Она, сделав несколько шагов по каморке, остановилась, оглядела стол уже другими глазами, прижалась к Никите, проговорила со вздохом:
— Не везёт нам, Никита. В кои веки собрались отметить день рождения... — она виновато посмотрела на него и улыбнулась грустно: — А заодно и нашу свадьбу.
Он осторожно, стараясь не выказать страха, спросил:
— Ты сейчас уйдёшь?
— Нет, — покачала она головой. — Останусь. Завтра сюда придёт Стас, будет формировать у вас отряд для отпора Юденичу...
Лёжа в холодной постели, прислушиваясь к завыванию ветра за окном, они решили, что оба пойдут с отрядом Стаса на фронт.
Стас явился, когда начало смеркаться. Разматывая заснеженный башлык, сказал прерывающимся от злости голосом:
— Сегодня Деникин взял Орёл. Это последняя цитадель на подступах к Москве, — закашлявшись, добавил: — Сейчас Юденич попрёт. — Швырнув студенческую фуражку вслед за башлыком на койку, приказал: — Собирайте, Никита Иванович, людей, будем митинговать.
И через несколько минут, оглядев собравшихся в длинной комнате, заговорил сквозь кашель:
— Я только что из цирка «Модерн», товарищи! Представители питерского пролетариата и Красной Армии единодушно поклялись: не отдадим колыбель революции Юденичу...
Никита видел, как мешает ему кашель. Поднявшись, попросил, чтобы не курили. Стас махнул рукой и, покосившись на него, пробормотал: «Простудился». Продолжал говорить страстно и взволнованно.
Никита слушал с восхищением, думал: «Да, да, он прав: империалистам хочется, да колется, — и задушить нас надо, и боятся революции в своих странах...»
Закончив речь, Стас надрывно закашлялся, вышел в коридор. И пока Никита с Лидой заносили в списки людей, которые должны были завтра отправиться на фронт, всё время звучал его страшный кашель.
Он отказался остаться у Никиты; занятый своими мыслями, равнодушно посмотрел на журнал и умчался на мотоцикле — в дождливую ночь.
Около Никиты всё время вертелся каптенармус. Никита отмахнулся от него, сказал, что сейчас не до дня рождения. Но Лида неожиданно заявила упрямо:
— Нет! Торжество не отменяется. Назло Юденичу. — Рассматривая стол, заваленный богатствами, произнесла недоверчиво:— И все продукты на одну медаль?
Выслушав Никитино объяснение, вздохнула:
— Ох, не нравится мне это. И потом, почему вино, финики, шоколад одинаковые в обеих пачках? Из одних запасов?.. Слушай, пригласи-ка сейчас и каптенармуса, и инженера...
Сухадоев отказался, заявив, что его присутствие необходимо в цехе. Каптенармус согласился, но сидел как на иголках. Веселья не получалось. Никита дулся на Лиду, проклинал её каприз: и надо же было ей в последний вечер пригласить этого краба... Дождь с хлопьями снега хлестал по пыльному чёрному окну; коптила пятилинейная лампа; в круге тусклого света стояли два стакана со спиртом. Лида задумчиво водила пальцем по этикетке на длинной бутылке, время от времени бросала взгляд на каптенармуса. А тот ёрзал всё больше и больше, вытаскивая часы, щёлкал их серебряными крышками.
Неожиданно Лида проговорила:
— Никита, тебе пора проверить часовых.
Каптенармуса подбросило, как пружиной. Он торопливо заявил:
— Я передам начальнику караула.
— Зачем же? — спокойно сказала Лида. — Никита сходит, а вы посидите со мной, выпьете за здоровье своего командира...
Поднятый её настойчивым взглядом, Никита надел шинель. Ветер завывал в проводах, снег залеплял глаза; в его пелене скупо светились окна цехов. Никита поёжился, зашагал к пороховому складу.
И когда миновал капсульный цех, за спиной раздался глухой взрыв.
Крупными прыжками он бросился назад; ноги расползались в жидкой грязи, снежный ветер остервенело бил в лицо. Никита рванул на себя дверь. В чадной суматохе рассмотрел склонившихся над раненым рабочих, закричал с тревогой и надеждой:
— Где Сухадоев?
От толпы отделился молодой парень; качая, как ребёнка, окровавленную руку, сказал зло:
— Ловят твоего Сухадоева! Чуть весь цех на воздух не поднял!
Рядом закричали, перебивая друг друга:
— Изменник он!
— Гремучую ртуть вздумал взрывать!
— Юденичу дорожку расчищают!
Окинув быстрым взглядом людей, Никита приказал:
— Бегите ко мне в казарму, надо задержать каптенармуса. Там моя жена, она окажет первую помощь раненым. — И срывающимся голосом выкрикнул: — Поднять всех по тревоге! Проверить цеха!
На улице уже метались люди. Отдав на ходу приказания, он помчался к пороховому складу, ушиб обо что-то ногу; скривившись от боли, выругался. Нагнал красноармейцев.
— Стой! Не подпущу! — истошно закричал им навстречу часовой, лязгая затвором. Узнав командира, признался хриплым от волнения голосом: — Напугался: слышу взрыв, а тут вы бежите.
Выставив усиленный наряд, Никита бросился в цех. Рабочие с встревоженными лицами толпились у выхода.
И вдруг Никита увидел за их спинами дёргающееся землистое лицо Сухадоева и в неожиданно наступившей тишине проговорил, задыхаясь от злобы:
— Вот у кого спрашивайте, что случилось.
