Мне стало смешно, и Телятников обиженно замолчал. В молчании прошло минут пять.
– У тебя скоро иголка освободится? – наконец обернулся от окна Кузякин.
– Держи, у меня все готово. – Я бросил иголку с нитками на кровать и встал. Надел шинель, застегнулся. Спрашивать у Максима с Антоном, как получилось, мне не хотелось. Я вышел в предбанник, где висело высокое зеркало с напоминанием по нижнему краю: «Заправься». Встал, перед зеркалом, повертелся. Вроде все хорошо. Дневальный, который опять скучал в одиночестве около тумбочки, одобрительно показал большой палец. С улицы вошли Савчук и Лысенко. Вид у обоих был донельзя деловой. Савчук привычно сбросил сапоги, нацепил тапки из кожзаменителя и зашлепал по коридору. Лысенко тоже начал разуваться, придерживаясь за стенку.
– Погоди, – остановил я его, – поговорить надо. Выйдем?
Сбоку от казармы располагалась курилка. Это был квадрат пять на пять метров, огороженный густым кустарником в человеческий рост, с тремя скамейками и до половины закопанной в землю металлической бочкой. На двух столбах был укреплен красный противопожарный щит с ведром, багром и лопатой. Лысенко встал спиной к щиту и воткнул большие пальцы за ремень:
– Ну, чего хотел? Говори быстрее, у меня времени нет.
– Ты знал, зачем ребят звал?
– Может, и знал. Тебе-то чего? Или тоже убираться заставили?
– Вокруг одни черножопые, и все старше нас…
– Меня это не волнует.
– Думаешь за земелей своим отсидеться?
– А это тебя не должно волновать.
– Помнишь, что ты в поезде говорил? Мы, славяне, едем на Кавказ и должны стоять друг за друга горой, иначе местные нас под себя подомнут. Не помнишь такого?
– Ну и что? Ты не видишь, что все изменилось? За кого горой стоять, за этих двух чморей? На шиша они мне сдались? Они теперь до самого дембеля шуршать будут, а мне чего, заодно с ними предложишь?
Не отвечая, я ушел в казарму.
После ужина с нами по одному побеседовал старший лейтенант Пекуш. Из предбанника можно было попасть не только в спальные помещения, но и в умывальную комнату, и в маленькую захламленную каптерку. В ней и сидел, разложив на столе бумаги, командир взвода.
Меня он вызвал последним:
– Садись. Как впервые впечатления?
– Жить можно.
– Ответ не отличается бодростью. Ладно, привыкнешь. Давай кое-что уточним. Отец у тебя был военным? Что он заканчивал?
– Тамбовское командное химической защиты.
– А я в Тамбове родился и прожил до семнадцати лет. У нас дом был рядом с этим училищем. Может, я его и видел когда-то. Что с ним случилось?
– Были большие учения. Он получил воспаление легких, но держался на ногах, сколько мог. Когда привезли в больницу, было уже поздно.
– Ты с детства занимался спортом, выиграл несколько соревнований. Поступал в Ленинградский институт Лесгафта… – Пекуш вопросительно посмотрел на меня, и я закончил:
– Но провалил напрочь сочинение.
– И решил пойти послужить?
– Как-то стыдно было бегать от армии.
– Женат?
– Так точно, женат.
– Рановато ты хомут надел. Когда вы расписались?
– За пять дней до призыва.
– Да, веселый у тебя медовый месяц! Что, в военкомате не хотели дать отсрочку?
– Да я сам не очень стремился.
Пекуш удивленно поднял брови:
– Что, семейная жизнь так быстро задолбала?
– Я не хотел бегать от армии, но и просто так терять два года было обидно. А тут в гости приехал бывший сослуживец отца, Колыбанов Виктор Николаич. Может, слышали про такого?
– Колыбанов? Из штаба округа?
– Он самый.
– Его две недели назад на пенсию проводили.
– Вот он перед пенсией и приезжал Ленинград посмотреть. Узнал про мою ситуацию и предложил сюда к вам пристроить. Сказал, что это экспериментальная спортивная рота, чуть ли не командующему округом непосредственно подчиняется, и все два года я буду заниматься самбо и участвовать в соревнованиях. Пока он еще служит – запросто может пристроить, а если ждать осени, то неизвестно, как выйдет. Загремлю на два года на какую-нибудь «точку» в тайге – и все, о спорте можно забыть. Вот я и решил не рубить хвост по кусочкам. Раз уж все равно служить, так лучше разделаться с этим быстрее.
– Как жена к этому отнеслась?
Я вспомнил реакцию Инги:
– Сложно.
– Понимаю. Дай бабам волю – они бы мужиков от себя дальше вытянутой руки не отпускали. Она у тебя, часом, не беременная?
– Поэтому и торопились со свадьбой.
– Но ты ее хоть любишь?
Я кивнул.
– Когда должна родить?
– В январе.
– Не переживай, государство о ней позаботится. Моя тоже рожала, когда я был… далеко. Тебе хоть отпуск дадим, скатаешься, на руках ребенка подержишь. А я дочку только через полтора года увидел.
– А в отпуск меня точно отпустят?
