпучив глаза и оскалившись, сержант нанес еще один размашистый удар. Я отскочил и тут же, пока ремень был внизу, сократил дистанцию и нанес жесткую серию в корпус, завершившуюся ударом колена по печени. Острокнутов попятился, согнувшись и опустив руки. Пряжка ремня неприятно царапнула по кирпичному полу. Я ударил его ногой в подбородок, и он припечатался лопатками и затылком к стене. Пальцы разжались, ремень упал к моим ногам. Я оттолкнул его, и ремень, скользнув как змея, скрылся в вонючем очке. Передней подножкой я уронил Острокнутова на пол. Перевернул мордой вниз, сел сверху, нажимая коленом на позвоночник между лопаток, заломил руку и, вцепившись в длинную дембельскую прическу, задрал его голову. Он захрипел. Я усилил нажим.
– Пусти…
Я молчал.
– Чего тебе нужно?
Я сам не знал, что мне нужно. Еще ни один человек в мире не вызывал у меня такой ненависти, как этот сержант. Наверное, я хотел его убить. И никогда в жизни в этом бы не раскаялся.
– Отпусти, и я никому ничего не скажу.
Это взбесило меня. Я окунул Острокнутова мордой в вонючую жижу, окружавшую «очко». Он затрепыхался, пытаясь вырваться. Несколькими ударами я успокоил его и загнул руку ближе к голове. Он взвыл:
– Отпусти!
– И ты ничего не расскажешь?
– Скажу, что сам упал.
– А если я тебя в задницу трахну, ты скажешь, что напоролся на сук?
Я еще раз окунул его. На этот раз он вырывался слабо, только пытался отвернуть голову и не дышать. Я ударил его по шее, и он отключился. Не знаю зачем, но я перевернул его на спину. Наверное, побоялся, что он может захлебнуться в дерьме.
Из внутреннего кармана кителя Острокнутова выступало что-то прямоугольное. Я рванул за воротник, и три верхние пуговицы отлетели. В кармане оказались военный билет, сорок рублей пятерками и десятками, и цветная фотография молодой женщины. Она была полноватой, красотой не блистала, но, видимо, была доброй женой и хорошей хозяйкой. Во всяком случае, так я подумал, отметив ее взгляд и очень домашний, уютный передник поверх простого темного платья.
Я разорвал и бросил в грязь военный билет. Пусть Острокнутов теперь объясняет друзьям и начальству, при каких обстоятельствах его потерял. Дембель отложится на несколько дней, и город Салехард лишнее время отдохнет без такого урода. А деньги я положил обратно в карман, хотя они мне бы не помешали – после наших дорожных попоек у меня остался рубль с мелочью. Но мне почему-то очень не хотелось, чтобы Острокнутов мог обвинить меня в грабеже, пусть даже мы никогда больше не встретимся.
Я вышел на улицу. Меня, наверное, все заждались. А если уехали? Тогда меня ждет веселая ночь! Нет, уехать они не могли, это ведь армия, а не круиз. Вон и Кузякин бежит, выпучив глаза от усердия и размахивая руками…
– Ты где был?!
– Канат проглотил.
– Что?
– Ничего, пошли. Десантники еще не уехали?
Я хотел вернуть фотоснимок владельцу, которого зачислили в ВДВ. Но сделать этого не успел: когда мы с Кузякиным подбежали, десантники уже закончили погрузку в свой ЗиЛ. Я разглядел москвича с порезанным лицом, зажатого в глубине кузова между более крупными товарищами. У него было такое лицо, словно он готовился все два года прыгать без парашюта…
Лейтенант строго посмотрел на меня, но ничего не сказал и забрался в кабину. Телятников и Лысенко уже сидели в кузове «шестьдесят шестого». Они протянули нам руки, чтобы помочь забраться. Увидев, что я хочу сесть у борта, Телятников уступил свое место. Наверное, кто-то просветил его, в какую часть мы направляемся, и его взгляд горел оптимизмом: он, дурак, думал, что худшее, что могло случиться на воинской службе, остается здесь, на пересыльном пункте.
Когда мы выехали за ворота, я разорвал фотографию на мелкие клочки и пустил по ветру.
– Ждите здесь, – сказал лейтенант и ушел в штаб.
Вслед за ним уехал и грузовик. Мы остались стоять вчетвером. Штаб находился на возвышении, и с площади перед ним вся территория небольшой воинской части просматривалась как на ладони.
Территория была обнесена невысокой кирпичной стеной, местами разрушенной до основания. Вопреки моим ожиданиям не было ни караульных вышек по углам, ни колючей проволоки сверху. Автопарк с десятком грузовиков и парой уазиков. Прямоугольный, сильно вытянутый в длину плац, асфальт которого чернел трещинами и выбоинами. По плацу, лениво помахивая хвостами, шли две коровы, светлая и коричневая, с белыми пятнами. Я сначала подумал, что они – из какого-нибудь хлева при воинской части, но потом разглядел прилепившиеся на холмах за шоссейной дорогой дома из крупного кирпича и догадался, что коровы убежали из гражданского поселка. Странно, что их никто не гоняет…
Справа от плаца, вдоль забора, стояло одноэтажное здание с частично выбитыми окнами. Над дверью висел, напоминая грязный носок, белый флаг с красным крестом. Медсанчасть? Рядом с ней был разбит небольшой парк, по контрасту производивший очень ухоженное впечатление. Ровные деревья в несколько рядов, ухоженные дорожки, белые скамейки и детская площадка с яркими качелями и невысокой горкой. На площадке играли какие-то дети и гуляли три женщины, одна толкала перед собой сдвоенную детскую коляску. За парком стоял трехэтажный блочный дом с двумя подъездами, перед которыми были припаркованы автомобили. У торца дома на веревках, натянутых между столбов, висело белье. Позади трехэтажки расположились несколько деревянных домиков, похожих на дачные постройки под Ленинградом. Даже участки вокруг них были примерно такими же: около шести соток, с грядками, бочками для воды, парниками и непременным штабелем досок у покосившегося заборчика.
Я не поверил своим глазам, когда разглядел около одной «дачи» сверкающий «мерседес» с огромной эмблемой на радиаторе. А когда из-за угла дома вышла хозяйка машины, не только я, но и все остальные повернулись в ее сторону. Кузякин одобрительно присвистнул, а Лысенко сощурился и заиграл желваками.
У девушки была роскошная фигура и длинные белые волосы. Из одежды – подвернутые до колен «вареные» джинсы и желтого цвета верх от бикини. Она поставила у переднего колеса ведро с водой и принялась протирать фары машины, так соблазнительно наклоняясь и поворачиваясь, что у Кузякина потекли слюни.
– Я думал, на два года можно болт узлом завязать, – сказал он, не отводя взгляд и прицокивая языком. – Думал, тут все бабы усатые и в парандже ходят… Я бы ей отдался! Интересно, кто она такая?
– Младший сержант медицинской службы Оксана Ярыга, – раздался позади нас насмешливый голос, и мы поспешно обернулись.
Перед нами, заложив руки за спину, стоял офицер в полевой форме песочного цвета. Он был высок ростом, атлетически сложен, а выражение лица как нельзя лучше соответствовало насмешливому голосу. Потом я узнал, что у него всегда такое выражение, даже когда он задумывается или злится.
– Становись!
Мы выстроились в одну линию. Офицер прошелся вдоль нашего короткого строя, оглядывая каждого с ног до головы. Остановился, упруго качнулся с пяток на носки.
– Я – командир вашего взвода, старший лейтенант Пекуш Валентин Юрьевич. Обращаться ко мне надо по званию: товарищ старший лейтенант. Все ясно?
– Так точно! – в один голос рявкнули Телятников и Кузякин.
Пекуш внимательно на них посмотрел:
– Голоса поставлены хорошо. Посмотрим, что вы можете на спортивной площадке. После ужина я с каждым из вас побеседую отдельно, а пока вами займется командир отделения сержант Бальчис.
По ступеням штаба легко сбежал сержант в застиранной форме, с несколькими блестящими значками на левой стороне груди. При росте в метр девяносто он весил, наверное, не меньше ста килограммов и не имел ни капли жира. Пудовые кулаки с выступающими костяшками, сломанный нос и характерный прищуренный взгляд выдавали в нем специалиста по рукопашному бою. Он встал рядом с Пекушем, возвышаясь над ним на полголовы. Старший лейтенант обменялся с ним парой слов и ушел в сторону жилого городка. Я проводил его взглядом, а заодно проверил девушку с «мерседесом». Девушки не было, «мерседес» сверкал на солнце, олицетворяя собой на два года оставшуюся за бором нормальную жизнь.
– Сейчас я ознакомлю вас с расположением части, – с легким прибалтийским акцентом пробасил Бальчис. – А потом вы приведете в порядок свою форму. За мной шагом марш!
Экскурсия длилась недолго. Четыре казармы, одна из которых стояла пустой, в одной размещался ВМО – взвод материально-технического обеспечения, еще одна была переделана в спортзал для занятий единоборствами, а в четвертой предстояло жить нам. Столовая. Летний клуб – несколько рядов скамеек и выбеленная стена для просмотра кино. Спортивный городок, оборудованный полосой препятствий, примитивными тренажерами и футбольной площадкой. Склады, вдоль которых прохаживался часовой с автоматом. Караульное помещение, представляющее собой еще одну деревянную «дачу», только с плоской крышей, поставленную на пригорке и обнесенную забором из колючки. Кочегарка, в настежь раскрытых дверях которой сидели и белозубо скалились на нас пятеро голых до пояса азиатов. Стеклянный павильон солдатской чайной и магазина военторга – точно в таком же работала на Дальнем Востоке моя мать. Вот, в общем, и все…