Сухадоев круто повернулся и рысцой побежал к противоположному выходу. Рука его изломанно лезла в карман потрёпанного пальто-колокола; он выдернул её и, ткнув в рот ключ, засвистел тонко и пронзительно, но в тот же миг, сбитый ударом настигшего его рабочего, нелепо ткнулся в бетонный пол. Когда ему крутили за спиной руки, произнёс, с ненавистью глядя на Никиту:
— Что? Сорвали тебе праздничек, быдло?
— Уведите в караульное помещение, — приказал Никита.— Смотрите в оба, он кому-то сигналил. А то все взлетим на воздух.
— Взлетите, — прохрипел Сухадоев, брызгая слюной. Дёргающееся лицо его стало совсем похожим на маску.
— Увести!— закричал Никита. Пошёл следом за толпой.
Двое рабочих в кожанках уступили дорогу. Разглядев, кого ведут, один из них проговорил удовлетворённо:
— Не ушёл. А мы его по всей территории ищем.
— Мою жену не видели? — спросил тревожно Никита.
— В капсульном она, у нас. Раненых перевязывает.
— А каптенармус?
— Припёрли его к стенке. Заперся в каптёрке. Дверь железная, не сразу выломаешь.
У зарешеченного окна каптёрки стояли красноармейцы. Никита отстранил их, прижался лицом к мокрому стеклу. Пленник увидел его, втянул голову в квадратные плечи, смотрел затравленно и зло. Никита разбил стекло, процедил угрожающе, сквозь зубы:
— Открывай дверь!
Каптенармус отступил вдоль стенки в дальний угол. Не спуская безнадёжного взгляда с окна, пошарил рукой, нащупал винтовку.
— Врёшь! — закричал Никита. — Всё равно конец тебе! — Начал рвать железную решётку.
— Убьёт, товарищ командир, — испуганно проговорил красноармеец.— Дайте я его шугану.
Но Никита оттолкнул нацеленный красноармейцем ствол. Расшатывая решётку, бормотал:
— Живьём возьмём, живьём...
А пленник тем временем начал непонятно стягивать сапог. И когда Никита наконец вырвал из косяков решётку и резким взмахом бросил своё тело на подоконник, — полубосой человек вставил дуло винтовки себе в рот и большим пальцем ноги нажал на спусковой крючок.
Никита спрыгнул назад, сказал устало:
— Собаке собачья смерть... Сухадоев всё нам расскажет, — и пошёл в казарму. Прикрутил фитиль в чадящей лампе, сжал виски ладонями, думал страдальчески: «Расстрелять меня мало за это...»
Позже, боясь глядеть Лиде в глаза, повторил эти слова.
Она не собиралась его успокаивать, только сказала горько:
— Пора бы расстаться с наивностью. Они пойдут на всё, чтобы сломать нас... Собери-ка лучше продукты — семьям погибших.
Убирая со стола, Никита спросил растерянно о вине.
— Вино выпьем, как разобьём Юденича.
Утром приехавший на грузовике Стас сказал то же самое:
— Не расстраивайтесь, Никита Иванович. Покончим с Юденичем— отметим ваш день рождения. И я выпью с вами.
Часом позже они уже мчались на машине по настороженным улицам Петрограда. Ледяной ветер швырял в их лица колкий снег, забивался под одежду, свистел в проводах. Подле моста работницы строили баррикаду из мешков с песком. Не уступая дороги грузовику, прошёл отряд моряков, перепоясанных по бушлатам патронными лентами. А машина всё мчалась и мчалась, дребезжа на замёрзших колеях... Показались трубы заводов, длинные заборы с колючей проволокой. Вот и Московская триумфальная арка, разрисованная золотыми вензелями и испещрённая именами царей.
А ветер ярился, выматывая душу; казалось, он сорвёт их с машины, бросит наземь, под ноги спешащим людям. Их стало попадаться всё больше и больше — красноармейцев, рабочих, моряков. Ощетинившись штыками, они шагали к фронту. Вместе с ними шли женщины и старики с лопатами в руках. Навстречу катили санитарные автомобили, попадались телеги, в которых лежали раненые с заросшими впалыми щеками, ехали дети и старухи, укутанные рогожами. Лошадки шагали понуро, ноги их разъезжались в снежном месиве. Вздрагивая на булыжниках, тяжело переваливались пушки, дребезжали зарядные ящики. По обе стороны шоссе женщины и старики рыли окопы, сооружали проволочные заграждения.
Воздух всё больше и больше наполнялся грохотом; вскоре грохот стал неистовым; небо закипело, забухало — это били орудия с кораблей и фортов; им вторили пушки под Пулковом, под Царским Селом.
Лида плотнее прижалась к Никите. Он прикрывал её полой шинели. Поехали медленнее, иногда останавливались, пережидали, когда рассосётся затор. За обледенелыми деревьями виднелись золотые купола церквей; снова показались заводские трубы; дым их прибивало к земле; снег на обочинах был чёрный от каменноугольной пыли.
На развилке дорог длинный матрос остановил их яростным взмахом руки. Перевалившись через борт, Никита подхватил в объятия Лиду, поставил на хрусткий ледок. У неё не попадал зуб на зуб, ноги не двигались. Стас зашёлся в кашле. Вытирая мокрое лицо концом башлыка, кивал понимающе матросу. Шофёр погнал пустой грузовик по смёрзшимся комьям поля.
Когда он вернулся, все окончательно закоченели, хотя снег перестал крошиться и даже на миг показалось тусклое солнце. К автомобилю была прицеплена пушка, на дне кузова лежали снаряды. Артиллеристы торопили: «Скорее! Скорее!» Снаряды, серые и увесистые, перекатывались от борта к борту, били по ногам. Грузовик заносило из стороны в сторону, пушка болталась, словно была невесомой, жерло её то целилось в грохочущее небо, то царапало обнажённые от снега ухабы.