– Ну, служба есть служба, всякие нюансы бывают. Ближе к январю будет понятно. Когда ребенок родится, можно будет и рапорт подать, с просьбой перевести поближе к дому. А если вдруг двойня окажется, могут и вообще демобилизовать, такие случаи бывали. Так что не переживай, командир у нас мужик с пониманием, когда можно, всегда навстречу пойдет. Ты только сам не подкачай.
– Я постараюсь.
– Как говорится, служи по уставу – заслужишь честь и славу. – Пекуш убрал лежавшие перед ним документы в ящик стола и надолго замолчал, глядя в маленькое окошко. В темноте ярко вспыхивали огоньки сигарет собравшихся в курилке солдат. Я подумал, что разговор окончен и взводный отправит меня в казарму, но он заговорил, и при этом я в первый и последний раз видел, что его лицо утратило обычное насмешливое выражение.
– Я возлагаю на тебя большие надежды, Ордынский. Ситуация сложная. У нас действительно экспериментальное подразделение. В числе поставленных перед нами задач есть одна, которая касается тебя в первую очередь. Мы должны разработать новую систему армейского рукопашного боя, максимально эффективную и простую. Такую систему, чтобы обычный солдат после месяца тренировок мог противостоять любому противнику, превосходящему его по силе или вооруженному холодным оружием. Мы должны взять все лучшее, что есть в боевом самбо, восточных единоборствах, методиках ВДВ и спецназа – и создать из всего этого выжимку, которой в кратчайшие сроки можно будет обучить самого тупого и неподготовленного балбеса. Это направление контролирует лично генерал Звонарев. – Пекуш так выразительно посмотрел на меня, что я невольно кивнул. – На все про все нам отведено ровно полгода. Даже уже меньше – не позднее ноября месяца пройдут закрытые соревнования, на которых мы должны будем представить свои наработки. Задача трудная, но интересная. По итогам соревнований решат, как с нами поступить дальше. Если не оправдаем доверие, расформируют к чертовой матери! Кровь из носу, но нам необходимо выставить хотя бы двух-трех достойных бойцов. И ты у меня – кандидатура номер один.
Пекуш вновь надолго замолчал, повернувшись к окну. Огоньков сигарет стало больше, и вспыхивали они ярче. Иногда до нас долетали обрывки речи на незнакомом мне языке и громкий смех. Мне показалось, что я разобрал слова «Иван» и «Алёша».
Пекуш поморщился:
– Думали, как лучше, а сделали, как всегда. Думаешь, кого сюда собрали, спортсменов? Черта с два! Сюда попали джигиты, у которых хватило денег заплатить военкому, чтобы служить рядом с домом. Многие из них занимались борьбой, у кавказцев это в крови, но выше первого юношеского разряда никого нет. Мне обещали прислать нормальных ребят из других частей, но никого не прислали. И до осени не пришлют. Может, будут какие-нибудь футболисты или легкоатлеты, но мне нужны рукопашники. За создание новой системы перед генералом я отвечаю лично, с меня и будет весь спрос в ноябре. Ты должен постараться, Ордынский!
Я кивнул. Я чувствовал себя гордым от оказанного доверия. И был рад, что старый сослуживец отца не обманул: тут действительно интересно и два года не пропадут даром.
– С завтрашнего дня начинаются интенсивные тренировки. Заниматься с тобой я буду лично, по особой программе. Определенные наработки у меня уже есть. Кроме тебя, я могу рассчитывать разве что на Лысенко. Правда, по сравнению с твоим послужным списком его победы не блещут, он всего лишь занял третье место на первенстве города по вольной борьбе, да занимался каким-то доморощенным джиу-джитсу у подпольного тренера.
– Кузякин, кажется, тоже борец, – сказал я осторожно.
Пекуш махнул рукой:
– Борец – это не только запись в спортивном билете, но и бойцовский характер. А у него характера – ноль. Половая тряпка, а не мужик. И он, и этот парашютист-бегун Телятников. Достаточно вспомнить про дембельский поезд.
– Это вам Лысенко успел рассказать?
Пекуш внимательно посмотрел на меня и не ответил. Опять повисла долгая пауза. Неожиданно Пекуш закруглил разговор:
– Кроме вас четверых, среди солдат русских нет. И до осени не ожидается. В ВМО одни таджики подобрались, даже из одного аула, по-моему. Они держатся обособленно, своей мафией. Есть еще Савчук и Бальчис, но они, так сказать, в другой весовой категории. Если увидят – помогут, но за всем уследить они не в состоянии. Так что держаться надо самим. Дедовщины у нас тут в принципе нет, но сложные ситуации могут возникнуть. Если что – обращайся прямо ко мне, я вмешаюсь. Но лучше решать проблемы самостоятельно. Сперва будет трудно, но со временем это оценят. Вернешься на гражданку настоящим мужиком.
Я долго не мог заснуть. Из соседних кубриков доносились голоса и скрип кроватей. А я лежал и вспоминал отца.
Мне казалось, что, прожив почти всю жизнь в военном городке, я кое-что знаю об армии. Судя по тому, что я увидел и услышал за два дня, я здорово заблуждался.
Отцу форма не шла. У него было доброе и немного растерянное лицо, на котором криво сидели очки в тяжелой роговой оправе, он застенчиво улыбался и говорил тихим голосом. Я никогда не слышал, чтобы он ругался матом – а в моем детстве матерная речь звучала отовсюду, ей виртуозно владели и взрослые, и мои сверстники. Мать в сердцах однажды крикнула отцу: