опая друг друга по плечам и толкаясь. Кузякин выпросил у них сигарету и подошел ко мне. Я встал с поребрика:
– Пошли прогуляемся.
– Куда?
– Посмотришь, как я теперь живу.
– У меня времени нет…
– Куда торопиться? Успеешь!
Он пожал плечами и зашагал рядом со мной.
– Лысенко с Савчуком где?
– Вроде бы на маяк их отправили. Блин, почему Андрюхе повезло, а не мне? Савчук, конечно, козел, но с ним все-таки можно жить.
– Про меня что говорят?
– Я не знаю, о чем черные лопочут между собой. А нам Бальчис сказал, что ты с какими-то местными перемахнулся. И Пекуш допрос учинил: когда лег, во сколько встал, куда пошел…А я знаю? Я ж спал, не слышал ничего…
Мы вошли в санчасть. Я оставил Кузякина в палате и пошел убедиться, что кроме нас, никого больше нет. Потом запер входную дверь на палку и вернулся. Кузякин в сапогах лежал на свободной кровати и смотрел журналы.
– Я вижу, ты здесь не хреново обосновался. Может, тоже чем-нибудь заболеть?
– Заболеешь.
– Ты о чем? – он сбросил ноги на пол и насторожился.
– Из-за чего они накинулись на Макса?
– Ты что, Низама не знаешь?
– Видать, ты с ним хорошо познакомился! – Я ударил Кузякина по голени. Он вскрикнул и остался сидеть с разинутым ртом. Я взял его за воротник, приподнял и ударил коленом в живот. Когда я его отпустил, он упал.
– Вставай, а то будет больнее!
– Не надо…
– Вставай!
Он поднялся, трясясь и закрывая пах руками. Я коротко ударил его в солнечное сплетение и отошел к окну, не глядя, как он корчится на кровати, хватая ртом воздух.
Отогнув край полотенца, я выглянул на улицу. Там была совсем другая жизнь. На площадке играли дети и гуляли мамы с колясками. Двое прапорщиков с большими пакетами стояли у подъезда многоквартирного дома. Со стороны КПП ехал белоснежный «мерседес» Оксаны. Боковое стекло было опущено, и я видел, как она двумя пальчиками держит руль. Убедившись, что она направляется к дому, а не в санчасть, я отошел от окна.
– Ну, так что?
Кузякин лежал поперек кровати и волком смотрел на меня. Я угрожающе шагнул к нему. Он поджал ноги:
– Не надо, я все скажу.
– Говори.
– Макс видел, как тебя били. Его в ту ночь припахали убрать караулку. Ты разве не помнишь, что его подняли раньше тебя?
Я не помнил. Мне казалось, что Телятников спал, когда я уходил вместе с Лысенко. Но я вполне мог ошибиться, глядя на скомканное одеяло. Он ведь всегда дрых, накрывшись с головой.
– Дальше чего?
– Он, когда шел из караулки обратно, видел, как тебя вытаскивают из казармы. Савчук и эти три дембеля, которые в Махачкале были. Вытащили и бросили. Макс в кусты спрятался, видел все. Савчук ушел, а к этим подошел Низам. Они там поговорили о чем-то и разошлись. Низам в казарму, а эти трое через забор, и на машине уехали. Макс хотел к тебе подойти, а тут Бальчис идет. Якобы из караулки. Только в караулке его не было… Ну, Макс прибежал сюда и сделал вид, что спит. Потом Бальчис пришел, нас поднял, и мы тебя сюда отнесли. Доктор сразу посмотрел и сказал, что ничего страшного… Вот и все!
– О чем Низам с этими разговаривал?
– Честно, не знаю! – Кузякин прижал ладонь к сердцу. – Макс только одну фразу расслышал. Что-то типа: «Хватит, ему еще на соревнованиях выступать». Это Низам сказал.
– Понятно, что не Макс. Так за что же Макса-то, а?
Кузякин вздохнул:
– Они вообще-то просто хотели узнать, что он видел и слышал. Низам на него этих обезьян натравил, чтоб напугали как следует. А потом не смог их остановить. Вернее, не захотел…
– А откуда Низам узнал, что Макс что-то видел? Ты ему рассказал?
Кузякин несколько раз судорожно сглотнул и остался сидеть, открыв рот и прижимая руку к груди. Я врезал ему ногой по шее, и он упал на бок. Железная кровать задребезжала.
– Еще?
– Хватит! У меня же… – Он потер ушибленное место. – Тут же видно останется!
– Плевать, объяснишь как-нибудь. Ну, так я жду!
Кузякин сел, свесил руки между колен:
– Низам догадался о чем-то. Вчера днем позвал меня и спросил, не знаю ли я, с кем ты подрался. А как я мог соврать? Он же насквозь мысли читает!
– Значит, заложил друга?
– Он мне не друг…
– Не боишься, что тебя следующего на палку наденут?
Кузякин промолчал.
– Пошел вон, – устало сказал я, садясь на табуретку.
Повторять не пришлось, Кузякина как ветром сдуло. Но один я оставался недолго, появилась Оксана.
– Привет! Какой-то ты мрачный… Как служба, солдат?
– Сплошной албанский детектив. – Я криво улыбнулся.
Она подошла и встала передо мной. На ней опять была военная форма. Я обхватил ее за колени и прижал. Она взъерошила волосы у меня на затылке. Я не видел, но чувствовал, что она улыбается.
– Смеляков был?
– Приходил.
– Что доктор прописал?
Я ответил краткой фразой, встал и потащил Оксану на кровать.
Когда мы закончили, она минутку полежала, глядя в потолок и прижимаясь ко мне, а потом поднялась и поправила одежду. Ни она, ни я не раздевались, слишком велико было охватившее меня возбуждение. Несколько пуговиц на рубашке Оксаны оказались оторваны, «молнию» на боку юбки заклинило.
– Хорошо, что шмотки казенные, – усмехнулась она. – А то с вами их не напасешься.
– С нами?
– С тобой, только с тобой! С кем же еще?
Я тоже поднялся. Оказалось, мы впервые стоим рядом. Оксана была сантиметров на пять выше меня. Я почему-то почувствовал раздражение от этого обстоятельства. Она это заметила и сказала умную фразу:
– Что, не любишь, когда женщина доминирует?
Мне захотелось ответить как-нибудь едко, обыграв иностранный глагол со словом «домино», но ничего толкового в голову не пришло, и я лишь независимо передернул плечами.
Оксана надела туфли, и разница в росте удвоилась.
– Брижит Бардо как-то сказала, что самое приятное – это рюмка коньяка до и сигарета после. Пошли, покурим?
Мы прошли в «Санобработку». Оксана села за стол, достала из ящика новую пачку «Мальборо ментол лайт» и предложила мне. Я зачем-то взял, но после трех затяжек потушил сигарету.
– Не понравилось? Они ж легонькие.
– Ты Низама знаешь?
– Из четвертого взвода? – Оксана поморщилась. – Его все знают. А чего?
– Расскажи про него.
Оксана задумалась. Взяла новую сигарету, отвернулась к окну. Как по заказу, далеко за окном нарисовался Низам. Он был без ремня и головного убора, держал руки в карманах и сутулился больше обычного.
– Что про него говорить? Его тут многие боятся. Даже офицеры. Не замечал? У нас ведь часть такая… своеобразная. И раньше была, а уж как спортивную роту сделали – стала особенно. Потешный полк моего папы.
– Кого?
– Ты не знал? Я думала, тебя давно просветили. У папы другая фамилия. Генерал Звонарев. Приходилось слыхать?
– О, черт!
– Испугался? Не бойся, я с тобой! Мой папа – лучший друг военных физкультурников. Вот и придумал себе развлечение в виде создания новой методики рукопашного боя. Говорят, в самом Минобороны этим заинтересовались. Враки, конечно! Никому это на фиг не нужно, ты и сам это видишь…
– А чего у вас фамилии разные?
– Так я замуж успела сходить. Пока не развелась. Не хочу портить мужу карьеру. Он у меня на китайской границе заставой командует. А я здесь, в тылах, окопалась. Папочкина идея была пристроить меня в санчасть. Он любит всем говорить, что у него дети продолжают династию. Сын – офицер, дочь – младший сержант. Что, не ожидал, что генеральские дочки бывают такими доступными? Только не приписывай победу себе. Если б я не захотела, тебе бы только и оставалось, что сидеть с биноклем на крыше, как эти таджики. Ничего с собой поделать не могу, люблю геройских мужчин. А тебя вчера утром принесли такого израненного! Ладно, я отвлеклась. Значит, Низам… А что Низам? Вообще-то ты про него больше знать должен. Он старше вас всех, ему двадцать шесть лет. Про «цеховиков» слышал? Такие подпольные фабрики по производству ширпотреба. Шьют себе, например, «левисы» или «монтану», которые от настоящих не отличить…
– Слышал. Даже встречал кое-кого.
– Извини, я все время забываю, что ты у нас грамотный, из столицы. Так вот, Низам был охранником у цеховика в Дагестанских Огнях – это такой город на побережье. Потом у них что-то случилось, и ему пришлось пойти в армию. Вроде бы с ментами какие-то неприятности, но никто, конечно, правды не знает. Поначалу он здесь не очень-то выступал. Все-таки целый полк был, много русских. Я даже помню, как он на плацу маршировал вместе со всеми. А когда полк начали расформировывать, стал брать власть в свои руки. Сам, наверное, видел как это происходит. Он сволочь, конечно, но характер у него сильный. Сначала поднялся над земляками, потом остальных подмял под себя. У него много друзей в Махачкале, причем не только дагов, но и русских.
– Что произошло с Гуклером?
– По сроку службы он был на год старше Низама. Когда полк расформировали, остался здесь дослуживать несколько месяцев. Они с Низамом сцепились за власть. Гуклер был весь такой правильный, хотел, чтобы все было исключительно по уставу. Никакой дедовщины, никакого землячества. Здоровенный парень, прибалт. Вежливый такой, улыбался все время, каждую неделю в библиотеку за книжками приходил. Мастер спорта по биатлону, по-моему. Говорят, он Низаму морду набил, когда они где-то сцепились один на один. А потом случилось… то, что случилось. Я думаю, тебе рассказали. Мне не хочется повторять.
– А Бальчис?
– Бальчис не дурак. Поначалу он был за Гуклера, а когда понял, к чему дело идет, решил отсидеться. Он ведь с Низамом одного призыва, в учебке вместе были, спали на соседних кроватях. В общем, у Бальчиса с черными мир. Они его не трогают, он ничего не замечает. Тем более сейчас, когда Бальчиса ничего, кроме дембельского альбома, не интересует.
– Понятно… Что ж офицеры-то ваши? Не видят, какие Низам здесь порядки установил? Не армия, а просто зона какая-то! Это же… – Я попытался подобрать меткое определение для творящегося в части бардака и неожиданно придумал новое слово: – Это ж просто беспредел какой-то!